Борис и Глеб, мистерия судьбы

Моим бесценным отцу Борису и сыну Глебу от не очень святого духа.


Моё повествование в первой главе рассматривает жизнь и судьбу отца неотъемлемо от контекста времени, в которое он жил. Того времени, когда корабль его молодости оказался в бушующем штормовом море, которое ломало и крушило всё, что плохо плавает, и творило новый мир и новую эпоху. Через призму его судьбы я пытаюсь понять, как человек может сохранить себя в водовороте истории.

Публикуется к памятной дате. В ближайшее время планируется выпуск дополненной версии. В качестве иллюстрации добавил наскоро сделанный фотоколлаж, где «Мой отец Борис, 9-го мая 1981 и мой сын Глеб, 1 июня 2022».


1. «Отец. Эпоха. Судьба».

Отец* мой, Борис Иванович, обладал крепким характером. Был творческим новатором, находил радость в труде, искренне радовался жизни и шутил точно так же, как и дышал. Я думаю, что юность его была прекрасной, несмотря на все лишения. Иначе не было бы в нём того запала радости и тех горящих глаз, что я видел у него и иных людей его поколения. Это зафиксировано в его фотографиях, в его воспоминаниях. Ту же самую силу я чувствую, слышу в песнях, книгах тех лет, те же самые светлые лица обнаруживаю в фильмах, мемуарах и кинохронике с 1920-х по 1970-е годы. Словно им было дано вдесятеро больше нашего того внутреннего огня жизни и силы любви.

Молодая страна решительным маршем строила новое, невиданное общество. Она стремительно шла на взлёт вместе с тысячами эскадрилий пилотов. Вчерашних детей обычных рабочих и крестьян. Собирала в единую семью разные народы, где каждый ребёнок садился за парту изучать единую историю. Открывала школы, ВУЗы, танковые и лётные училища. Восторженно приветствовала храбрых первооткрывателей, полярников и воздухоплавателей. Таких же молодых ребят, каким был в те пламенные годы и мой отец. Уже звучали новые писательские имена, испытывались дерзновенные проекты конструкторов. Казалось, что теперь впереди только новая, прекрасная и счастливая жизнь!

Но тектонические противоречия, заложенные после окончания Первой мировой, уже раскололи мир и неумолимо, с исступлённой, поистине сатанинской ненавистью ко всему живому тащили его к новой, ещё более страшной войне. «Время, вперёд!» — звучало со всех сторон! «Время, вперёд!» — крылатый лозунг тех лет, который стал популярным после выхода в свет романа «Время, вперёд!» (1932) писателя Валентина Катаева. Время не давало России (СССР) передышки, это отлично понимало руководство страны. Подобные быстрые и головокружительные перемены не происходят без жертв и человеческих трагедий. Невозможно сделать всех счастливыми в одночасье. Образно говоря, это всё равно что построить мощную ГЭС, не затопив, не уничтожив старое поселение, подчас вместе с отчими могилами, вековыми дубравами и берёзовыми рощами.

Да и страной руководили тоже живые люди, была и внутрипартийная борьба между «глобалистами» (сторонниками мировой революции) и державниками, ищущими опору в наследии предыдущих поколений. Что уж говорить о ситуации на местах. И по семьям моего отца с матерью пройдётся этот стальной каток. Когда Борису было 12 лет (а по другим данным, 13-ть), 8 марта 1931 года был арестован его отец, священник, протоиерей РПЦ Иван Петрович Яковлев, человек крепко стоящий в вере. Отказавшийся от сотрудничества с чекистами, дабы не нарушить тайну исповеди. О чём явно свидетельствует протокол допроса, ставший нашим семейным достоянием лишь в сентябре 2025 года, благодаря трудам моего племянника, Дмитрия Алексеевича Яковлева, сына самого старшего из моих братьев. А в июне 1937 года был арестован и расстрелян под Оренбургом старший брат моего отца, высокий статный красавец, Пётр Иванович Яковлев, который тоже служил священником. И мне не вместить в эти скупые строчки ту безмерную бездну людского горя, которое вынесли многие семьи. Но хватало и реальных врагов своей страны, агентов иностранных разведок, вредителей, саботажников и бюрократов, понесших справедливое, подчас суровое наказание. Таких предателей хватает и в наше светлое время, да и в любой другой стране их не меньше.

А время неумолимо летело вперёд! Точнее, это уже молодая советская республика стремительным локомотивом увлекала его за собой. Молодые ребята и девчата уже жили по книгам Гайдара, Николая Островского, Фадеева, Маяковского, Полевого, Катаева, Алексея Толстого, Шолохова, Симонова, Твардовского. Очень много переводилось лучшей иностранной литературы, снимались фильмы по этим произведениям, одни «Дети капитана Гранта» чего стоят, с великолепнейшей музыкой Исаака Дунаевского. Молодёжь росла на подвигах шахтёров (Стаханов), трактористов (Паша Ангелина), строителей (Днепрогэс, Магнитка) полярников (Папанин, Шмидт), лётчиков (Чкалов, Серов), инженеров-конструкторов (Кошкин, Яковлев) и великое множество фамилий других первооткрывателей. Всё было впервые и вновь.

Русский социализм конца 30-х был светом во тьме колониального мира, где хозяйничали «белые господа», эксплуатируя, грабя, ввергая население стран «третьего мира» в беспросветную нищету. Ещё в начале 1930-х годов, в рамках новой советской исторической политики, страна обернулась к своей прошлой истории. А в 1943 году будет пересмотрено отношение к духовенству, будут открываться церкви, освобождать духовенство из лагерей. Вернут патриаршество. Новоиспечённый патриарх Алексий будет призывать народ объединять все силы и вкладывать собственные средства на борьбу с врагом. Будут учреждены ордена Кутузова, Александра Невского, Суворова, Богдана Хмельницкого, а также медали Ушакова и Нахимова. Это всё будет впереди.

Гораздо более милосердная в своём догматизме идеология социализма отличалась от идеологии фашизма — по сути своей идеологии рабовладельцев. Увлекающей за собой молодых людей, жаждущих перемен, в мир той фашистствующей «гориллы» — примитивной, как дубина, но крайне эффективной в своей ненависти ко всем Untermenschen (недочеловекам). Кажущаяся простота решений человеческих проблем, революционная эстетика бунта молодости и даже пламенная красота ультракрайних политических течений неизбежно взывала к жизни тот демонический, отливающий оружейным лоском дух, который, как чумная бацилла, проникал в мятущиеся души, увлекая их на погибель.

Мир продолжал трещать по швам. Наши лётчики уже дрались с фашистами в красном, раскалённом и простреленном насквозь небе Испании. В бою под Сесеньей, у израненных стен Мадрида, в битве при Теруэле с честью громили стальные франкистские* колонны наши танкисты. Красная кровь бойцов интербригад окропляла «Tierras rojas» — земли из испанского краснозёма. Будто и без того пропитанного когда-то кровью многотысячных легионов. «No pasaran! Они не пройдут!» — приветствовали друг друга, подняв вверх сжатые кулаки, бойцы-добровольцы из разных стран мира и СССР. «No pasaran!» — откликались им дети в советских школах, рабочие на наших заводах и фабриках, шахтёры в угольных забоях. А по радио призывно звучала «Гренада», красивая песня на стихи поэта Михаила Светлова (того самого — «парохода» и человека): 

Я хату покинул,
Пошел воевать,
Чтоб землю в Гренаде
Крестьянам отдать.
Прощайте, родные!
Прощайте, семья!
«Гренада, Гренада,
Гренада моя!»

Казалось, что все культовые фигуры эпохи, матёрые глашатаи журналистики, писатели были в те тревожные дни с народом Испании. Хемингуэй не только писал репортажи из самых горячих точек израненной Испании, но и лично принимал участие во многих столкновениях, по горячим следам он напишет роман «По ком звонит колокол». Джордж Оруэлл сражался на улицах Барселоны, опыт его «путешествия» найдёт своё отражение в романе «Памяти Каталонии». Экзюпери писал репортажи с позиции стороннего наблюдателя, оценивая гражданскую войну как общечеловеческую трагедию, и не симпатизировал ни одной из сторон, его наблюдения войдут в цикл репортажей «Испания в крови». Журналист, писатель Михаил Кольцов работал в Испании, его газетные репортажи лягут в основу книги «Испанский дневник».

Время второй половины 30-х было просто перенасыщено ключевыми событиями и спрессовано до уровня высокообогащённого урана перед ядерным взрывом. Пожар войны, вспыхнувший от воспалённого солнца Испании в 1936–1939 годах, затем подожжёт всю Европу, пожирая страны и судьбы. Шесть лет он будет нести смерть и разрушение по всему лицу земли. И в конце концов затмит самого себя, превратившись в ядерный ад Хиросимы и Нагасаки в 1945-м.

А в 1938-м полыхнула наша граница на Дальнем Востоке. Это недалеко от Владивостока на озере Хасан японские самураи пробовали на зуб нашу Красную армию. Но после серии боёв откатились ни с чем. А с весны по осень 1939-го прошла уже битва с японцами за монгольские земли на реке Халхин-Гол. Непрерывно расширяющей свои владения империи восходящего солнца жизненно необходимо было захватить ресурсы в Монголии и наши природные богатства на Дальнем Востоке. К тому же они хотели подчинить себе Китай, чтобы обеспечить огромный рынок сбыта своей продукции. Битва продолжительное время носила затяжной характер, но в итоге в массированной стремительной атаке наши танкисты на БТ-7 смяли врага, вынудив его надолго забыть дорогу в наш дом. Потери России и Японии были «один к трём», 19 тыс. против 60 тыс. японских захватчиков.

В 1938 году СССР провёл ряд переговоров с Финляндией, в которых предлагали обмен территориями, чтобы отодвинуть границу от стен Ленинграда, в виду надвигающейся войны с Германией. СССР хотел вернуть Карельский перешеек и ряд малых островов, а взамен отдать вдвое больше своей земли чуть севернее в Карелии. Финны вели себя по-хамски и на уступки не пошли. И мы вынуждены были вступить в войну с финнами в невыгодное для нас время, зимой. Линия обороны финнов была выстроена грамотно бывшим российским генералом Карлом Маннергеймом. Наши войска понесли тяжёлые потери, но выполнили свою задачу.

Одним из бойцов на той войне был Юрий Никулин в будущем всеми любимый клоун, комедийный и драматический артист. Прошедший и войну с финнами, и всю Отечественную. Представляете, что ему довелось повидать? Он знал цену обыкновенной жизни, оставаясь скромным, не кичливым, искренним, добрым и трудолюбивым. А сколько в нём было юмора и самоиронии? Это ведь прямая защитная реакция человека на ужасы войны. Об этом нам говорит и образ Василия Тёркина в одноимённой поэме Александра Твардовского. К чему я вам тут развёл эту демагогию? Да к всё к тому, что и мой отец Борис Иванович был таким же неунывающим Тёркиным-Никулиным, душой компании. Как и его братья Михаил и Николай, тоже участники Великой Отечественной войны.      

Во второй половине 1930-х наша Родина дальновидно и мудро всеми силами пыталась отсрочить, отодвинуть угрозу большой войны, ослабляя и отодвигая агрессора от наших границ. И лишь только недавно, уже в наше время, из рассекреченных материалов стало известно о том, что множество наших соколов воевало с японцами в небе Китая в те же самые жаркие дни второй половины 30-х годов. С 1936 года страна поставила китайским коммунистам более 1200 самолётов разного типа, а также снарядила лётчиков и военных инструкторов, которые по сути помогли создать Китаю современную армию. Так русский (советский) локомотив ещё нёсся на всех парах, стремясь нагнать, наверстать ускользающее время, отодвинуть подальше угрозу большой войны. Но из-за синих гор, широких полей и суровых морей уже подступали к нашим границам грозовые тучи, подкрадывались, грохоча подкованными сапожищами, вражеские колонны и доносились дымные, тяжёлые запахи грядущей великой битвы.

Потеряв опеку отца после его ареста, Борис вынужден был рано начать работать. В четырнадцать лет он уже стал кормильцем для своей семьи. А после ареста старшего Петра (1937) принял решение и уехал на заработки в посёлок Багдад Ферганской области, где трудился счетоводом. Возможно, участвовал в подготовке строительства Ферганского канала. А ведь в это самое время с 1936-го по 1939-й годы, аккурат время Гражданской войны в Испании, Борису Ивановичу по паспорту было всего от 17 до 20 лет. Время крылатой молодости! Только поэтому, дорогой мой читатель, я и начертал тут для вас простыми красками события в той далёкой стране. Земле Дон Кихота, Сервантеса, Сальвадора Дали, поэта Гарсиа Лорки, писательницы Кармен Лафорет. Ставшей такой близкой и родной нашему народу в юные годы моего отца.

Республиканцы не выстояли против фашистских армад, истекающая кровью Испания спасала на советских пароходах детей коммунистов от озверевших солдат генерала Франко. Пароходы прибывали в советские порты, где их с теплом и цветами встречали наши советские дети. Не сломленные потерей своих отцов и матерей маленькие испанцы гордо вздымали к небу свои крепкие кулачки спускаясь по трапам — No pasaran! Все эти события красной нитью прошли по всем средствам массовой информации СССР. Отец слышал об этом по радио. Видел в киножурналах которые показывали перед кинофильмами, читал в газетах. Обсуждал после работы на гитарных вечеринках с друзьями в тенистых скверах маленького Багдада. Далеко-далеко на востоке в гостеприимной, и такой уютной, тёплой Фергане. Судя по прекрасно сохранившемуся фото, где отец стоит в узбекском халате и тюбетейке, широко, как-то по-гагарински улыбаясь, он был по-настоящему счастлив в это самое время. Ну — непотопляемый оптимист по жизни. Оттуда же в январе 1939 года отец был призван в ряды Красной армии.

А германские сапоги уже топтали Чехословакию, терзали Польшу. Сломали сопротивление во Франции. Стальные армады Гудериана с чёрными крестами победным маршем прошлись по Европе. Чёрные птицы Геринга затмили собою синее мирное небо. Чёрные мундиры СС заполонили улочки Парижа, Варшавы, Праги и Амстердама. Коричневые колонны итальянских и испанских фашистов Муссолини и Франко приветствовали немецких завоевателей-поработителей. В кратчайшие дни пали Бельгия, Дания, Норвегия. Страдала от бесконечных налётов Люфтваффе Британия. Присягнули третьему рейху Венгрия, Австрия, Болгария, Румыния, Финляндия, и даже «нейтральные» Швейцария, Швеция фактически работали на фашистов.

Использовались все ресурсы Европы. Всё население круглые сутки, безотказно и точно, как швейцарские часы, трудилось над созданием адской, смертоносной машины Гитлера. Вставали в строй тысячи танков, лучших боевых самолётов. Десятки и сотни вооруженных до зубов дивизий Вермахта и СС топтали поля и дороги Европы, бряцая новейшим оружием. Это была невиданная армия, армия, созданная порабощать, жечь и убивать, не щадя ни женщин, ни детей, ни стариков. По всему миру летели телеграммы и радиорепортажи. Об этом говорило советское радио, ежедневно писали газеты, обсуждали в курилках рабочие, и об этом шли диспуты в коммунальных квартирах и шумели колхозники на полях. Но беда всё равно пришла внезапно, в тёплый и солнечный выходной день 22 июня 1941 года.

Эти невиданные доселе армады, эту тёмную силу, уже напившуюся человеческой крови, пришедшую к нам убивать наших мужчин и женщин, поработить наших детей, уничтожить нашу культуру и язык, остановили такие же молодые русские (советские) солдаты, как мой отец. И в первый же день вероломного нападения фашистской Германии полк, в котором служил мой отец, был мобилизован и направлен на фронт. В этой войне он потеряет другого старшего брата Алексея Ивановича, который погибнет при освобождении Украины, в Днепропетровской области. Суровые военные годы закалили его характер, начав службу рядовым солдатом, отец отвоевал на трёх фронтах с 1941 по 1943 годы. А четвёртым его фронтом стал Белорусский фронт под командованием генерала армии Константина Рокоссовского. И уже в звании гвардии старшего сержанта он принял участие в последней своей битве на войне, в Гомельско-Речицкой наступательной операции. Где в ноябре 1943-го был тяжело ранен в грудь в эпической битве за узловую станцию Шатилки Гомельской области. Чудом выжив в смертельном бою, в танковой атаке наших Т-34 на неприступные эсесовские позиции.

Его танк был подбит «фаустниками». Чудом оставшись в живых, он выкарабкался из затихшей машины через эвакуационный люк на днище под убитым стрелком-радистом. И скрытно, по глубокой борозде в белорусском чернозёме, отполз от танка. Рана кровоточила, и пришлось кое-как подсунуть одну руку под широкий солдатский ремень, чтобы скомканным бинтом перекрыть выходное отверстие со стороны спины в районе пояса. Этот потёртый солдатский ремень помог ему продержаться до подмоги. Вслепую из последних сил он продолжал ползти к своим. И тут неожиданно провалился в неглубокий окопчик с двумя трупами. Ощупал их петлицы — они оказались бархатными, это были фашисты.

На его счастье, мимо бежали санитары с носилками — отец собрался с силами и окликнул их. Слава богу, они услышали, один из них крикнул: «Потерпи, браток, сейчас только вот майора отнесём!». Они успели, он пережил сложную операцию в походном госпитале, который находился в полуразрушенном доме города Гомеля. Потом эвакуация — медленно, по ухабам на воловьих упряжках в больших ящиках из-под свёклы. Сопровождали их белорусские мальчишки-подростки, совсем ещё дети. И когда на пригорках эти тяжёлые ящики сползали с телег, то ребятишки плакали, не в силах втащить их обратно на телегу. Тогда раненные, кто ещё был в состоянии, помогали им. Затем предстояло долгое лечение в тыловом госпитале. И с ещё не затянувшейся толком раной он пытался вернуться, сбежать на военном эшелоне обратно в свою дивизию, на фронт. Рана открылась, когда он был уже в вагоне-теплушке, и его вернули в госпиталь. Где он был комиссован и продолжил свою службу уже в танковой учебке, в должности командира отделения.

После демобилизации трудился в различных геологических партиях. Отец не имел должного образования, за его плечами было всего лишь с семь классов средней школы и «ускоренные курсы» у гениального немца-электромеханика с 14-ти лет. Мне очень жаль, что я запамятовал его доброе имя. Он называл Бориса ласково и по-отечески: БОрис, с ударением на букву "о" на немецкий манер. Мастер с заботливой строгостью вложил в талантливого, смекалистого мальчишку свои знания, умения и, так сказать, культуру производства и отношение к труду. А в дальнейшем его уже учила, прАвила и испытывала в огнях и в водах сама его извечно походная, трудовая жизнь геолога-механика. Отец учился и разбирался во всех тонкостях на месте, «в полях». Трудился на должностях от главного механика до старшего инженера. Настоящий новатор, рационализатор, он неоднократно получал поощрения и премии за свою смекалку и внедрение новых разработок.

Он был человеком пытливым, обладал уникальным складом ума и дерзновенным характером. И хотя сам он был способен залезть «в любую щель», но за детей переживал и берёг нас. Всегда напоминая нам, мальчишкам, о технике безопасности, суровые фронтовые и трудовые будни, потери боевых друзей обучили его этому сполна. Но, всё же креативил Борис Иванович постоянно, ведь он просто жить без этого не мог. Отец состоял из этого теста. Именно это его качество меня и моих братьев вдохновляло и давало смелость воплощать собственные дерзновенные идеи и проекты. Именно его пример зажёг во мне, в моих братьях и в большей степени в старшем Александре ту тягу к творчеству и изобретательность, которая во всей красе проявится уже в нашем детстве. Идеи у отца были от вполне себе утилитарных и эффективных до, казалось бы, «безумных». Помню, как с помощью гусеничного трактора он с друзьями-коллегами пытался поднять и установить во дворе нашего дома гигантскую мачту телевизионной антенны-вышки прямо в нашем дворе. Чтобы было круче всех и «ловило BBC». Безумная, бесшабашная была затея. И всё бы у него получилось, но грунт был неподходящим. И в этой творческой удали проявлялась его любовь к жизни!

Он, как и его родные братья Михаил и Николай, несмотря на все испытания военных лет, не утратил веру в людей. Всем сердцем был влюблён в простую мирную жизнь, отвоёванную его же руками, руками его поколения. Нас, его детей, было восемь в семье. И он ликовал при рождении каждого из нас. А уже на закате своих лет радовался до блаженства, когда нянчился с внучатами. Это отчётливо читается в его глазах на старых сохранившихся фото. Глаза никогда не соврут.

В нашей семье с 1949 по 1969 год родилось восемь детей. Родители — Борис Иванович и Елизавета Федотовна Яковлевы. Старшая сестра, три старших брата, средняя сестра и три младших брата. Я был средним из трёх младших братьев и седьмым в семье. Мы это — Маша (Маня), Лёша (Лёня), Петя, Боря, Ольга, ну и младшая троица — Саша (Шурик), Сергей (воробей) и Женька (печенька). Иной раз в шутку наш наикреативнейший Шурик именовал меня Серигуль (от казахских имён типа Айгуль) и почему-то Дарига. «О, Дарига ты моя Дарига!» — так он подшучивал, когда мы сражались с ним в шашки или играли в конников* — умрёшь от него со смеху))

Конечно, возможно, любая жизнь достойна своей повести, но я уже не всё помню. Да и не ставил я себе такой задачи — рассказать обо всех. И память моя спит, плутовка, во мне как не своя. Слепить что-то из её осколков способен лишь полёт свободной моей фантазии.

Отец равно любя относился ко всем своим детям. Хотя в лоб тапком за какой-либо проступок мог получить каждый. Он не терпел неуважительного к себе отношения и называть мы его могли, только папа и ни как иначе. Ценил рассудительность и проявление дисциплины у старших и был снисходителен к глупостям и креативу младших. Да, он иной раз в шутку говорил маме, указывая на меня и среднего из старших сыновей, Бориса Борисовича: «Это твоя, ворошиловская порода». Потому что мы с ним были белобрысые или «белокачанные», как он выражался. Да и характер мой, скажу за себя, был созерцательный и задумчивый, словно не от мира сего. Действительно, более мамкин, которая была сама добродетель. Да, я был тонко чувствующим, творческим, изобретательным. Обожал книжки, много мастерил, выдумывал. Но терпеть не мог любую монотонную, занудную работу, особенно прополку огорода.

Ничего не скажу за старших сыновей, потому что они «выпорхнули из гнезда» раньше, чем я толком себя осознал. И правильно сделали — быстро научились жить и зарабатывать самостоятельно. Меня же отец в шутку именовал «профессором». Потому что я отваживался жарко спорить с ним, тыча бывалого отца в свои книжные аргументы. Самым младшим и с любовью опекаемым всеми был, милый наш Евсейка (Евгений Борисович). За которым девчонки в школе будут ходить косяками, в котором души не чаяли и отец, и мама, и все члены семьи. Но всё же копией отца был наш Шурик — Александр Борисович, Царствие ему Небесное. Вот кто во всей красе вобрал в себя всё то лучшее и чуточку худшего (не без этого) от нашего папы. И в чём-то даже превосходил его. К примеру, был хорошо начитанным человеком с чутким сердцем. Хотя и не без вредности, чего и нам всем в разной степени накапало — от ничтожного количества до более болезненных её форм, к сожалению.

Отец не был ангелом, но это был достойный человек со своими слабостями и недостатками. Если бы не «русская болезнь», цены бы ему не было точно. Та привычка разбавлять общение алкоголем, подцепленная им на фронтах, да закреплённая в трудовых буднях, днём платила рубль, а ночью забирала червонец. И это при всём при том, что его отец, мой дед Иван Петрович, был убеждённым поборником общества трезвости, не курил и не пил. Отец же был твёрд лишь в отношении курения. Переживал ли он сильно по поводу этой зависимости? Я не знаю. Тем не менее это была цельная личность, с ярко выраженным характером, живущая на всю катушку. Он нёсся во все паруса, словно бывалый шкипер, всегда готовый подставить плечо своему товарищу. Я помню даже ящик с настоящим кубинским ромом в его закромах. Ну чем не корсар? А когда случился пожар на нефтеперегонной станции в 1970 году и его коллеги стояли рядом, разинув рты в нерешительности, он в одиночку бросился в пекло, чтобы закрыть уже раскалённую спасительную задвижку. Об этом событии есть памятная запись в его трудовой книжке.

Всегда прислушивался к нам, мальчишкам, помогал мастерить, покупал инструмент, велосипеды, мотоцикл, подсказывал, наставлял. Однажды привёз нам огромную кабину от трактора, мы оборудовали в ней отличный «штаб». Лично для меня он был и остаётся символом, оплотом надёжности и мужской силы. А несвоевременный уход его, оставив мой «корабль» без штурмана на долгие года, стал сильнейшим ударом для меня, будто бы растянутым во времени. Недаром до сих пор отец навещает меня в моих снах. И чем старше я становлюсь, тем больше такая продолжительная и прочная невидимая связь поражает меня.

Это было невероятно красивое лето 1972 года. Я помню один из тех ласковых вечеров, когда опустели застывшие улицы и воздух потихонечку заполнился восторженным стрёкотом кузнечиков. Зелёный дворик взял под стражу наш старенький домик с двухскатной крышей, покрытый белой известью. А солнце, словно извиняясь за жаркий денёк, стыдливо прикрылось багряным румянцем, медленно укладываясь на затянутый розовой дымкой горизонт. Наша игровая площадка возле деревьев посреди двора утопала в благоухании притихших астр и хризантем. А длинные девичьи ветви трёх огромных ив над широченным топчаном ласково шуршали и перешёптывались с вечерним ветерком. Свеже политый огород с молоденькими побегами помидорок, огурчиков, арбузов остался один под охраной бесстрашных пауков-тарантулов в редких норках. Мы с братьями, ещё совсем малыши, продолжали играть в белорусских партизан. Крадучись, перебежками с самодельными автоматами шарахались по кустам, прятались за деревьями, возле замолчавшего курятника и нашего «штаба» из тракторной кабины. Или носились вокруг папы с его другом, заодно успевая прислушиваться к разговору старших. Мне было уже целых шесть лет.

Отец с товарищем сидели на топчане под сенью дерев и пили азербайджанский портвейн под лёгкую закуску. Да вели свой неторопливый, но задорный разговор. Перемежая его анекдотами, шутками, рассказами «о былых пожарищах, о друзьях-товарищах». То посмеиваясь, то печалясь, то споря. И тут разговор их зашёл про подвиги наших космонавтов, достижения великого конструктора Сергея Павловича Королёва, про гибель Гагарина и Серёгина, о подготовке будущего полёта наших с американцами по программе «Союз-Аполлон». 

Ведь всего лишь десять лет назад состоялся полёт Гагарина. А в то время каждый космонавт для нас был настоящей легендой и одновременно простым советским парнем. Нам малышам действительность казалась сказкой наяву, а взрослых мы наделяли какими-то идеальными, божественными чертами. Одним из таких героев, был для нас и ты отец. Ты сидел и размышлял о космосе, как о собственном высшем достижении! И мне казалось в тот момент, будто бы это вы с товарищем были на том космодроме и строили все эти корабли. И в глазах малыша вы были частью этой победы, творцами великой страны. 

В детстве мы всегда кажемся себе центром вселенной. А отец казался нам чуть ли не другом Королёва, старший брат Алексей (Лёня) казался мне братом Гагарина, а маму мы почему-то считали сестрой певицы Людмилы Зыкиной. А Москва, мы точно знали, находилась где-то там, рядом, за нашей рекой Урал. 

И с годами то детское чувство, что весь мир вокруг тебя маленького — это твоя «родня», перерастает в нечто большее, крепкое, прочное и широкое. Как русская река Волга, что я вижу сейчас за окном. Как бескрайняя казахская степь, где прошло моё детство. Как башкирское раздолье, где родилась моя мама. Как места моей военной службы — где величественные вулканы Камчатки. Которые, дымно трубя провожают в таинственные просторы Тихого океана огромные атомные подлодки. Эта ширь. Эта глубина душ. Когда почти любой встреченный человек готов прийти к тебе на помощь. Готов назвать тебя своим братом. Это и делает нас русскими.

Это хребетное русское «чувство общности», объединившее племена и народы в единую Русь. Которое досталось нам от наших варяжских предков, суворовских полков и советских бронетанковых бригад. Да так и осталось нашей неразгаданной «военной тайной». Тайной, так и непонятой забугорными буржуинами. Той самой тайной, о которой писал Аркадий Гайдар в своей сказке «Мальчиш-Кибальчиш». Приходящей с пониманием, что дом начинается с папы и мамы, с родного двора. Но не ограничивается забором и калиткой. Что дом — это наша большая и красивая страна, в которой мы живём. Российская Империя, Советский Союз и просто Россия.

И вот уж допит пузырёк «Агдама» и открыт второй, стоящий на самодельном столике рядом с овальной формы баночкой каспийских сардинок, мамиными лепёшками и большим пучком свежесорванного зелёного лука с нежинскими огурчиками. Да и нам, малышам, конечно же, досталось по отличному бутерброду. Но тут портвейн сделал своё дело, ты поднастроил гитару и красиво запел:

Дождливым вечером, вечером, вечером,
Когда пилотам, скажем прямо, делать нечего,
Мы приземлимся за столом,
Поговорим о том, о сём
И нашу песенку любимую споём.

Пора в путь-дорогу,
В дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идём.
Над милым порогом
Качну серебряным тебе крылом.



2. «Отец. Реквием под весенним небом».

Отца моего звали Борисом, а сына своего мы с супругой назвали Глебом. И сами того не осознавая, протянули ниточку, ещё крепче связывающую наше прошлое с будущим. Почему? Я расскажу вам небольшую историю, в которой переплелись, как это и бывает в жизни, и «незаметный» уход отца, и торжество весны; и молодость, которая кажется бессмертной; и (спустя годы) радостное удивление от рождения новой жизни; и позже обнаруженная поразительная мистическая связь этих событий. Но вначале я расскажу вам о том, как закрылась последняя страничка жизни нашего папы, чему мне довелось быть единственным свидетелем.

И вот этот день наступил. В Тольятти давным-давно пышным цветом цвела весна. А папа наш под обезболивающим воздействием (простите) морфина тихо и незаметно угасал в четырёхместной палате онкологической клиники Медгородка в Тольятти. В то время как за белыми больничными стенами стоял абсолютно невинный, нежный и ласковый, солнечный день 20 мая 1982 года.

Незадолго до этих событий, вьюжной, студёной зимой, поняв, что могу потерять его навсегда, я высказывал матери желание самому стать донором для отца. С полной серьёзностью, осознанно хотел отдать ему половину своего желудка. Может быть, для врачей, вынужденных циников по профессии, эта моя идея прозвучала бы глупо и даже смешно, но мне самому было не до смеха. Это была какая-то обречённая в своей безысходности мысль. Всего лишь наивный порыв подростка, искренне желающего спасти того, кому доверял и кого любил. Спасти свою жизненную опору. Хотя сама мысль о подобной операции пронзала меня леденящим холодом стального хирургического скальпеля. Но ещё страшнее было за угасающего на глазах папу. Поразительно, какое мощное воздействие осознание близости смерти родного отца может иметь на сына. Даже если отец отнюдь не всегда был эталоном добродетели. Вот она где, «пуповина» зарыта! Я уже осознал, но всё ещё гнал от себя ту мысль, что беда надвигается неотвратимо, как бездушный палач. Ведь спасти его в те времена врачи были уже не в силах.

И всё же (случайный ли? теперь уже думается, что нет) случай проводить его в последний путь выпал на мою долю. Его белая больничная койка стояла сразу слева от входа, оголовьем на выход. Я сидел рядом, на стуле, спиной к единственному окошку. Кроме нас, у окна на своей кровати полулёжа молчаливо читал книжку грузный, угрюмый сосед по палате средних лет.

За окном всё в округе дышало надеждой и мощью пробудившейся после холодов жизни. Тополиный пух в смятении кружил за стеклом, в бессилии пытаясь угнаться за солнечными зайчиками. Молодые берёзки, осмелев, уже водили свои меланхоличные «хороводы» вокруг клиники, красуясь своими кудрями на лёгком ветерке, словно заигрывая друг с другом. Меня тогда поражала эта отстранённость природы — её удивительное умение не замечать происходящего за больничными стенами. Позже я понял: она словно утешала и отвлекала меня, боясь усилить трагизм ситуации. Я видел всю эту счастливую и беззаботную круговерть, когда шёл на своё дежурство к отцу. Я и сам был молод, полон сил и желаний, ведь мне только-только исполнилось 16 лет. Но в освещённой солнцем палате в эти секунды тихо и незаметно уходил мой отец. Смерть забирала своё украдкой, словно стыдясь. Всё же не в силах противостоять вновь молодой природе. Воскресшей в те дни,  будто  Христос к Пасхе. А весна, шелестя зелёной листвой на ветру и рисуя солнечные узоры на больничных стенах, казалось, продолжала играть свой тихий, торжественный реквием по уходящему в вечность человеку. Но нет, она не оплакивала его, весна не плакала в тот солнечный день — она утешала меня. Даря мне, хрупкому ещё по сути мальчишке, надежду на немыслимое мною чудо в будущем, надежду на воскрешенье.

Я тихонько разговаривал с отцом. Он был еле-еле живой, истощавший в доску от рака. Почти голым костям его даже лежать было больно и сложно. В какой-то момент он захотел привстать и попросил меня подсобить ему сесть на краю кровати. Я помог ему приподняться и легонечко приобнял его за плечи, чтобы поддержать почти невесомое тело. Он, уже сидя справа от меня, опёрся лбом о подушку, лежащую напротив на стуле. Успокоился, притих и почти неслышно дышал, прикрыв глаза. Я присел рядышком на кровати, всё также удерживая его, обнимая, чтобы он мог свободно дышать. Прошла минута, две, три, четыре, пять... десять. И когда я понял, что что-то не так, то было уже поздно. Сердце папы тихо и незаметно остановилось. То, что было после того, как я осознал, что произошло, помнится уже с трудом. То ли я сам побежал за врачами, то ли сосед по палате... Затем я уже звонил домой из ординаторской, всё ещё не веря в случившееся. Слёзы текли по моим щекам. И с тех пор я больше не плакал при потере близких.

Спустя короткое время приехал мой старший брат Борис Борисович с мамой и кто-то ещё. Возможно: Женя, Оля или Вера. Я встретил их под сенью берёз рядом с клиникой. Боря и мама шли, прижавшись друг к другу. Боря то поддерживал её за руку, то обнимал. Мама словно плыла в тумане, глядя куда-то перед собой. Кто-то ещё был рядом, но я почему-то не помню ничего. Абсолютно ничего. Пустота...

Вот и не стало отца... В большом и красивом сквере Медгородка, несмотря ни на что, не ведая печали, бушевала молодая, цветущая всеми красками новая жизнь. Только что, на наших глазах, совершившая настоящее чудо, победив и вечные снега, и ледяную стужу. И, казалось бы, саму смерть! Тем самым оставляя в подсознании веру, что вслед за любой самой лютой зимой неизменно приходит весна. Которая снова и снова дарит людям надежду на воскрешение. Надежду на новую встречу со своими любимыми и родными в будущем. Ведь Создатель наш «не есть Бог мертвых, но живых, ибо у Него все живы» (от Луки 20:38).

И, пожалуйста, только помните, что всегда, когда вы теряете любимого человека, обязательно открывается новый путь и новые смыслы жить. Небо не оставит тебя одного. Нужно лишь это увидеть, услышать среди шума времени, шороха листьев, различить между секундами своей жизни. Дайте себе время, не спешите, это не всегда происходит быстро.

3. «Борис и Глеб: от утраты к возрождению»

В сентябре 1996 года в этом же здании рождается мой сын. Роддом был на ремонте, и я был безмерно удивлён, когда узнал, что он временно переехал в ту самую онкологическую клинику! Совершенно не знал и не думал я тогда о том, что существовали два князя Борис и Глеб, первые святые на Руси. Я знал лишь Глеба Жеглова из «Места встречи» и Глеба Негребу, матроса-героя из повести «Батальон четверых». Мы назвали тебя Глебом*. Кроме того, ты, сын, решил родиться 21 сентября, аккурат в день Рождества Пресвятой Богородицы (День Матери). Вот такие вот «совпадения».

Но когда (спустя годы!) до меня дошло, и я связал все эти события: внезапный переезд роддома именно в ту клинику, где я был один-одинёшенек у смертного одра отца; мистическая связь этих имён; рождение сына в священный День матери. И я подумал, почему так случилось? Для чего? Ведь я совсем не свят. Но от ощущения присутствия Вышнего Наблюдателя в моей жизни стало теплее. Как будто отец вернулся ко мне. Этим актом для меня жизнь победила смерть — там, где я потерял, там же и обрёл.

В книге пророка Исаии (гл. 55:8–9) говорится: «Мои мысли — не ваши мысли, не ваши пути — пути Мои, говорит Господь. Но как небо выше земли, так пути Мои выше путей ваших, и мысли Мои выше мыслей ваших».

На всё воля Создателя нашего. Если будет угодно ему, он даст ответ и направит. Но не заметить очевидного я не мог. Это заставило меня задуматься о том, что я оставлю после себя? Где я и почему нахожусь здесь сейчас? Смогу ли я, успею ли в полной мере раскрыть и распубличить наконец-то свой талант поэта, писателя — художника слова? Хватит ли времени и сил реализовать то лучшее в себе так, чтобы мною гордились мои дети? Я хочу больше всего на свете, чтобы моя победа помогла им обрести уверенность в себе и прочную жизненную опору.

Говоря о святых теперь для меня именах Бориса и Глеба, я не стремлюсь наложить на себя или на моего сына какую-либо «мессианскую» задачу. До звания христианина мне ещё далеко, да и не все религиозные догмы я приемлю. Моё «христианство» скорее  имеет околонаучный характер. Мне бы с самим собой совладать и иметь храбрость пройти свою дорогу, а не чужую.

Ведь душевное состояние моё сегодня схоже с мольбой и растерянными стенаниями Давида, описанными им самим в 142 псалме. Дорогой мой читатель, я не стал сокращать и «резать по живому» этот псалом, чтобы передать вам всю его красоту и глубину мысли. Уверен, что у многих людей случаются подобные трудные, полные безысходных мыслей минуты. Но даже те слова говорящие о страдании Давида в этом псалме льются как елей на душу из его уст. Ведь по сути это мольба о защите, мольба о победе, мольба о счастье. О всём том, что я и сам прошу, чтобы оставить это своим детям. Храни вас Бог!

Господи! услышь молитву мою, внемли молению моему по истине Твоей; услышь меня по правде Твоей и не входи в суд с рабом Твоим, потому что не оправдается пред Тобой ни один из живущих. Враг преследует душу мою, втоптал в землю жизнь мою, принудил меня жить во тьме, как давно умерших, – и уныл во мне дух мой, онемело во мне сердце мое. Вспоминаю дни древние, размышляю о всех делах Твоих, рассуждаю о делах рук Твоих. Простираю к Тебе руки мои; душа моя – к Тебе, как жаждущая земля. Скоро услышь меня, Господи: дух мой изнемогает; не скрывай лица Твоего от меня, чтобы я не уподобился нисходящим в могилу. Даруй мне рано услышать милость Твою, ибо я на Тебя уповаю. Укажи мне, [Господи,] путь, по которому мне идти, ибо к Тебе возношу я душу мою. Избавь меня, Господи, от врагов моих; к Тебе прибегаю. Научи меня исполнять волю Твою, потому что Ты Бог мой; Дух Твой благий да ведет меня в землю правды. Ради имени Твоего, Господи, оживи меня; ради правды Твоей выведи из напасти душу мою. И по милости Твоей истреби врагов моих и погуби всех, угнетающих душу мою, ибо я Твой раб (Пс.142:1-12).

И враги мои — духовные и ума лишённые враги. Так и норовящие влезть внутрь меня самого и править мною.

3(а). «Глеб и Жанна».

Явление сына (и дочери) на свет, без всякого преувеличения, ощущалось божественным чудом. Это невероятное чувство, когда держишь на собственных руках своё дитя. Это как прикосновение Бога.

Сынок мой, ты родился с удивительно чистым характером и открытой нараспашку всему миру душой. А как ты внимательно слушал, когда я читал тебе книжки! Как мы вальсировали с тобой под самую лучшую музыку, когда я брал тебя на ручки. А ты улыбался нам с мамой и смеялся тёплым, переливчатым смехом. Шутил, чудил и дарил нам свою радость жизни и оптимизм! Такого чуда мы с женой ещё не видели в своей жизни. Первым твоим словом было слово «папа».

Такой же чистой и какой-то просто идеальной через два годика родишься и ты, доченька. Мы даже первое время не пеленали тебя спящую. Настолько ты была удивительно уравновешенным, жизнерадостным, светлым солнышком. Позитивной и «порядочной» девочкой. Ну просто само совершенство! А когда ты чуть подрастёшь, то первыми твоими рисунками станут невероятно милые и смешные «солнышки на ножках» — самое прямое и точное отражение твоей чистой души.

     * * * * *

Имя Глеб*, пришедшее в Россию из древней Скандинавии, произошло от имени Готтлиб и имеет значение «любимец богов», «наследник бога», «под защитой богов».

Имя Жанна (фр. Jeanne) — французское женское имя, эквивалентное английским Джоан, Джейн, Джин и нескольким историческим личностям по имени Джоанна. Все те, упомянутые мною, имена происходят от старофранцузского имени Жанна, которое происходит от латинского имени Йоханнес, являющееся производным от греческого имени Иоанн, а то в конечном итоге происходит от библейского древнееврейского имени Йоханан, краткой формы имени Иехоханан, означающего «Яхве Милостив» или «Яхве помиловал», «Яхве да будет милостив».

«Ибо Я милости хочу, а не жертвы...» Библия, книга пророка Осии 6:6.



~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

Примечания:

*Мой отец, Борис Иванович Яковлев* (22.06.1919 — 20.05.1982 гг.), по паспорту был рождён 22 июня 1919 года в городе Оренбурге. По другим данным, подлинная дата его рождения — 6 августа 1918 года.
~~~~~~~~~~

*Время вперёд!* — фраза-лозунг впервые появившаяся в стихотворной строке из пьесы Владимира Маяковского «Баня» (1929);
~~~~~~~~~~

*Франкисты* в Испании — это последователи диктатора Франсиско Франко. После своей победы на Республиканцами проводили массовые расправы над группами населения, потерпевшими поражение в Гражданской войне. Начальный период правления генерала Франко обнаруживает определённые черты фашистских режимов того времени и плановой экономики.

Франкистский политический режим характеризуется многими исследователями как авторитарный режим ограниченного консервативного плюрализма с чертами военной диктатуры. Рядом историков и политологов рассматривается в качестве разновидности тоталитаризма и фашизма. Некоторые исследователи относят франкизм, наряду с итальянским фашизмом и немецким национал-социализмом, к трём «классическим» типам фашизма, выделяя наличие реакционных движений (Фаланга) и большое влияние католической церкви как отличительные особенности данного типа.

Источник: Ruwiki — новая российская интернет-энциклопедия;
~~~~~~~~~~

*Конники* — активная уличная игра, в которой участвуют как минимум 4 человека, два «всадника» и две «лошади». Кто покрепче был лошадью. Обычно игра наша происходила на хорошей, сочной, густой траве. У нас было излюбленное место в семейном дворе, недалеко от калитки напротив маленького «универмага» тёти Сони. Где трава была всегда примята от наших игр. Задача простая — сбросить седока с «лошади» или даже с самой «лошадью» на мягкую, густую траву.

Я был очень хорошей «лошадью». Да и родила меня мама в год «огненной лошади», который случается раз в 60 лет. В китайской культуре лошадь символизирует стремление к свободе, жизненную энергию и большие перемены. Огненная стихия наделяет Лошадь ещё большей страстью и напористостью. И хотя христианин во мне отвергает эти постулаты, но мистик прислушивается даже к шороху листьев, редким каплям дождя и необъяснимому никакой логикой символизму в жизни. Я дождался, следующий, 2026 год, мой год. Аминь!