Нимфа перед Аполлоном

Нимфа перед Аполлоном

    Боги целуют не губами – лучами,
    И в этом поцелуе смертные сгорают.

    Аполлон стоял перед лесной нимфой, хранительницей тонкого, забытого всеми, ручья, – сам бог, само Солнце, принявшее человеческий облик. Его кожа дышала сиянием, каждый мускул был словно высечен из солнечного света, пробивающегося сквозь храмовые колонны. Взгляд — раскалённый голос, пронизывающий её насквозь.

    Нимфа замерла, как лесной ручей, внезапно скованный первым льдом, пронзенная – точно дыханьем самого Эроса. Глаза широко раскрылись от страха и восторга, застыв: два небесных озера, в которых дрожал отражённый Бог. В её груди бушевало море, отсвечивающее медью (тела) Бога… колыхалось, превращаясь в расплавленное золото любви от прикосновений Солнца.         

    Образ бога (света любви) затуманил ее рассудок. Он прошептал — и ум нимфы потонул в тумане. Румянец, словно вишневый сок, разлился по ее щекам: алые волны стыда накатили на ее лицо. Грудь приподнимались – как море перед бурей. А губы блестели как мокрый, треснутый на солнце гранат.

    Нимфа почувствовала, как её тело становится прозрачным под Его взглядом – будто она не плоть, а всего лишь утренний туман, который вот-вот рассеется. В груди забилось живо и трепетно – сердце, словно пойманная в ладони бабочка, бьющаяся о пальцы.
   Губы слегка приоткрылись – не для мольбы, а как цветок, раскрывающийся навстречу неизбежному утру. Каждый нерв в её теле звенел, как натянутая лира, ожидающая прикосновения божественных пальцев.
   Аполлон сделал шаг.
   Она не боролась – лишь дрожала, как струна под Его рукой, и каждый нерв пел о незримых оковах, что манили её в пропасть.
   И нимфа поняла: она уже падает – не в пропасть, в него, в бездонную золотую пучину. Её страх растворился, как ночная роса в пламени рассвета. Осталось сладкое опустошение – будто кто-то вынул из её груди все внутренности и наполнил тёплым светом.

    Она трепетала, как струна, задетая Пальцем Бога — слишком нежно, чтобы оборваться, слишком сильно, чтобы молчать. Её нервы пели хором невидимых цикад, а незримые оковы, сотканные из солнечных лучей, тянули её вниз — туда, где нет ни дна, ни имени, ни воли… 
    Желание накатило, как тёплая волна. Взгляд её, прозрачный от волнения, цеплялся за него, будто за последний луч перед ночью.
   Она не могла отвести глаз, будто он выпивал её силу, а она… позволяла…

    Земля дрожала под ними. Деревья склоняли ветви, как свидетели священнодействия. Даже ветер замер, запутавшись в её распущенных волосах.
   Она не сопротивлялась.
   Как может туман сопротивляться солнцу?
   Как может роса сопротивляться утру?
   Как может струна сопротивляться музыканту?
   Её падение было таким же неизбежным, как восход.
   Таким же прекрасным, как гибель мотылька в пламени.
   Таким же естественным, как превращение росы в пар.
   И когда его губы коснулись её шеи, нимфа вдруг осознала: она ждала этого всю свою короткую жизнь. Ждала, даже не зная, чего ждёт.
   А теперь – растворялась, становясь частью чего-то безмерно большего, чем она сама…