89. Тайдула. Саняткин сказ

Тохтамыш (Токтамыш) след на Руси оставил разный. Как и любой человек, идущий по земной своей жизни с печалями, страстями, желаниями, радостями и собственным своим предназначением.

… С утра, туго сплетая косу (волос долог, да ум не короток!) в самом краешке Руси, ещё не вовсе окрепшей, жена священника – юная, светлая – и помыслить не умела, какую беду и какую властную силу принесёт ей ещё травный июльский день.

Любимое Берёзовое влегло в равнинную зелень на краешке Дикого поля (Большая засечная сторожевая – вот она – рукой подать!). Пестрело покосными клиньями, полями (льна мало, больше рожь, овёс да конопь), болотными неудобьями, чистой водой доброй реки.

Колокол пел.
Привычный звон становился тяжелее, суровее, опаснее. Вода в вёдрах мерцала и рябилась от этого отчего-то почти страшного звона. Опрокидывала легковесное бабье хозяйство  (воде всё не в тягость, а уж деревянные клёпья и вовсе не в учёт) и возвращалась с правого берегового бугорка в родное русло-логово.

Золотистая корона мерцала кованым дивным полумесяцем. Низкорослый монгол с кривенькими короткими ногами выхватил именно эту красавицу, бегущую на пригорок к русской купольной церкви. Место было не злое. Потому набеглый отряд (сотня, не более) кочевников уничтожение и раззор не замышлял. Но добыча (женщины, дети, драгоценности, мягкая рухлядь) была законной.

На колокольне звонили.
Звук лился, бился,  пробирался вдоль-ввысь по слабо мерцающей маковке с серебряным крестом в небесные разверстые врата, испрашивал и молил обережения и защиты.

Тайдула (отныне это станет её именем) его не слышала. Не ощущала. Только застарелый запах кожаного седла. Запах коня – разгорячённого, одержимого бегом, ветром, двойной ношей. Запах мужской руки. Во всех землях, во всех временах эти руки пахнут одинаково – властью, страхом, жаждой и желанием.

Лучших из лучших выставили на богато тканый, залитый отчего-то тоже низкорослым солнцем (здесь всё - маленькое; всё – ровное; всё – не цветное) ковёр. Нательные крестики сохранно и нетронуто мелькали в грудных вырезах русских девичьих и женских рубах. Белое. Белое. Чуть красное, шитое счётом шерстяной ниткой (то ли заговор, то ли подклад недобрый). Снова бело-красное, а на вершине – драгоценное золото кос русских невольниц.

Безвольных Тохтамыш не любил.
Потому женщины улуса и иноплеменницы сердце его не тревожили. Да и стоили мало. Пара коней средней руки. Но эта…
За эту он готов был отдать лучший табун. Полудикий, горячий, выносливый и непокорный. Как она.

Крестик мягко мерцал на уровне глаз степного повелителя. Свободный выбор веры хан уважал, свято соблюдая Чингизову ясу. Он тронул косу. Корона-подкова пролилась водой золотисто-пахучей (он знал этот запах – берёзовый лист и немного мяты) до жёсткой бесцветной травы. И в это мгновение Тохтамыш отдал ей себя. Вровень и по плечу ей никого уже нет и не будет. Наречено ей было имя – Тайдула.

В главной ханской юрте беспрерывно шумели невидимые берёзы. Пел всё ещё не забытый (был ли вовсе?!) колокол. Речная вода заходила в сны безудержно, непокорно, неостановимо и волшебно-целительно.  Тайдула и Тохтамыш. Пара, от имён которой сотрясались, падали или возникали внове царства и земли. Тайдула – советница, супруга, повелительница и хранительница сердца великого хана.

… Берёзовский храм стоит.
   Всё ещё стоит.
Погребённый в земляных и каменных сломах, он тревожит всех, кто когда-то хоть единожды слышал звон колокола под рукой всё ещё (всегда и вечно) живущего молодого священника. И с незримой каменной маковки ввысь-вверх взлетает горячечная испрашивающая вера-мольба: - Спаси и сохрани нас, Господи…

Я тоже слышала этот звон.
Знаю и помню, как золотоволосая Тайдула в  бессчётный раз присылала драгоценные дары на устроительство белокаменной храмины близ домика, где когда-то носила другое имя.

Очередной конный набег не тронет ни единого колышка в оградах домов, кладбища и загонов. Обойдёт стороной стада, тонконогих коней (где им по степи гулять!), не пожжёт полей. Эта земля принадлежит Тайдуле. Их восхитительной, мудрой, почти волшебно-всемогучей красавице-ханше с золотистой подковой из волос. И лучшему из них подарит Тайдула нить со своей великолепной головы. Счастливчик гордо украсит им боевой бунчук или потаённо укрепит коня, безоговорочно веруя в могущественную силу этого дара.

В ханском семейном шатре поселилось горе.
В молельной юрте слепая Тайдула клала поклоны. Золотая корона-подкова мерцала под красным ситцевым платком. Растерянный властитель мучительно, почти болезненно, но всё также восхищённо  глядел на свой небесный (в этом он будет уверен до конца своих дней!) дар. Слышал в плескании белой (лебединой! он видел однажды этих красивых  птиц там, на Руси)  руки шум берёзовой листвы, чуял  странно-волшебный запах мяты, но не знал, как помочь. Набеги. Казни. Золото. Невольницы. Междоусобицы. Предательства. Власть. Без неё всё стало блёклой степной травой, умирающей без дождя. В его сердце царила и жила только она – Тайдула.

Потому так скоро, загоняя насмерть сменных коней, посланники степняка мчались на Русь – передать личную просьбу и неохватной ценности дары Великого Тохтамыша, восстановившего в жесточайшей борьбе границы Джучиева улуса, но не умеющего помочь любимой.

Русский митрополит Алексий, оберегаемый верительной грамотой и лучшими воинами, незамедлительно отбыл в Орду. В молельной юрте красавица (не всё ещё, а всегда!) Тайдула, в красном ситцевом платочке, касалась щекой и губами слегка шершавой, прохладной митрополитовой руки. Алексий был взволнован, поражён, очарован.

Мерцали привезённые им свечи. Иконы, отыскиваемые и собираемые темниками, сотниками, простыми воинами для несравненной Тайдулы, покрывали стены. Митрополитово облачение светилось. Сам он почти парил, вздевая руки ввысь-вверх к круглому вырезу в самые небесные недра. И тьмы тем воинов во всех временах одним большим колоколом стянулись, срослись вкруг этих ещё не старческих рук, защищая, сопровождая Алексиеву горячую молитву.  Расчищали ей путь в небесных храмовых облаках, где юный священник раскачивал колокол, стуча в небесные, всё исцеляющие, всё прощающие врата: - Господи! Спаси и сохрани! Сохрани и спаси! Спаси и сохрани, Господи, Русь-матушку. И – Тайдулу.

Ханша прозрела.
Лики, лица, слёзы на монгольском раскосом лице. Родное Берёзовое и многие вёрсты округ отныне и до века стали неделимой и невозвратной Алексиевой митрополитовой вотчиной.

Русское имя оказалось скоротечнее самой жизни прекрасной Тайдулы. Она лежит здесь. Под остатними храминными камнями. В земле, которой подарила безраззорный мир на всю свою долгую жизнь. Но отчего-то дар этот не вызвал ответной благодарности. Злоба, завистливость, жадность, а то и простая неумность разорили могилу красавицы-ханши.

Но всё также есть Земля русская.
Есть село Берёзовое.
Храмовые белые камни, несшие  к небу золочёную маковку с серебряным крестом.
Есть – Тайдула.
С золотистой короной-подковой на юной голове (волос долог, ум длиннее!). Есть её малый обережный подвиг, может и ценнее подвигов  самого Невского, а то и Донского (потому как – женщина! и – одна!).

… Санятка, семилетний внук старого Мироныча,  крепенький, босой
(- Маманька приедет, опять цыпки зачнёт сводить; и ноги в новенькие сандалии втискивать – вот мука-то!), - вызвался проводить меня к храмовым белым камням, где лежит Тайдула.

- Вот тут она где-то, наша Тайдула. Обходи осторожненько. И камень, камень, обязательно ладонью придержи. Лекарский камень-то. Силищи в нём - неохват! Только мягче, мягче. Дедке моему его дедка сказывал, сам Тохтамыш  к нам сюда по июльской подсохшей траве кажинный год на своём лохматом коньке наезжает. Звон послушать. С Тайдулой повидаться. А колокол я и сам сколько разов чуял. Обережный он. Да и Тохтамыш своих воинов тут бессменно держит. Потому силища в наших местах  - необъятная!

- Приложи ладонь-то. Тепло? Го-о-о-о-рячо?! Значит, ты Тайдуле глянулась.  А что ей любо, то и Тохтамышу в радость. Считай, свезло. Теперь воинов отрядит для твоего именного  обережения.  А Тайдула – та мудрая. Коса золотая длинна, а ум длиннее. Она женской силой отяжелит. Для неё невозможного нету. Самого хана золотой косой в полон взяла. Коли по плечу-сердцу любовь встретишь, силу небесную и земную чуять, почитай, как она,  станешь.

А всё она – наша Тайдула…