Двести первая

200 вольных кобылиц будто жнец косили лето.
Меня жалила трава, но ломала стебелёк.
Лошадиная тропа, как счастливая примета,
Уводила от печали, будто сотни пар подков.

Конюх – пастырь, не один: он в ладах со своей тенью,
Топчет долы сапогом и хватает горизонт.
Он мирским не околдован, но к высоким целям метит,
Он приблудную подругу манит вскользь сахарок.

Появлюсь с лучами солнца, с криком рыжей пустельги,
Там, где свист его, не флейта, режет поприще полей.
Назовусь случайной гостьей, пожму руку по-мужски,
Подарю часы из лучших, самых лучших летних дней.

Солнца луч мерцает в гривах, пахнут мёдом лепестки;
Привыкание, знакомство, флирт и радость в мелочах.
Лошадь вольная, но любит ощущать твёрдость руки
И не слушает тот голос, что заглушен на ветрах.

Брошен камень под косу, ближе сводят разговоры,
Слово вольное, как шпора. Глас охотника, намёк, -
Вспыхнет молнией тревога, плоть исчезнет в тенях кроны.
Растворюсь в травах высоких. Лошадь пустится в галоп.

Слепит глаз в точь как любовь солнца белая монета, 
Зародится единенье там, где прячут удила.
200 вольный кобылиц в пух и прах стоптали лето.
Был табун, пастух, приветы...
201-ой я была.