Многовато что-то виновата

многовато что-то виновата —
будто держу на весах небеса,
пока на кухне закипает тишина,
и чайник срывается в крик,
словно я, когда никто не слушает.
все мои письма остались
в черновиках других людей,
все мои извини звучали
как сирены в пустых туннелях —
слышно только эхо,
никто не спешит на помощь.
многовато, правда.
виновата в том, что не кричала,
когда ломали —
я строила обратно,
пока руки не стали
вечно пахнуть штукатуркой
и чем-то солёным,
словно моря, в которых я тонула,
но никогда не плавала.
многовато верила —
в добро, в взаимность,
в то, что шрамы — это письма от бога,
а не просто порезы,
нанесённые скукой чужих рук.
и вот я сижу:
из всех видов магии
мне осталась только
способность не задавать лишних вопросов.
сердце, как старый чемодан,
знает: если открыть —
всё разлетится.
а если не открыть —
будет гнить изнутри,
от недосказанности,
от да ладно, я справлюсь,
от не беспокойся, всё хорошо.
все мои хочу я заворачивала
в "ну если тебе удобно",
в "да как тебе комфортно",
в "я просто рядом постою",
"если вдруг понадоблюсь".
я была —
мостом,
ковром,
веслом,
огнём в чужом камине.
а теперь — пепел,
который оседает на плечах
и делает походку тише,
словно вина,
которая больше не жжёт,
а просто проживает в тебе,
как старый съёмщик.
всё бы ничего —
если бы кто-то хоть раз
встал на мою сторону.
не как герой,
не с флагом,
а просто —
рядом.
но видишь ли,
я ведь всегда была удобной.
даже в слезах — аккуратной,
даже в пустоте — вежливой.
многовато что-то виновата.
но теперь —
буду просто.
жить.
не оборачиваться на тех,
кто называл это жертвой.
не объяснять тем,
кто думал, что любовь —
это сервис,
а не священнодействие.
теперь буду дышать.
в громких снах,
в тишине,
в недописанных письмах,
в отражениях на чужих сетчатках.
и если кто-то спросит —
почему такая тихая,
я скажу:
наконец-то —
не виновата.