Мы не как все люди

«Мы – не как все люди…»

«Добрый доктор Айболит…», «А лисички взяли спички…», «А из маминой из спальни…».

За моими плечами почти половина жизни. Я давно далека от детских забот и, ей Богу, не помню, на какой полке стоит теперь та самая толстая синяя книжка, с которой я не расставалась в детстве. Та, которую сперва читала мне бабушка, и по которой потом училась складывать первые слоги. Но, время от времени, я, взрослая, обремененная заботами, проблемками, тысячей мыслей в секунду, тем не менее, ловлю себя на том, что из памяти неожиданно, что называется, «к слову», к ситуации, да и просто так, по ходу жизни, неожиданно выплывают короткие, емкие, чеканные, казалось бы, в данный момент и бессмысленные, строчки. Написанные вроде бы, для самых маленьких, они внезапно необыкновенно точно отражают мое нынешнее, взрослое эмоциональное состояние…

Много лет я не могла понять этого эффекта… Понимала, что секрет в классичности – то есть точности, выверенности, выстраданности, простоты, скрывающей сложную работу автора над словом. Нашла даже подтверждение в дневниках Корнея Ивановича: «Трудность моей работы заключается в том, что ни одной строки не могу написать сразу. Никогда я не наблюдал, чтоб кому-нибудь другому с таким трудом давалась сама техника писания. Я перестраиваю каждую фразу семь или восемь раз, прежде чем она принимает сколько-нибудь приличный вид (17 декабря 1925 г)». Но в конечном же результате этого труда автора не видно: строчки легкие, звонкие, самозапоминающиеся… И все же этого объяснения мне было мало.

Тогда почему? Почему я взрослая, время от времени в метро, или во время лекций, или в кинотеатре по ходу фильма вдруг могу сама себе прошептать неожиданно всплывающее: «Солнце по небу гуляло / И за тучку забежало / Глянул заинька в окно / Стало заиньке темно» или «Горе-горе. Крокодил / Солнце в небе проглотил»…

Спросите меня, что такое для меня Чуковский? И, невзирая на горы им написанного, а мною почитанного, я Вам отвечу: его дневники. Только тот, кто вдумчиво, с карандашом в руках пройдет строчку за строчкой эту огромную жизнь, поймет до конца, что скрывается за короткими, звонкими, емкими и такими непритязательными стишками-прибаутками, какой огромный притчевый (отнюдь не сиюминутный, политический или сатирический) смысл в них заключен. Недаром же Корней Иванович задумывал писать Детскую Библию. Он бы смог, жаль, что не воплотил…

Зачем люди пишут дневники? А еще пуще вопрос: зачем их публикуют? Что это вообще такое – дневник, который всю жизнь прячут от постороннего глаза, а когда человека больше нет – выкладывают на всеобщее обозрение?

1 апреля 1955 года Корней Иванович с горькой иронией отвечает нам на эти вопросы: «Ну, вот, Корней, тебе и 73 года! До сих пор я писал дневник для себя, т.е. для неведомого мне Корнея Чуковского, каким я буду в более поздние годы. Теперь более поздних лет для меня уже нет. Для кого же я пишу это? Для потомства? Если бы я писал его для потомства, я писал бы иначе, наряднее… Выходит, что писать дневник уже незачем, ибо всякий, кто знает, что такое могила, не думает о дневниках для потомства».

«Для себя… Для неведомого мне Корнея Чуковского, каким я буду в более поздние годы». Настоящие дневники – это попытка удержать в ладошках утекающую воду жизни, доказать самому себе сегодняшнему, что убегающие и уже убежавшие вчерашние дни были не пустыми, не праздными, что ты в них жил, ходил, дышал, что-то делал, что, в конечном итоге, эти дни вообще были. Прошлое ведь остается только в твоей памяти, впечатывается в нее короткими вспышками, подчас не сохраняя своего вкуса, запаха, цвета неба будней... А будни – они ведь тоже – твоя жизнь, которая больше никогда не повторится. Потому на склоне жизни и кажется – а была ли она вообще, эта жизнь? Теперь превратившаяся исключительно в обрывки, кадры, отдельные всплески памяти, остроту которых некому разделить, которые, в сущности, никому не дороги, кроме тебя самого…

Вот тогда поворачиваешь голову – на полке тетради. А, нет, значит, была… Значит – ты был.

Это для нас с вами Блок или Репин – классики. Для Корнея Ивановича – собеседники, друзья, с которыми шутишь, ссоришься, соглашаешься или споришь, играешь в шахматы или поднимаешь бокал. Он запоминает их не для потомков – для себя, как свидетельство самому себе того, что они были. Для того, чтобы сейчас, например, когда их уже нет, мысленно протянуть руку Кони или Андрееву, и пожать ее. И никто не ощутит крепости или, напротив. расслабленности этого рукопожатия, а ты его помнишь… Помнишь чувствами, которые вызывают буквы… Такое себе «домашнее видео», прокручиваемое в памяти ощущений. Для самого себя - свидетельство того, что ты этого не выдумал, ты был и они - были...

Те, кто ведут такие «ненарядные» дневники – они и впрямь «не как все люди». Так может существовать (и писать об этом) тот, кто ежесекундно ощущает, что такое могила…Кто изначально честен перед самим собой, понимая, что каждый шаг в твоих буднях может быть последним, а потому этот шаг важен, ценен и неповторим. Так пишет Человек, который, чтобы ощутить полноту жизни, нуждается в самом себе, в самоощущении себя в каждом дне, в бесконечном разговоре с самим собой. Человек, который надоедает сам себе: «В неспанье ужасно то, что остаешься в собственном обществе дольше чем тебе это надо. Страшно надоедаешь себе – и отсюда тяга к смерти: задушить бы этого постылого собеседника, затуманить, погасить. Страшно жаждешь погашения этого я. У мне этой ночью дошло до отчаянья. Неужели таки я никогда не кончусь. Ложишься на подушку, задремываешь, но не до конца еще бы какой-то кусочек – и ты был бы весь в бессознательном. Но именно маленького кусочка не хватает. Обстается наблюдательность: «сплю я или я не сплю? Засну или не засну? Шпионишь за вот этим маленьким кусочком, и именно из-за этого шпионства и не спишь совсем…» Человек, который, чтобы ощущать, что живет, должен быть чем-то все время занят: «О, какой труд ничего не делать!», «Спасаюсь от самого себя работой…»

«Жизнечувствие», «жизнебиение» (слова самого Корнея Ивановича) – вот что такое для меня его дневники. Я тот человек, который, внимательно читая, поднимаю бокал с Блоком, жму руку Андрееву или беседую с Репиным. И они для меня такие же живые, как и для самого Корнея Ивановича – не классики, а люди, друзья, знакомые…

Связь времен… От одной такой жизни к другой, от одного такого, обнаженного в своей искренности перед самим собой дневника к другому осуществляется бесконечная не прирываемость времени, в котором мы существуем – живого, ощущаемого, а не холодного, отстраненного, зазубренного из учебников. Вот зачем то, что прячут при жизни, публикуют после того, как та могила, ради которой уже не стоило бы писать дневники, все же разверзлась…

Дневники Чуковского – это исповедь Человека перед самим собой. Человека, который создал себя сам, остро существуя между полнотой и жаждой жизни и четким ощущением своей конечности. А потому – человека глубоко чувствующего и много-эмоционального.

Читайте их. И тогда и вам откроется вся глубина философии коротких, емких, непритязательных стишков-прибауток и та причина, по которой они сами собой всплывают в самые, казалось бы, неподходящие для этого, минуты жизни…