27. глава из поэмы Камень-память

Я вспомнить не могу то лето,
когда был крайне удивлён,
читая громкого Поэта
с глазами синими, как лён,
цветущий в поле одичанья,
цветы подряд где сорняки.
Всё знаю я по умолчанью,
где слов синеют синяки,

а травостой тревожит Душу
мою на утренней заре,
когда я, трели все прослушав,
в той детства чистой я поре
оставил отчую обитель,
умчался в город передряг.
Цветное поле – обвинитель,
подсудный я на нём варяг.

Остался неизвестным всюду,
но с переменностью святой.
Меня опять не слышат люди
в селе на родине. В пустой
лощине беспокойств с зарёю
летят по небу облака,
а в них, мне кажется порою,
живёт безумная тоска

по детству деревенских буден,
когда отец был жив-здоров.
Луна висела словно бубен.
Парнишкой днями пас коров.
Шептали белые берёзы,
по лужам громко шлёпал дождь,
гремели радостные грозы…
…детьми быть было невтерпёж.

Не сомневайся в намереньях,
не падай перед ними ниц,
когда идёт стихотворенье, –
оно – насыщенная жизнь –
набор поступков и проступков
под звук не горна, а трубы
и барабанных дробных стуков
из недра подлинной судьбы.

Зачем ты поднимал вопросы
и опускал на дно слова
ответов из задач. С откоса
струилась Обь, а не Нева.
И оттого ты не известен
на всю печальную страну.
И только дорога та местность,
где ты оставил тишину.

Теченье времени обское
всё продолжает верный путь.
Тревожит общество людское,
за память нас не обессудь.
То время детства золотое,
веснушки, цыпки – всё моё.
Благоустройство там простое,
но в памяти живёт оно.

С горы катания деревней,
походы в лес, луга, поля.
Остановилось детства время
там, жизнь весёлая моя –
живёт в осине и берёзе,
в цветах и луговой траве.
Мои там выплаканы слёзы,
в туманной скрылись синеве.

Витаю, вижу непременно
я в цвете ясно-голубом.
Является лишь на мгновенье
наш вросший в землю ветхий дом,
отец в нём, мачеха с ведёрком,
с малиной красной у окна,
я в дневнике несу пятёрку,
что на лице моём видна.