Blttersijk 14. Блиттерсвяк Фрагмент из п. Отец

Blitterswijk (Блиттерсвяйк)

Они долго ехали вместе поездом из центра страны, в который они так стремились, на её окраину, в каком-то смысле даже - глушь, крохотную деревеньку на германской границе, Blitterswijk. Супругов не пришлось долго уговаривать и после короткого рассказа-обзора о местной системе лагерей для беженцев и условий в них, они все вместе, вчетвером, направились всё к тому же Центральному вокзалу, с которого ещё только вчера с самыми радужными надеждами вышли.
Поезд ехал долго, но время поездки пробежало незаметно: они жадно общались со своими земляками - встреченные ими ребята тоже были из Ленинграда. Дяде с племянником было интересно поговорить с соотечественниками и быть им полезными, а супругам - любопытно и полезно было послушать уже “знающих” и “опытных” беженцев. После поездки по железной дороги была поездка на автобусе, по специальной длинной голубой ленте, именуемой “стриппен-каарт”, в которую водитель ставил штампики, действительные не только для поездки в данном автобусе, но и в любом транспорте в определённый лимит времени. Местечко в провинции Лимбург именовалось Блиттерсвяйк. В нём находился благоустроенный кемпинг со стоящими по всей его обширной территории деревянными домиками, рассчитанными на одну семью, со всеми удобствами. Кемпинг окружали густые леса, широкие поля, чистые озёра. На территории кемпинга располагался большой крытый бассейн, которым беженцы в установленное время могли пользоваться. Чтобы стать членом этого “привилегированного” клуба надо было “сдаться”. “Сдаться” значило, сдать свой паспорт иммиграционным властям и официально “запросить убежище” - рассказать, почему некто убежал из своей страны, почему именно в Нидерланды, и почему не может вернуться в свою страну обратно. Ещё надо было сфотографироваться и пройти процедуру снятия отпечатков пальцев - “сыграть на пианино”, как называли её не лишённые чувства юмора их соотечественники. Хелен и Леви с воодушевлением дали намазать свои руки липким вонючим черным дёгтем. Сотрудники лагеря сделали отпечатки с их рук и убрали многочисленные замаранные листки к себе куда-то в несгораемые шкафы. Потом им выдали картонные книжицы зелёного цвета, так и именуемые “Groene kaart”, в которых были вклеены их фотографии ниже лица с большой линейкой, содержащей длинный регистрационный номер. Также эта книжица содержала разлинеенные квадратики, в один их которых раз в неделю на специальном пункте следовало поставить штампик, что делалось в целях осуществления учёта и надзора за беженцем, и получить “zakgeld” - карманные деньги, в размере двадцати флоринов.  Потом им ещё единовременно выдали по сто пятьдесят гульденов и препроводили в определённый для них уютный домик. С собой им дали чистое бельё и ключи от бунгало - “живи - не хочу”, по замечательной русской мудрой поговорке.
Кемпинг был превосходный - природное окружение восхитительное, трёхразовое питание в столовой-ресторане радовало и насыщало, и даже было необходимое общение со своими земляками из Ленинграда, которых они повстречали тут же. Этими “земляками” была семья Морошковых, состоящая из мужа с женой и двух дочерей, Лизы и Марины. Они познакомились с ними в один из первых дней, и Морошков тогда воскликнул:
- О! Вы евреи?! Вы по еврейской теме? Моя жена Элка тоже еврейка. Говорите, что вас “притесняли” и вам сразу всё дадут.
- Да, но нас никто не притеснял, да и вообще, в России никто евреев не притесняет, а только уважают, холят и лелеют, - возразил Леви.
Морошков переменился в лице - он, видимо, очень не хотел, чтобы на “их” версию и на их легенду легла бы хоть какая-то тень сомнения.
- Вы не можете говорить о том, чём не знаете! Есть много разных ситуаций и частных случаев, - после чего махнул рукой, не желая углубляться в дискуссию и дал как бы “дружеский совет”: - говорите, что хотите, но я на вашем месте рассказал бы на интервью. Ведь у вас же ещё не было “интервью”? Так, вот, на вашем бы месте я бы рассказал об антисемитизме, гонениях, нападениях.
На “своём месте” Морошковы дали интервью о душещипательной истории их товарища Жоры, которого в городе Ленинграде похитили с целью выкупа. Об этом была написана даже газетная статья. Вот с этой-то историей и приехала семья Морошковых, да не она одна - ещё много разных семей под предлогом, что они родственники или друзья Жоры приехали в Нидерланды и получили желанный “Вид на жительство”. Каждый возмущался и плакал, что из-за того, что кто-то в России еврей, его похищают, мучают и вымогают деньги. На деле подоплёка была тривиальнее. Жора, конечно же, был еврей, и его мама тоже, но мама работала директором винно-водочного магазина и имела много денег. В любом случае, Морошковы, после дачи “интервью” с сотрясающим душу рассказом о безжалостной злодейской России, получили свой вид на жительство без ограничений уже на следующий день, что было само по себе достаточно редко и диковинно, поскольку у других беженцев процедура между “Интервью” и получением вида на жительство занимала годы.
Морошковы, пока они были в одном лагере, постоянно находились в отъездах. Их опекали представители еврейских общин Амстердама, приезжали за ними в кемпинг на машинах, забирали с собой в синагоги, на праздники, в гости; помогали чем могли. Несмотря на то, что Морошков знал, что его земляки Леви и Хелен также евреи, он никогда не приглашил их с собой в Амстердам - не предложил “Давайте, мол, поедем с нами, мы вас познакомим с единоверцами”. Нет, эту опцию Морошковы оставили исключительно для себя. Что они предложили, так это присмотреть за их великовозрастной перезревшей дочерью Мариной, чтобы также позаниматься с ней математикой, пока родители будут в отъездах на “важных” и неотложных приёмах и встречах. Марина, как маленькая девчушка, бегала по лагерю и резвилась с цыганскими девочками, потрясая своей пышной грудью размером с молочные бидоны. “Уроки математики”, по словам Хелен, закончились уже в первый час занятий, потому что Марина под каким-то предлогом отлучилась из комнаты и убежала к цыганским подругам, чтобы носиться по ночам где-то по лесу и лазить по крышам. У Хелен не было никакого желания бегать за этой девицей, неспособной, по свидетельству той же Хелен, к учёбе вообще, и отличающейся безнадёжной тупостью. Да ей и не платили за это ничего. Так что деловые отношения с Морошковыми сразу окончились, так неуклюже начавшись.

Супругам было назначено обязательное интервью, и они в один из указанных в специальном письме дней отправились со своей историей по означенному адресу. Интервью проходило на территории лагеря в специально отведённом для этого помещении. На нём присутствовали чиновник из министерства и переводчик. Их подробно расспрашивали об их истории, о причинах побега, выбора страны, причинах и невозможности возвращения на родину, о разных других обстоятельствах. Леви изложил суть побега -  сообщил, что он сотрудник госбезопасности и что многих деталей он им не сообщит, потому что давал “Подписку о неразглашении тайны”, а обещание есть обещание. Чиновник закончил слушать и печатать душещипательный рассказ Леви о его советских перипетиях и встал готовый, чтобы  попрощаться:
- Благодарю вас за ваше время, - протянул руку он. - Мы вас известим о нашем решении.
- О каком решении?- уточнил Леви.
- О решении, можете ли вы здесь остаться или нет. Имеете ли вы к этому конвенционное право.
- Сколько будем мы ждать вашего решения? - Продолжал теперь уже Леви задавать вопросы.
- До первого отказа может пройди до трёх месяцев, - по прежнему бесстрастно продолжал отвечать служащий.
- Как это? Отказов может быть несколько? - удивился Леви.
- Да, - холодно ответил чиновник,- это стандартная процедура, - добавил он, и, взяв за ручку свой потёртый портфель, заспешил к двери, дежурно улыбнувшись, - я вам желаю удачи в ваших поисках. Спокойно ожидайте от нас ответа.
Дверь захлопнулась, чиновник исчез, а супруги пошли в просторное светлое здание столовой, чтобы ватнообразные тонкие кусочки жёлтого хлеба намазать веществом из маленьких квадратных формочек под названием “халварин”, запив этот деликатес похлёбкой из пластиковой формочки размером чуть побольше, насладиться этим обедом и пойти к себе в бунгало почивать или отправиться на прогулку в ближайший населённый пункт, цветущий и благоденствующий. Пункт этот запомнился Леви только по проходившим в нём раз в неделю обширным рынкам, где можно было, по его мнению, купить почти всё. На таком рынке он приобрёл себе за сто гульденов - цена небывало низкая по советским представлениям для такого товара-  костюмчик кирпичного цвета, чтобы прилично и представительно выглядеть. 



Скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается - “голландские” дни закружились свои чередом, своей каруселью, засеменили друг за другом недели, становясь похожими одна на другую, а от чиновников и их министерства ничего не было слышно. Первое значительное известие, нарушавшее их начинающийся складываться быт и уклад, был планируемый переезд. Лагерь в Блиттерсвяйке подлежал расформированию. И это было не удивительно - такой роскошный кемпинг и сами голландцы готовы были не прочь использовать! Но, как заметил Леви, сложившуюся практику, когда какой-то объект недвижимости подлежал существенной реновации и реконструкции, а на это требовались значительные суммы - объект сдавался соответствующему министерству, например под беженцев, после чего тот нещадно эксплуатировался, а также аккумулировались необходимые на строительство и ремонт суммы, после чего беженцев переселяли в следующий объект. Сам этот объект существенно перестраивался, восстанавливался и отдавался под новое, более люкративое и благородное, назначение. Вообще, бизнес с беженцами или “азилянтами”, был тот ещё “биг бизнес”, как быстро понял работающую систему Леви: так, например, на одну “голову” соответствующей организацией выделялось пятьсот гульденов в месяц, а действительных растрат было на сто семьдесят - того чистой прибыли триста тридцать гульденов в месяц, и это на десятки тысяч людей. Милосердие к чужестранцам через свой кошелёк.
   Лагерь расформировывался, и супругам был любезно предоставлен выбор между двумя следующими “центрами”: в Middelburg и в Nijeveen. Миддельбург - чудесный курортный город недалеко от побережья Северного моря. Но центр для беженцев в нём, иначе AZC, находился в одном здании, отведённом под общежитие. В этом общежитии, как могли понять супруги, они могли получить только отдельную комнату, а делить же туалет и душевую они должны были бы с остальным “интернационалом”. Супруги, привыкшие, пусть и за короткое время, к люксам и приватности, поскольку к люксам привыкают в принципе быстро, не хотели добровольно ухудшать жилищные и иные условия. В противоположность этим условиям в АЗС Няйефеен им был обещан отдельный, новый, так как этот центр был совсем новый и только открылся, огромный караван с душем, туалетом, двумя спальнями и гостиной; всё с новой мебелью, оборудованием и даже электрическим отоплением в каждой комнате на случай ненастных и холодных дней. Супруги после нескольких колебаний и терзаний решили - Няефеен! Пусть среди коров и полей, зато в тишине и покое от чужих глаз и ушей, в меру необходимой уединённости и со своей личной жизнью! Начались сборы их тогда ещё небольшого, но всё начинающего увеличиваться скарба. Торговые приобретения Леви, всё же, не ограничились одним “костюмчиком” - также он стал ещё и счастливым обладателем автомобиля Вольво, первым автомобилем от иностранного производителя в его жизни! За этот автомобиль отсчитал автолюбитель кругленькую сумму, из заветной и оберегаемой пачечки в три тысячи пятьсот гульденов. Он ещё долго колебался между ней и Фордом, но остановился всё же на ней - беленькой, с синей обивкой салона, 340-й модели. Этой-то белой машинке и предстояло теперь проверить свои физические возможности и отвезти новых хозяев на самый “верх” страны в провинцию Дрент, в провинцию бескрайних пастбищ, бесчисленных стад коров и густых, плотных, почти каждодневных туманов.
Машинка радостно колесила из провинции Лимбург,  в которой началась эта долгая и муторная “азилянтская” эпопея с новыми знакомствами, ожиданиями, надеждами и новыми обманами, новыми разочарованиями. Но сейчас автомобильчик бодренько тарахтел окрылённый новыми впечатлениями и скорыми переменами. Красивые пейзажи окружали их с обеих сторон - озёра, парки, города и городишки, всё как-будто ненастоящее, сошедшее с картинки: намытое, начищенное, налощённое. Дорога также была до зевоты и дремоты ровная и гладкая.
В Няефеене их встречали сдержанно радостно. Администрация одного АЗС сдержала своё обещание, и администрация другого АЗС вручила им ключи от новенького уютного большущего каравана со всеми удобствами. Парк с рядами таких же, как и у них, пластиковых салатного цвета домиков, стоял среди голого необъятного поля, с густо зеленеющей на ней сочной травой, на которой со всех сторон виднелись коровы - рыжие, пятнистые, чёрные. Коровы блаженно таращились своими добродушными и неизменно жующими мордами на новоприбывших, и казалось, улыбались. Воздух был чистый, с небольшим, может быть, только привкусом навоза, а сама обстановка располагала к покою и созерцанию. Началась новая страница в жизни Леви и Хелен, много изменившая, перекроившая в их миросозерцании и восприятии. Жизнь в этом АЗС под редкое мычание коров и ночные посещение плотных туманов протекала на редкость спокойно, вяло, непринуждённо. Распорядок был только у столовой, в которой по определённым часам три раза в день можно было получить свой рафинированный, в одноразовой пластиковой мисочке, “ланч” или “динее”. Иногда для подтверждения прав на эту “мисочку” нужно было предъявить свою “Зелёную карту”, в которую в этом же самом лагере, в определённые часы раз в неделю, необходимо было поставить маленькую печать с изображением герба муниципалитета, в чей юрисдикции находился данный АЗС. Кроме этого, никаких мероприятий в лагере не проводилось, азилянты чувствовали себя совершенно вольготно - бродили, шатались, знакомились с местной жизнью и обычаями. Деревня Няйефеен не представляла из себя ничего примечательного - собрание крестьянских домов вокруг небольшой церквушки, а ближайший от неё городок под названием Меппел стоил того, чтобы в него наведываться, и довольно часто. Сначала муж с женой посещали его на своём полюбившемся недавно купленном автомобиле, но поскольку он питался, в отличие от коров,


не травой, в обилие растущей вокруг, а бензином, цена которого превышала бюджет из цветных бумажек, выдаваемых за маленькие печати в Зелёную карту, то они пересели на велосипед. Велосипед этот был приобретён за, кажется,  двадцать гульденов - стандартная цена для того времени для подержанного велика с рук, может быть, даже не краденный, прочный, с багажником, преданно прослуживший им во всё время их нахождения в этих местах. За всю свою последующую жизнь Хелен так и не научилась ездить на велосипеде - не хотела и даже не пробовала. По её воспоминаниям, она когда-то, будучи ребёнком, упала с него и поэтому полученный тогда страх не давал ей возобновить уроки к этому необходимому сейчас искусству. Обычно, позавтракав с утра, они брали свой велосипед и направлялись в Меппел. Леви крутил педали, а Хелен сидела поперёк багажника, свесив ножки и болтая ими в воздухе. С обеих сторон от них раскидывалась чудеснейшая панорама сочно-зелёных полей, пасущихся стад, редких кудрявых деревьев, далёких оранжевых пятнышек черепичных крыш.
Городок был словно бутафорный - чистенький, вылизанный, намытый. Домики, улочки, магазинчики, булочные с невероятно ароматной и вкусной сдобой - всё походило на какую-то сказку, в которую, по милости её хозяина и режиссёра, наши герои могли проникнуть. После мечтательных прогулок, разглядывания витрин и местной архитектуры, молодожёны снова садились на свой велосипед, чтобы не спеша вновь - ему - крутить, а ей - болтать беззаботными ножками. Обратно в лагерь они спешили поспеть к обеду в столовой с очередью разношёрстной массы, не упуская этого ритуала: выдачи горячего пайка и его потребления прямо здесь или у себя в караване. Ведь даже и этот ритуал вносил разнообразие в их вялотекущую обыденность, рутину. Разрешение на жительство или “обычный первый отказ” не приходил, да и не мог прийти скоро, по мнению “лагерных сторожил”,- приходилось смириться и ждать. Ничего страшного в этом ожидании не было, разве, что только неизвестность. Но, ведь, если исходить из того, что вся жизнь - неизвестность, то нахождение в этом лагере можно было рассматривать, как лёгкую тренировку для выработки в себе привычки везде и всегда относиться к неизвестности и преходящести с терпеливостью и смирением. В любом случае, солнце всходило и садилось в отведённом ему месте и по времени, коровы вяло и мирно паслись, по вечерам, подобно толстому пуховому одеялу, все окрестности окутывал густой молочный туман, неизменно выдавали продуктовый и денежный паёк - супруги продолжали ждать. В один из таких дней Леви вызвали в помещение администрации, по-местному называемой “рецепция”. На этой рецепции ему вручили письмо из


Министерства Юстиции. Он принёс его в караван, разорвал конверт и стал изучать содержание. Он смотрел на текст, как смотрели, возможно, окружающие их коровы на траву, прочитывал каждое слово, пытался сопоставить со знакомыми ему нидерландскими и английскими словами, пережёвывал их, ещё и ещё раз, и… Ничего не понимал. Во время их нахождения они сумели познакомиться кое с какими соседями, также проживающими в этом лагере, находящимися “в процедуре”, мечтающие, как и все здесь, о “виде на жительство”.
Была здесь группка из сбежавших с фрегата, совершавшего морское путешествие, кадетов, должных вот-вот стать штурманами, а впоследствии, может быть, даже капитанами. Их настолько прельщала жизнь на западе, что при запросе убежища они представились гомосексуалистами, которых, якобы, в Советском Союзе притесняли и препятствовали заниматься своими необычными сексуальными утехами. Когда их поместили в АЗС, то троих из них взяли под патронаж членов клуба “единомышленников” (удивительно, как местная полиция обменивалась информацией и передавала её заинтересованным инстанциям); к ним часто в лагерь наведывалась странная парочка из двух долговязых сутулых очкариков, которые на автомобиле забирали их в “свой” клуб в город Меппел, а потом возвращали, радостных и возбуждённых. Что они с ними там делали они не рассказывали, да и никто не расспрашивал - каждый жил своей историей. Однако, полагаю, их родителям, мечтавшим видеть их морскими волками, а не членами какого-то захудалого, деревенского клуба, не был отраден такой поворот в “карьере” своих детей - в чужой стране с непонятными занятиями и непонятного им свойства. С этого же фрегата сбежал также ещё один паренёк, Артур. Но он не присоединился к этой компании, а держался особнячком, рассказав про себя другого рода легенду о том, что у него-де были какие-то трения с властями, из-за которых ему боязно и нежелательно возвращаться в свою страну. Он часто околачивался около каравана Леви и Хелен, всегда радостный, хотя с неизменно кислой миной на своём одутловатом щетинистом лице, чтобы обменяться словами и впечатлениями. Был ещё один паренёк по фамилии Думанов, из Украины, шутящий, что его фамилия происходит от того, что он постоянно думает, от его дум. Он также искал нашего общества и поддержки, явно мучился одиночеством. Но это всё были, конечно, не переводчики. Ещё иногда появлялся юноша с роскошной шевелюрой - Игорь, побывавшй в испанских лагерях для беженцев и приехавший в Голландию, чтобы попробовать и здесь своё “счастье”. Но все они едва ли знали несколько фраз на английском языке, да и их употребляли не совсем правильно. Жила, правда, недалеко от них семья из Омска - муж с женой и двумя дочерьми, также в отдельном караване. Это были обычные русские люди - узкоглазенькие, скуластенькие, приземистые, напористые и уверенные в себе и во всём, что они делали и что говорили. Они “сдались” как евреи, которых также неумеренно притесняли, рассказали свою легенду офицеру Юстиции и терпеливо ждали положительного решения их прошения. Это было забавно наблюдать, что те, которые в своей стране этих самых евреев не могли выносить и даже некоторые ненавидели какой-то животной ненавистью, сами теперь представлялись представителями многострадального гонимого народа, только бы получить заветный вид на жительство. Да и действительно, если представляться кем-то, то кем лучше - гомосексуалистом или евреем? Этого парня звали Слава. Ари постучался в дверь его домика:
- День добрый! Как ваши дела?
- Спасибо, - открыл дверь заспанный, немного опухший, видимо, от местных напитков, Слава. - Как у вас?
- Хотел Вас спросить: мы вот здесь письмо получили, не могли бы вы взглянуть, что там написано, что от нас хотят?
Слава взял лист стандартного размера в руку, крутил его так и сяк:
- Пождите, я сейчас за очками схожу, - после чего он вернулся в очках, продолжая крутить письмо на непонятном языке.
- Вы должны ведь понимать, о чём в нём речь? - обратился Леви к парню с письмом, - вы ведь уже в Голландии более года находитесь, правда? - Уточнил Леви, начавший сомневаться в образованности Славы.
Боясь “уронить марку”, Слава ответил:
- Это вам “первый отказ”и то, что вы должны покинуть страну в течение двух недель,-  и, помолчав, добавил с видом знатока: - это стандартная процедура, всегда так-  мы уже три отказа получали.
- Так, Вячеслав, вы нидерландский язык за год так и не выучили? - Уточнил Леви.
- Ну, как сказать, - протянул омич, - понимать-то понимаю, но мы всё больше по английскому языку, здесь на нём все разговаривают, да и во всём мире тоже. А голландский что?! Тьфу, - презрительно сплюнул на пол, - так, одно недоразумение, мешанина какая-то из английского и немецкого. Незачем учить, - кратко подытожил он.
После этих бесед Леви понял, что спасение утопающих - дело рук самих утопающих, и у каких-то соотечественников одолжил,



перекопированный учебник нидерландского языка для учащихся вузов и засел за его изучение. В процессе самообучения с удивлением и радостью обнаружил много с сходства с немецким языком, что сделало учёбу лёгкой и бодрой. Уже примерно через месяц Леви мог сносно изъясняться и выражать свои мысли на местном языке, со словарём понимать присылаемые официальные письма. Люди также понимали его, когда он к ним обращался, что также радовало Леви, ещё помнящего, как они абсолютно отказывались понимать и отвечать ему на его немецкий языу, как после объяснил им их один знакомый, поскольку ещё была свежа память о Второй мировой войне и о том зле, которое им причинили “моффы” - “гитлеровцы”.
Начиная понимать местный язык, Леви также стал и лучше понимать менталитет местного населения, их шутки и установки. В коротких и пока поверхностных беседах с ними он чувствовал удовлетворение, некоторую вовлечённость и общность с голландцами. В какое-то непримечательное утро Хелен стало ужасно мутить, а потом и стошнило. Стошнило раз-другой, и такие состояния стали повторяться после каждого приёма пищи. Она ужасно и по-настоящему страдала: лицо краснело, слёзы лились из глаз; согнувшись над раковиной, она судорожно и конвульсивно отрыгивала всю только что принятую в себя пищу.
- Что-то уж очень плохо мне, - посетовала она супругу.
- Надо к врачу обратиться, - логично ответил он.
- Боюсь я что-то. Может, само пройдёт? - Засомневалась Хелен, - отравили нас здесь что ли они своей едой? Вроде всё чистенькое. Где я тогда могла отравиться? - Рассуждала она в низком поклоне над умывальником.
- Мы сегодня же пойдём в медчасть, - решительно заявил муж.
- Что мы там скажем и на каком языке будем объясняться?
- На нидерландском. - Непринуждённо ответил Леви.
- Ты же не сможешь.
- Увидишь, что смогу и даже замечательно, - утвердительно подытожил супруг.
В медчасти народу было немного, их выслушали и направили к местному “домашнему врачу” из ближайшей деревни - такой был установленный порядок: при любых жалобах на здоровье отправной точкой служил домашний врач, который после осмотра решал, отправлять пациента к специалисту или не отправлять, а если-да, то к какому.
Домашний врач, как и большинство населения этого места, был дежурно приветлив и учтив. Он энергично и профессионально осмотрел “больную” и задал вопрос, сильно поразивший её:

- Когда вы последний раз менструировали?
- Что за глупости? Ты правильно понял, что он имеет ввиду? - засомневалась Хелен.
Леви переспросил ещё раз.
Доктор в точности повторил свой вопрос.
Хелен подумала и ответила, что “это” было приблизительно в такое-то число. Доктор попросил зайти в туалет и помочиться в стекляшку, после чего он ушёл с этой наполненной баночкой в другую комнату и появился в скором времени без неё с двусмысленной улыбочкой на длинном гладком лице:
- Могу вас поздравить, госпожа, вы- беременны.
Леви перевёл фразу. Женщина попросила повторить это ещё раз. Доктор подтвердил сказанное. Смысл слов медленно проникал в сознание “больной”.
- Как так? - Растерянно развела она руки.
Доктор, как будто понимая, что она говорит, сказал, что это же естественно, что те, кто живёт как муж и жена, могут вследствие этой жизни получать детей. На лице Хелен прорезалась робкая улыбка:
- Что же мы делать-то будем?
Доктор всё с той же блуждающей ухмылочкой ответил:
- Наверное, то же, что и все - вынашивать и рожать. А теперь я вам дам направление в больницу к гинекологу, которого вы будете обязаны посещать для планового контроля. - Доктор отвернулся к столу, чтобы выписать нужное направление.
Хелен растерянно взглянула на мужа,
- Что делать-то будем?
- Радоваться, наверное. Я тебя поздравляю.
- Я тебя тоже, - медленно произнесла женщина, пытаясь свыкнуться с новым совершенно ещё неизвестным ей до сих пор положением.
В больнице процедура осмотра прошла безупречно. Беленький, стерильный кабинетик. Хелен уложили спиной на кушетку, заправленную белой простынёй, задрали вверх кофту и смазали открывшуюся поверхность густым прозрачным гелем. После этого доктор взял в руку пластиковый аппарат, размером и видом напоминающим кухонный миксер, и стал скользить по коже этим специально для этой цели созданным сканером. На чёрном экране монитора появились разводы, полоски и неясные очертания. В этих очертаниях при определённом усилии воображения можно было увидеть очертания маленького голенького плавающего человечка. Точнее, ещё не совсем человечка, а пока полу-человечка, полу-рыбку.
- Поздравляю вас! - Произнёс доктор. - Ваш ребёночек нормально развивается, двигается, дышит. На сегодня осмотр окончен. Можете одеваться. Спасибо.
Обомлевшая Хелен медленно оправляла свою одежду, ещё медленнее проникаясь идеей, что она носит в себе новую жизнь.
- Спасибо, доктор.
- Пожалуйста. До следующего раза. Новая встреча назначена через месяц. Возьмите талончик у ассистентки.
Супруги вышли:
- Это же здорово, что наш ребёнок родится в Нидерландах!
- Да. Конечно, это здорово, - несколько апатично, как показалось Леви, ответила жена.
Они спокойно, задумчиво и молча вышли из больницы, отцепили свой прикованный почти морской цепью велосипед от фонарного столба и покатили сначала по ухоженным улицам, потом меж шелковистых, колышущихся зелёной травой, полей, к себе в кемпинг, в свой домик, в свой караван, где они смогут за “уютной” чашкой чая обговорить, обсудить и начать переваривать такую новую для них мысль и такое радостное известие.
В один из “рядовых” дней их лагерного пребывания, из окна администрации АЗС, называемой в просторечии “рецепцией”, их поманил рукой охранник в голубой форменной рубашке:
- Вам письмо, - протянул он большой конверт с государственным логотипом.
- Спасибо, - супруги взяли письмо и понесли к себе в покои, чтобы, не отвлекаясь ни на что, его открыть и ознакомиться с содержанием.
Конверт был, как они и предполагали, из Министерства Юстиции. Как бы не утверждали и не убеждали их другие азилянты, что первым извещением от властей будет “отказ”, они до конца, до получения этого письма, свято верили, что они-то всё-таки получат положительный ответ, желанный вид на жительство. Ведь Морошковы всё-таки получили! Чем они или их интервью хуже Морошковых?! Тем не менее, канцелярское содержание свидетельствовало обратное их чаяниям, и подтверждало слова остальных “товарищей” по соисканию убежища - в письме был “отказ”. В меру своих скромных языковых знаний, Леви смог понять из обширного текста письма, что в процедуре на предоставление убежища им отказано и что они в течении четырнадцати дней должны данную страну покинуть. Он взял письмо в руку и с опущенной головой отправился обратно к рецепции, чтобы подтвердить правильность своего перевода. В администрации сообщили, что Леви понял текст правильно и что это, действительно, отказ.
- Что же мы должны сделать?
- Как и сказано в письме, - безучастно отреагировал чиновник,- покинуть страну в указанный срок.
- Да, но мы не можем это сделать. Нас там ждёт смерть! - Начинал волноваться парень. - И потом, моя жена беременна. Она не может лететь на самолёте!
- Не может на самолёте, посадим в автобус, - с некоторым ехидством отозвался сытый чиновник, и, почесав сальную плешь, добавил: - если вас не устраивает решение, вы может его обжаловать в установленные сроки, указанные в письме, - кивнул он на листок в руке просителя.
- Но как же это сделать?
- Вам нужет адвокат.
- Где его взять?
- Это ваше дело. Мы вам можем предоставить “Pro Deo” - адвоката по назначению.

Чем дольше находились супруги в этой системе для беженцев - хоть и находились они в ней достаточно недолго - тем более они начинали понимать, что в ней нет ни грамма, ни капли гуманности и милосердия. Всё, что вокруг этой системы крутилось, были деньги. Большие деньги. Или, как здесь называли это часто метким английским выражением- “Big business”. Система эта работала примерно так: страны, которые хотели поиграть в “добреньких и милосердных”, собрались и составили конвенцию, по которой людям - бедолагам, подходящим по составленной ими программе, мог предоставиться вид на жительство в одной из этих стран, в которой было ими запрошено о таком праве. Каждая страна платила в этот фонд определённую сумму, и на каждую “голову” беженца выделялась из неё часть. К примеру, на одного беженца полагалось в месяц семьсот пятьдесят гульденов, а тратилось, фактически, сто двадцать пять. Всё остальное шло на новые караваны, сотрудников, чиновников - работников министерства, на их ипотеки, на учёбу их детей, на их люксовые виллы и на все прочие подобные расходы. По договору между этими странами, процедура рассмотрения не должна была длиться более пяти лет, поэтому хитрые голландцы старались “растянуть” её максимально до этого срока, чтобы насытиться, насколько возможно, швейцарскими деньгами, заработать самим, создать рабочие места и насытить разные фирмы подрядчиков и субподрядчиков, утолить искусственно созданные “правозащитные” организации, принадлежащие, как правило, членам

семьи, друзьям, сватьям, кумовьям и прочим. В общем, ничего нового - история стара, как сам мир. Поэтому и были нужны эти “отказы”, кассации, суды и протесты и, конечно, адвокаты. Для создания, так сказать, благоприятного образа честной и очень нужной работы.
После получения заветного вида на жительство, получения “статуса”, подопечный переходил на государственное довольствие - в ведомство, так сказать муниципалитета: теперь он должен был оплачивать его пособие в размере минимальной заработной платы, жильё, различные курсы, учёбу - так, что это напоминало жизнь при так и недостроенном в СССР коммунизме. Как ни старалось нидерландское государство растянуть “азиловские” процедуры на максимальный срок, чтобы оттянуть последующие расходы, а лиц со “статусом” становилось больше, расходы по ним и нагрузка на местный бюджет увеличивалась, а казна худела, беднела, уменьшалась. Страна же чернела, коричневела и темнела, становясь похожей на восточный пёстрый галдящий базар, на “Новый Вавилон”, как в ней даже назывались некоторые гостиницы и кафе. Часть жадных голландцев не могла насытиться, а другая, большая их часть, страдала от непривычного иноязычного иноземного соседства, зачастую злобного, агрессивного и очень криминального.
С одними такими темнокожими и криминальными беженцами Леви и его супруга познакомились ещё в АЗС в Няефеене. Как-то одним летним и тёплым вечером они сидели недалеко от своего каравана на пледе на коротко подстриженной свежей травке, наслаждались угасающим уходящим днём и мягким солнцем, вели беседу, наполненную воспоминаниями и светлыми полными надежд планами. К ним подошли трое молодых мужчин-беженцев из этого же лагеря, видом, как сказали бы в СССР, похожими на нацменов, кавказцев. Кто они были? Иранцы, иракцы, сирийцы? Да, какая, впрочем, разница? Людьми с такой внешностью была уже наполнена вся страна и они встречались в каждом городе, в каждой деревне. Они подошли к супругам и достали из мешка мужскую куртку синего цвета:
- Не хотите купить? - Обратились они к сидящей парочке на смеси английского и нидерландского языков.
Это удивительно, что у супругов в этот момент не возникло ни сомнений, ни вопросов по поводу происхождения этих вещей, и они просто спросили:
- Сколько стоит?
Была названа цена в три или четыре раза отличающейся от оригинальной в магазине. Леви рассматривал симпатичную куртку:
- Померить? - Обратился он к жене.

- Померь, конечно, - пожав плечами, ответила она, - и если хочешь, купи, цена-то маленькая.
Леви надел куртку. Короткая модель ярко синего цвета, с воротником-стойкой и множеством карманов, она притягивала глаз и вызывала желание обладать ею.
- Купить? - Посмотрел он на жену.
- Купи, конечно, - с удивлением посмотрела она на него, - это ж не деньги.
Леви ушёл в караван, достал из заначки требуемую сумму, рассчитался. Куртка сменила хозяина.
- У нас есть ещё куртка, - обратился черномазый брюнет к парочке.
- Ну покажите, -  входя в рыночный азарт, произнёс Леви.
На свет была вытащена ещё одна куртка светло-зелёного цвета с шерстяной подкладкой, также воротником-стоечкой, с клапанами на боковых карманах, короткая модель с резинками на рукавах и внизу. Если первая была более, если можно так назвать, модель для леса, то эта выглядела интеллигентнее, по-пижонски, что ли.
- Сколько она стоит? - Не усомнившись в происхождении вещи, спросили увлёкшиеся супруги.
Цена и на эту куртку также была довольно низкая и значительно отличалась от той, что за неё надо было бы заплатить в магазине. Леви посмотрел на супругу.
- Да бери, конечно! - Отозвалась она, - тебе идёт, и потом, - повторила она прежнюю мотивацию, - это не - деньги!
Леви вновь сходил в караван и вновь достал нужную сумму из редеющей заначки. Цветные “фантики” перешли в коричневого цвета руку, а полиэтиленовый мешок с новой покупкой Леви унёс в караван, где уже начинал копиться и расти его излишний гардероб и становящийся обширным скарб. Вспоминая этот эпизод, Леви часто задавался вопросом - не с него ли началось их нравственное падение? Можно было бы себе представить, чтобы в своей стране они купили у кого-либо что-нибудь на улице? А если, что скорее всего, это вещь была краденная? Ведь скупка краденного - уголовное преступление?! Что могло произойти в их умах и в восприятии, чтобы после перемены места жительства так быстро переменить свои убеждения, моральные устои, и пойти на преступление? Ведь, не надо было быть семи пядей во лбу, что бы понимать, что если вору некуда будет сбыть краденное, он воровать не будет? И то, что тот, кто скупает краденное, является сообщником преступника, если даже не самим подстрекателем! Эти мысли с воспоминаниями, казалось, “эпизодической” истории, ещё

много раз приходили в голову Леви, когда он допускал неправильные поступки, о которых его потом нескончаемо мучала совесть и чувство покаяния. Три “южанина” с пластиковым пакетом в протянутой руке стояли у него перед глазами - с выражением вопроса на приветливом тёмного цвета лице. И единственное, что должен был тогда сделать Леви, просто сказать: “Спасибо, не надо”. Кто знает, может быть, из-за этих слов и стоящего за ними решения их жизнь потекла бы совсем по-другому и они избежали впоследствии многих испытаний, несчастий и катастроф.