Девушка в красном

Девушка в красном


Какой-то год, какой-то день, какой-то час, какой-то миг
смотрел я в твои глаза полные боли, робости и потухшей факельной мечты.
Цвет лазуритовой пустыни ледяной без домов и деревьев, глубокий лед и тишина,
что так пленило мой рассудок и морозило дыхание, слепило ярким светом,
ведь так всегда хотелось нагим безумцем бегать и кричать,
без людского мнения строить ледяные дворцы, прокладывать дороги и все, конечно, для тебя,
укутаться в снегу и спать под зимний треск, вызванный беспричинностью.

Лицо твое было маленькое, острый подбородок, как рапира, скулы аккуратные, прямые, не сильно любят они себя показывать гостям,
нос уж слишком аккуратный, он не убежит и не пойдет в революционеры. Не хватает характера ему и идеологической горбинки,
он создан для самолюбования, чтобы к нему влеклись и почитали как религиозное изваяние, изливали приношенье, прикасались, целовали.
Гранатовые губы сочатся и краснеют, улыбаются, всегда прикрывая красными тканями белую наготу.
А волосы, как черный мутный Стикс, разливаются по всему миру, и плывет по этой тихой реке гребешок золотистый в форме лодочки, в миг утопая в черной женственной силе, но держа ее мужественно в тисках.

Шея, как колонна, длинная, прямая, белоснежная, нагая. Вокруг неё обвиты цепи почти в натяг.Разных форм камни драгоценные вытекают из серебряных квадратных рам,
и хочется эти цепи потянуть к себе, но не от вопиющей жадности и материального безумства.  Хочется колонну опустить к себе, прикоснуться своим лбом к мраморной прохладе,
губами ощутить гладкость, что так искусно оттачивалась годами холодными ветрами, жгучей страстностью песчаной, быть причастным к священному. Не это ли была мечта роковой Фамарь?
Плечи острые, скалистые, руки длинные паучьи держат постоянно что-то каждый день, каждый час и каждый миг, в них не бывает непринуждённой пустоты, они всегда хотят за что-то ухватиться:
за красные театры, разрушенный музей, текучую улицу, разливающуюся по квадратным жилым домам, аллеи парка с гавканьем людей и общением собак, вертикальные проспекты и горизонтальные деревья.
Это и есть твоя  ненасытность, и что брать - тебе неважно: экстаз, порыв, приобретение пустышки. И осознание, что все это  - муляж.  В этом и есть удовольствие для тебя.
Спина в изгибе постоянно извивается, как змея. Лопатки приглашают друг друга на обоюдный танец, грудь сферическая (Парменид кричал мне: " Форма бытия есть сфера ", - и был я с ним тогда согласен)
Бедра узкие постоянно гривуазно выставляют напоказ липовую скромность, ноги длинные худые. Блестит кожа на них, как бронзовый доспех, и красиво выступают геральдические коленки.
Такое противоречие! Ведь от этих слов они должны стоять на месте, прогибаться и принимать законы, но они все время дрожат и боятся, дрожат и боятся и не понятно, почему не сгибаются: то ли гордость то ли ступор.
Она была в простом коротком красном платье, ее спина, как атлант, держала бретельки на плечах.  Сама она хотела быть и без него.  Наказание Зевса это или афинского суда? Кто знает?
На ножках сандали цвета кипариса,  тонкие пальцы одеты в перстни: один большой отцовский с черным агатом, второе - тонкое, с орнаментом цветка.
Такой ее запомнил я, когда она растворилась в темных улицах и смешалась в толпе с головами в форме зерен, желтыми пиджаками и цветными цветущими зонтиками, прорастающими из лбов.

Она была прекрасна и чиста, а я, словно блудная вакханка, и мой кубок разливает бесконечно пошлые и неправильные мысли .
Я танцую перед живыми  организмами, приписывая им безжизненные комплименты. Я жизнь описываю предметной смертью.
Для меня тело - фонарный столб, сердце  - печка, душа -  кастрюля, мозги - дуршлаг, вода из-под картошки - прана.
Для меня стул прямее всех людей. И книга раскрывается лучше, чем актер. Форточка свободнее монаха.
Сколько толп просвещенных людей соберутся ко мне и скажут про мой блуд и издевательство над словом.
И я, слово блудная вакханка, перед вами буду играть словами и весь ваш духовный путь сравнивать с духовкой, кроткость с кротом и смелость с мелом.
Пошлость слова, излишняя телесность выражают чистую всевышнюю любовь к прекрасному.  Я шутиха или шут, мне не писано написанное вами,
для вас тело  - тюрьма, а душа в ней томится, для меня же тело - храм и цирк, в ней всегда душа резвится.