Аксиома Выбора. Часть 1 Zugzwang. Глава 1 Сделка

Комната погрузилась в темноту, и казалось, что сам воздух сжимается вокруг юноши. Его дыхание рвалось прерывистыми порывами, сердце билось с тяжёлым стуком, а холодный пот стлался по лбу. Рот пересох, словно жизнь забыла о нём, и каждая попытка движения давалась с усилием. Гром раскатился над домом, заставив тело содрогнуться, и на мгновение всё показалось лишь призрачным сновидением. Край солнца робко выскользнул из-за горизонта, прорезая предрассветную тьму молниями, что вспыхивали, словно чернила на небе, рисуя тревожные предзнаменования.

Природа словно сама готовилась к испытанию, которое ожидало юношу. Вскоре на одну сторону его головы обрушилась неумолимая, жгучая, пульсирующая боль, усиливающаяся при каждом движении, вызывающая тошноту. Звуки превратились в острые стрелы, свет — в кинжал, а собственный голос стал пыткой. Зрение искажалось сверкающими искрами и темными спиралями, которые, словно поглощающие черные дыры, втягивали свет и пространство вокруг, оставляя пустоту — пропасть, в которой растворялся мир.

Мимолетное желание укрыться в тени, остаться неподвижным, стать частью камня или статуи охватило Т’эла. Он мог бы поддаться этому порыву, если бы сегодняшний день не был столь решающим.

С трудом делая глубокий вдох, Т’эл поднялся с кровати, морщась от боли, стараясь зафиксировать голову и смягчить мучение. Несколько жадных вдохов через маску, соединённую с баллоном, на котором было выведено O_2, дали временное облегчение, позволяя отсрочить неизбежное.

Мысли о годах, проведённых в чистой агонии, Т’эл отбросил. Перед его глазами предстоящее испытание сложилось в виде замкнутого графа — сеть испытаний, пересечений и маршрутов. Усмехнувшись сквозь страдание, он осознал, что определить, имеет ли полный граф G цикл по всем его маршрутам, — задача NP-полная, столь же жестокая и неумолимая, как день, который только начался.

За окнами молнии вновь вспыхнули, ударяя в землю, и ветер, словно живое существо, ворвался в комнату, напоминая, что весь мир с Т’элом говорит одним языком боли, тревоги и неизбежности.




Конференц-зал казался слишком светлым. Белые панели потолка горели ровным светом, не оставляя теней.

Инвесторы сидели неподвижно, их лица почти не двигались, но пальцы выдавали нетерпение: кто-то мерно постукивал по столешнице ногтем, другой сжимал и разжимал ручку, ещё один проводил ладонью по экрану планшета, будто сглаживал линии диаграмм.

Их разделял стол — длинный, лакированный, холодный, настолько гладкий, что каждый отпечаток пальцев оставался заметным.

Слова лились бесконечно — одни говорили о процентах, другие о графиках, третьи о «будущем, которое начнётся завтра».

Один из инвесторов протянул ему листок: сплошные ряды чисел, с нулями, в которых легко было сбиться со счёта.

Цифры казались бесконечными, их количество — почти материальным,

Т’эл подумал: на эти деньги я мог бы построить целый город…

Он слушал. Долго. Сначала внимательно, потом рассеянно, потом — почти с безразличием. Гул голосов превратился в ритм, в монотонный пульс.

Его пальцы сжимались и разжимались, ногти впивались в ладонь, оставляя красные дуги.

— На эти средства… — начал один из инвесторов, оглядывая остальных, — вы могли бы купить весь этот захудалый городок.

Он представил: ручка в его пальцах, подпись на документе, и всё — годы боли, недостатка, исчезли бы, растворились в одном мгновении. Жизнь стала бы лёгкой, гладкой, как поверхность этого стола.

Но вместе с этим представлением его взгляд зацепился за папку, оставленную в углу. Там были наброски кода, схемы, линии, которые он рисовал сам, по ночам, сжав зубы от боли, сдерживая дрожь. Они лежали на бумаге, корявые, испещрённые пометками, не имеющие цены для тех, кто сидел за столом. Но именно они дышали его жизнью.

Гул голосов вдруг показался гулом улья. Слова перестали иметь смысл. Только свет — резкий, белый, слишком яркий, — и звук собственного дыхания.

Юноша закрыл глаза, позволив мыслям улечься. Cловно рассеялась буря. Сидел так несколько мгновений, делая глубокий вдох и выдох. Решение зрело внутри, не требуя слов, не нуждаясь в подтверждении. Оно было ясным и твердым.

Миллионы умножались друг на друга, обещая небоскрёбы из стали и стекла, бетонные мостовые, площади и парки до самого горизонта — и набережные, от которых ежечасно отплывают «ракеты». Он будто мог уже осязать этот город-мираж.
А затем — они перестали для него существовать.

Т’эл медленно отодвинул стул. Дерево скрипнуло о пол. Этот звук оказался громче, чем все речи. Несколько голов поднялись, кто-то приподнял бровь.

Он встал. Его рука коснулась спинки стула, но тут же опустилась. Тело было натянуто, как струна, дыхание — короткое, но ровное.

Никаких слов. Только лёгкий наклон головы и шаг в сторону от стола. Этого оказалось достаточно.

Дверь закрылась, и тишина, казалось, давила на стены конференц-зала.





Инвесторы не сразу нашли слова.

— Что это за выходка? — сглотнул один.

— Он отказался от миллиардов, — прошипел второй, его лицо исказилось. — Ради каких-то... чертежей.

— Он не отказался, — поправил его третий. — Он просто не взял то, что мы ему предложили. У него есть что-то еще.

Все взгляды обратились к самому старшему. Он медленно поднял руку, указывая на дверь, через которую только что вышел Т'эл.

— Мы не можем позволить, чтобы этот работал на кого-то другого, — сказал он. — Или, что ещё хуже, против нас. Нужно за этим мальчишкой приглядеть.




Воздух на улице был прохладным и влажным. Т'эл вдохнул его полной грудью, чувствуя, как уходит напряжение. В этот момент он осознал, что улыбается. И в его груди зародилось чувство, похожее на невесомость и освобождение. Он не чувствовал горечи или сожаления. Вся тяжесть, что давила на него в конференц-зале, исчезла. Он был рад. По-настоящему.

Боль, что мучила его в зале, теперь отступила. Его взгляд, ещё недавно затуманенный усталостью, теперь стал внимательным и острым. Он смотрел на город, и каждая деталь была для него не просто вещью, а частью огромной, сложной системы. В окнах домов он видел не людей, а данные. Потоки машин для него были не пробкой, а оптимизированным алгоритмом. Каждая линия, каждый изгиб небоскрёба казались ему частью идеальной формулы.

Словно освободившись от чужого языка, его разум вернулся к своему собственному — языку цифр и уравнений. Он уже делал пометки в уме, обдумывал новые алгоритмы. Шум, свет, движение — всё это теперь было лишь сырьём для его работы.