Интерактивный роман. Путешествие из Феса в Каир 4

.


Стать персонажем романа-путешествия может любой автор и читатель.
http://stihi.ru/2025/09/14/5712


БУЛЛА: ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ ФЕСА В КАИР (фрагмент 4)


Булла в Тлесмене, или Сон, сотканный из шёпота стен

Запись в тени минарета, чей верх теряется в небе, подобно забытой молитве в памяти старца. Месяц Джумада аль-уля, 602 год по Хиджре.

Тлесмен встретил меня не городом, а сном, в который я вошёл, не закрывая глаз.

Врата, которые помнят

Когда я переступил порог, высеченный из камня, который старше пророков, мне показалось, будто сам воздух здесь гуще – не от зноя, а от невысказанных слов, осевших, словно пыль на страницах древних книг. Стены, сложенные из желтоватого камня, шептали на языке, который я понимал кожей: «Ты опоздал. Ты опоздал на тысячу лет». Я прошёл мимо рынка, на котором торговцы взвешивали сухофрукты на весах, чьи чаши напоминали две половинки разбитого сердца. Один из них, старик с глазами, будто потухшие угли, протянул мне финик:
– «Ешь, путник. В нём – сладость того, что уже не вернётся».
Финик оказался пустым внутри – только косточка, чёрная и гладкая, подобная камню, который дервиш носит в груди вместо сердца.

Дом, которого нет

Мне посоветовали найти дом с дверью цвета увядшего граната. Но когда я нашёл его, дверь оказалась нарисованной на стене – тонкой кистью и красками, разведёнными в воде из колодца Забвения. Я прикоснулся к ней, и дверь осыпалась пеплом сгоревших писем. Из-за стены донёсся голос:
– «Ты пытаешься открыть то, чего нет. Войди без двери».
Я сделал пару шагов – и очутился во дворе, в котором росло одно-единственное дерево, сухое и кривое, но на его ветвях висели плоды: стеклянные шары, внутри которых мерцали крошечные огоньки.
– «Это души тех, кто забыл своё имя», – сказала женщина, сидевшая у корней. Её лицо было скрыто покрывалом, вышитым стихами  Гураби
– «А где тот, кто носит моё лицо?» – спросил я. Она рассмеялась, и смех её был похож на звон разбитого кувшина для омовений.
– «Он везде. Он – в отражении фонтана, в тени минарета, в пустом финике, что тебе дали. Но главное – он в тебе самом».

Фонтан, в котором тонут голоса

Я пришёл к тому самому фонтану, о котором говорил путник. Вода в нём была неподвижна, как застывшее время. Я заглянул в неё – и увидел не своё отражение, а тысячи лиц, наложенных друг на друга, словно страницы рукописи, исписанной одной и той же историей снова и снова. Одно из лиц улыбнулось мне и сказало:
– «Ты думал, что именем можно владеть? Оно не принадлежит тебе. Оно – ветер, проходящий сквозь тебя».
Я протянул руку, и вода сомкнулась над моими пальцами, холодная, подобно памяти о том, чего никогда не было.

Последняя запись перед уходом

Теперь я сижу у подножия минарета и пишу эти строки чернилами, что медленно исчезают с бумаги, будто их пьёт сам воздух Тлесмена. Может быть, тот, кто носил моё лицо, – это я сам, но из другого времени. Может быть, имя, которое я искал, – это эхо, возвращающееся к тому, кто его послал. Я ухожу. Но куда? В Фес? В пустыню? Или в тот сон, который Тлесмен приготовил для тех, кто осмелился в него войти?

Остаётся лишь одно:

«Странник, если ты найдёшь этот дневник, знай – слова в нём уже не мои. Они принадлежат ветру, камням и тем, кто ещё придёт…»

==============


Анна ХУРАСЕВА

Глоток надежды – кто им окрылён?
Сплетенье рук, дорог, былых времён,
Песок пустыни  обжигает ноги,
Сухой урюк в кармане с тех времён,
Когда земля, впитав нектар небесный,
Нам не казалась безучастной бездной.

И даже нут хранит вкус тех времён,
Простым и очень вкусным угощеньем,
Которое я ем по воскресеньям,
Как бедный люд затерянных времён.
Так иероглифов размытый почерк
Укажет путь из глубины времён,
И даже в мраке самой тёмной ночи
Глоток надежды – коим окрылён!

_________________
Персонаж: Сафана   (Safana – чистая, благородная).
Хранительница древнего знания. Родом из Феса, она несёт с собой не только рукописи своего деда, но и незавершённый гимн, который должен был прозвучать в Каире перед султаном. Говорили, что в её волосах хранился аромат лавра, а под языком – слово, которого боялись учёные… потому что это было пророческое слово.

=============

О встрече во сне двух отражений

Запись, сделанная в час, когда тень минарета становится мостом между мирами, в ночь на пятницу, месяц Джумада аль-уля, 602 год по Хиджре.

И был я, Булла, изгнанный сновидец, чьи стопы не оставляют отпечатков на пыли этого мира, ибо ступаю я по ковру из грёз, что расстелил предо мной Милостивый, приведённый в сей град Тлесмен не волей своей, а течением реки, которая течёт вспять, вверх по склону времени, от истока, которого нет, к устью, которое не существует, сидящий у подножия минарета, чья вершина, подобно стопе дервиша, взыскующей небес, теряется в туманной выси и размышляющий о природе того лика, что был мне явлен в воде, что есть не вода, а застывшая память камня, и о моём собственном имени, что есть лишь звук, издаваемый ветром, проходящим сквозь трещину в сердце, как вдруг ощутил я, не зрением, ибо глаза мои были закрыты, а кожей, что стала вдруг прозрачной, подобно крылу цикады, приближение иного присутствия, столь же призрачного, как эхо в пустом зале, но столь же несомненного, как биение собственной крови в висках.

И открыл я очи, и узрел её, стоящую по ту сторону фонтана, в коем тонули голоса, – женщину, чей стан был прямым, как буква Алиф, ниспосланная в откровении, а очертания казались колеблющимися, будто её тело было соткано из предрассветного воздуха Феса, который она принесла с собой, и ветер, дотоле дремавший между развалин, принес от нее аромат лавра и старого пергамента, что есть запах времени, превращенного в знак. И не было нужды вопрошать имя её, ибо я уже слышал его в шепоте воды, прежде чем она изрекла его, ибо имя её, Сафана, было тем самым словом, что отсутствовало в моей собственной книге, тем пробелом, что придаёт смысл всей строке.

И сказала она, и голос её был тих, но разил слух, как удар сердца в полной тишине: «Ты искал дверь цвета увядшего граната, а нашёл лишь рисунок, ибо дверь сия – не для входа, а для узнавания, и ты узнал её, и она осыпалась, исполнив предназначение своё, и ты вошёл без двери, и теперь сидишь здесь, у этого фонтана-зеркала, в коем тонут не голоса, а сомнения тех, кто заглядывает в него, дабы узреть лишь себя». И пауза, повисшая между нами, была гуще финиковой патоки и значительнее всех книг, что я читал. И воздвигли мы тогда беседу нашу, не из вопросов и ответов, кои суть кирпичи стены, разделяющей души, а из молчаний и намёков, кои суть нити, ткущие полотно взаимного понимания, и говорили мы о бремени знания, что есть не светильник, освещающий путь, а тяжёлый свиток, привязанный к спине путника, уходящего в пустыню, о незавершённом гимне для султана, что превратился в беззвучную молитву, ибо истинная хвала не может быть завершена, ибо она бесконечна, как дыхание Милосердного, и о пустом финике, в коем заключена вся сладость утраченного рая. И я поведал ей о том, кто носит моё лицо, а она мне – о слове, сокрытом под языком, коего страшатся учёные мужи, ибо оно упраздняет все их толкования, как солнце упраздняет свет свечи.

И когда речь наша достигла того предела, за которым слова, исчерпав себя, возвращаются в тишину, откуда вышли, наступила ночь, настоящая ночь Тлесмена, когда звёзды на небе зажигаются не светом, а отсутствием его, и тогда слетелись к нам существа ночи – не совы и не летучие мыши, а твари безымянные, сотканные из самой тьмы и любопытства, и принялись они кружить над головами нашими, над фонтаном, описывая в воздухе замысловатые письмена, кои не прочесть ни взглядом, ни умом, но лишь сердцем, что забыло себя. И тени наши, отброшенные на стену минарета, сперва раздельные и робкие, под сиим небесным хороводом начали двигаться, и сплетаться, и танцевать танец, коему нет названия на языке людей, танец двух душ, узнавших друг в друге отражение, что не обманывает, ибо оно – истиннее самой плоти.

И в сем танце теней, под аккомпанемент шелеста незримых крыл, я узрел, что Сафана есть хранительница не знания даже, а самой возможности его, ключ к библиотеке, в коей книги написаны не чернилами, а молчанием, и что гимн её незавершён ибо завершённость есть смерть, а она есть сама жизнь, текучая и вечная. И она же узрела во мне не того, кто ищет своё имя, а того, кто готов от него отказаться, дабы стать сосудом для Слова, коего страшатся.

И когда танец теней завершился, и птицы ночи растворились в воздухе, будто их и не было, настал миг прощания, кое не было разлукой, ибо как можно разлучить две тени, отброшенные одним светом? И сказала Сафана: «Я иду в Каир не умилостивить султана, а для того, чьё отражение ждёт меня в нильской воде, дабы завершить круг. А ты… ты спящий останешься здесь, в Тлесмене, который есть ты сам, и будешь писать своими чернилами, которые исчезают, ибо слова твои должны быть прочитаны не глазами, а душой, и тогда они явятся вновь».

И, повернувшись, она пошла прочь, и шаги её не звучали по камням, ибо несла она с собой частицу этого места, что теперь навсегда будет отсутствовать в нём. И я не смотрел ей вслед, ибо видел её отражение в фонтане, что теперь было и моим отражением, – единым и неразделимым. И остался я один у фонтана, в коем тонут голоса, но где теперь навсегда пребудет наша общая тишина, которая есть наивысшая форма беседы. И понял я, что расставание есть лишь иллюзия, порождённая верой в то, что мы существуем отдельно друг от друга. А мы – нет.


……………………Исчезновенье – высший вид рассказа
………………………………………………………..Булла

Чернила исчезают на бумаге,
как легкий след короткого дождя.
Тлесмена  воздух алчен. Нет преград
меж веществом и записью, испившей
смысл дня до дна. Исчезнет и строка,
что я пишу сейчас. Исчезнет память
о том, что я писал. Все муки веры
уйдут, как горький дым. Принять ли власть
небытия? И с тем, что ждёт смириться?
С иною формой жизни? Может, город
и есть пергамент на котором пишут
о вечности тенями, эхом, взглядом,
исчезновеньем… Оттого ли в нём
хранят не мысли мудрость, а пейзаж?