Рассуждение от фонаря - Олег Рыбак - рецензия

Это стихотворение Александра Блока 1914 года рождения как-то по-особому бросает тень на наше время и звучит ныне даже звонче:

Ночь, улица, фонарь, аптека,
Безсмысленный и тусклый св;тъ.
Живи еще хоть четверть в;ка —
Все будетъ такъ. Исхода н;тъ.

Умрешь — начнешь опять съ начала,
И повторится все, какъ встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.

Озноб Петербургского осеннего вечера слишком горяч по сравнению с холодом, веющим от ледяной ряби этих стихов. Переживание замогильной бессмыслицы нашей повседневности заставляет читателя встрепенутся и с тоской посмотреть вокруг себя. Жизнь, доселе довольно сносно тёкшая через дни, внезапно меркнет и подручный инструмент выпадает из рук как ненужный.
Не созвучен ли тот внезапный настрой, которым Блок, так немилосердно делится с читателем - с «арзамасским ужасом» Льва Николаевича или с закатным криком Мунка?
А безысходность оборванных рассказов Антона Павловича не из этой же ледяной ряби исходят? Вот его герой просыпается ночью в холодном поту: «…Что случилось? Случилось что-то ужасное – жизнь прошла, и жизни не было, потому что не было и нет в ней смысла!» (1)
Чтобы избавиться от подобных переживаний современное человечество гуманно запустило индустрию развлечений отучая человека от попыток остаться наедине с собой. Пусть стихотворение будет просто объектом культуры, а рябь канала лишь метафорой (ученики средних школ должны очень хорошо уметь давать определения метафоре, знать что такое эпитет и выделять главную мысль автора – это надёжно обезопасит их от смысла или его поиска в будущем).
Но мы то с вами понимаем, что это поможет ненадолго и не всем. Всё равно кто-нибудь попытается заснуть, но к нему непрошено придёт «ужас красный, белый, квадратный». Будет рваться что-то, и не будет разрываться. «Мучительно, и мучительно сухо и злобно…» (2) И человек в тоске и безысходности будет спрашивать Кого-то: зачем всё это? Зачем фонарь, зачем аптека?
Что же это с Александром Александровичем и всеми нами, почему нам страшно тоскливо, и безысходно? Даже взгляд «Незнакомки» лишь ненадолго выводит Блока из отчаяния мимолётной вестью нездешних миров. И почему это весть должна быть «нездешняя»? Кто заколдовал этот мир, сковал ледяной необходимостью физических законов, сделал чужим?
Не вчера это началось и не с прошлого века. Когда живопись переходила от обратной перспективы к прямой Декарт попытался посмотреть на мир изнутри наружу. Постепенно с этой картиной свыклись и относится ко всему как к внешнему стало привычно. Бог стал объектом, а мир пустотой.
Во внешнем мире стало пусто от человека - там остался только фонарь и аптека. Незадолго до смерти Блок говорил: «Все звуки прекратились…». Надрыв «Скифов» и блатной разгул «Двенадцати» не помогли заговорить, отморозить холодное мерцание канала, разбавить теплотой унылый свет фонаря.
И вот через сто четыре года после ледяной смерти великого поэта, словно поцелуй Герды, свершается попытка расколдовать холодный мир Блока:

Все та же ночь. И улица – всё та же.
Аптеки, фонари стоят на том же месте …
И будто тусклый свет из века в век цикличен,
Бессмысленен, глазам уже привычен.
Добавлен дождь и красный зонт, под ним два силуэта – вместе.
Освещены. Как будто замерли. Не шелохнутся даже:
 
Он и она, глаза в глаза, ладонями к сердцам друг друга.
На языке любви, еще каких-то светлых смыслов
В молчании переплетают чувства… Трепет божьей сути
Расходится кругами в вечность, не спугнуть бы!
Руками бы не трогать. Слушай, пристав от
Преисподней, да погоди ты - дьявола обслуга!
 
Ну дай же насладиться этой раскадровкой:
Ночь, улица, мосты, аптеки, фонари…
Какой же теплый нежный свет струится!
Пусть в памяти поэта от Творца сюжетный образ сохранится:
Зонты, сердца, глаза, ладони, звонари …
От жажды жизни и любви ведь не случится передозировка!
 
Ты, пристав от тоски, иди-смотри - на удивленье:
День, улица, пруды и парк: война закончилась давно,
Отец и сын - на турнике, дитя и мать - в обнимку на скамейке,
Невеста и жених смешно позируют для фото… И копейку
на дно фонтана кто-то бросил, чтоб вернуться. В домино
Вновь рубятся два друга-старика… - Здесь нет состава преступленья.
 
Хоть четверть века проживи, хоть век - не втиснуть в описи нетленку.
И не отнять у человека. И не замазать тусклым светом.
И вот об этом стрОки, строфы и слово новое поэта.
Слагает рифмы он в блокноте, хоть за столом пером, хоть на коленке:
И все о том же, но иначе: Ночь, улица, фонарь, аптека…

В мире было холодно лишь от того, что вы его покинули, люди, вернитесь – взывает к нам автор. Свет фонаря потому такой тусклый, что под ним никто не ждёт! Всё меняется, когда в аптеке кто-то есть и под фонарём стоят двое.
«Ночь, улица, мосты, аптеки, фонари…
Какой же теплый нежный свет струится!»
…
Все пушки уже выстрелили и все ракеты заржавели – война уже прошла как ненужная, но продолжает ещё идти там, где люди ещё не смогли демобилизоваться к себе домой в мир.
«День, улица, пруды и парк: война закончилась давно…»
…
Вернуться, прийти в себя, прийти в человека.
«И копейку
на дно фонтана кто-то бросил, чтоб вернуться».
 «Герду», так пожалевшую Александра Блока зовут Флюза Валиулина – неизвестный широкой публике поэт (или поэтесса?). Однако, поэт, по своему определению, неизвестный (ибо не знает себя и творится каждое мгновение заново) – неизвестность свойство поэта и тождественно гениальности. Известность всегда посредственна. Даже Пушкин, если он известный, мало представляет интереса (поэтому так скучны уроки литературы!).
Но всё же, вернёмся к стихотворению. Что, собственно, предлагает Флюза как врачевание – увидеть этот мир с его обыкновенной бытовой стороны? Но возможно ли снять ощущение бессмысленности человеческого бытия устраняя предчувствие бездны намазывая на неё тонким слоем повседневность? Не о быт ли разбилась любовная лодка Маяковского (3), как и многих вокруг нас? И тех двоих, которые стоят под фонарём «ладонями к сердцам друг друга» не ожидает ли такая же участь? Возможно ли утвердить смысл погасив жизненное пламя?
В ту эпоху, которая в нашей стране не миновала, принято было говорить о быте пренебрежительно, называть его «буржуазным». То ли дело – великие стройки, исполнение «интернационального долга», борьба с «загнивающим Западом»! Это продолжение того самого настроения, в состоянии которого Блок взывал:
«Всем телом, всем сердцем, всем сознанием — слушайте Революцию.
Революция имеет свою музыку.
Кто внимателен — услышит.
Кто не услышал — чужой.
И потому я говорю: слушайте музыку Революции!» (4)
Почему-же, некоторое время спустя, Блок сетует: «Все звуки прекратились… Разве вы не слышите, что никаких звуков нет?» Не оглушила ли его эта «музыка»? Не губительна ли она для слуха сердца? Может быть это то, что не надо слушать? – ведь «музыка революции» не похожа на все земные звуки – она слышна лишь тем, кто её слушает – для остальных она оглушительная какофония! Мало того, скорее эта «музыка» и твориться самими слушающими. Они и творят её эти певцы революции, у которых впереди маячит кто-то «в белом венчике из роз». (5)
Не от того ли через три года после написания этих слов умирал поэт, не потому ли, что сам стал «чужим» для революции, а звуки повседневности стали уже недоступны для его слуха?
Весь интеллектуальный Петроград наблюдал умирание Блока, именно не агонию, так как он не сопротивлялся, а умирание. Ему посылали лекарства, вкусняшки со всех концов голодной столицы, а красивейшая женщина города, его жена (6), согревала его ледяной лоб своей горячей ладошкой.
Но для него этот мир был уже пуст, оставалось лишь из него выйти.
Что может предложить Флюза Валиулина оглохшему к смыслу человеку? – бытовую картину? Но, между нами говоря, Блок и ринулся в революцию от быта – ведь «Ночь, улица, фонарь, аптека…» написаны им ещё в 1914 году. Он, как раз и начал слушать (творить) «музыку революции» от пустоты быта, от ощущения ничтожности той жизни, которая светится для Флюзы тихим светом.
Чем может помочь поэт века, у которого даже и имени то своего ещё нет, поэту века Серебряного? Между нашими эпохами пропасть… пропасть ХХ века (который, в определённом смысле, ещё не закончился и зияние ширится). Но, возможно, жестокая оплеуха, которую «век-волкодав» (7) отвесил человечеству – это повод прийти в себя. Ведь, иногда, ударом кулака приводят в себя разбуянившегося пьяницу. И, порой, учитель дзен-буддизма даёт пинка своему толстокожему ученику чтобы он ощутил, что нет ничего кроме того\, что есть и успокоился от понятий.
Но на земле ещё остаются люди, у которых барабанные перепонки ещё не лопнули от рэпа, и они могут уловить звучание Тишины. Именно для них доступна «цветочная проповедь» Будды. Стихотворение Флюзы относится именно к этой категории бесшумной вести.
Звуки быта также тихи как бряцания костяшек домино о деревянную столешницу. Они могут быть повторением того же самого с тоскливой однообразностью, а могут быть знаком неповторимости каждого мгновения. Для тех, кто в малом увидел бесконечность – тот уже находится дома, то есть в мире (в обоих значениях этого слова).
Для тех, для кого малое – это очередное – тот стремиться быстрее перелистнуть «неинтересную» страницу жизни: там впереди настоящее! Только из будущего (то есть из того, чего нет!) может литься музыка революции. Такой человек никогда не дома – он всегда в бегстве из «сейчас», мировой бомж, член мирового пролетариата.
Новое стихотворение не накладывается на старое и не отменяет, оно лишь приглашает увидеть мир иным и в этом смысле совершенно бессильно. Можно сказать «посмотри», но бессмысленно говорить «увидь», так увидеть за человека никто не может.
«Сатори» (8) приходит внезапно – к нему нельзя прийти постепенно путём умозаключений. В этом смысле бессмысленно уговаривание: «ну взгляни же, наконец, на мир иначе!». Посему стихотворение Флюзы ничего не объясняет, но лишь указывает, как хлопок одной ладошки указывает на тишину.
Александр Александрович слышишь ли ты? Может быть тебе станет немного теплей от того, что на твоё стихотворение как ледяное стекло кто-то подышал горячим дыханием?

***
Как-то Блок на «башне» у Вячеслава Иванова сказал об Анне Ахматовой: «Она пишет стихи как бы перед мужчиной, а надо писать, как бы перед Богом». (9)
Я бы перефразировал это высказывание так: «Она пишет стихи исходя из своей души, а надо писать стихи исходя из «своего» духа».
В этом аспекте я хотел бы поздравить Флюзу выходом с психологического уровня творчества на онтологический, что, по моему мнению, говорит о несомненном её росте, как поэта, и приближения к мудрости как человека.
16 сентября 2025

Автор: Олег Рыбак

Примечания
1. Свободная цитата Чехова Семёном Франком из его работы «Смысл жизни» 1925 года.

2. Л. Н. Толстой «Записки сумасшедшего».

3. «Любовная лодка разбилась о быт» - фраза из предсмертной записки Маяковского 14 апреля 1930 года.

4. Из статьи Блока «Интеллигенция и революция», опубликованной в газете «Знамя труда» в 1918 году.

5. Цитата из поэмы Блока «Двенадцать» январь 1918 год.

6. Любо;вь Дми;триевна Блок, урождённая Менделе;ева (29 декабря 1881 — 27 сентября 1939). Дочь химика Дмитрия Менделеева.

7. Цитата из стихотворения Осипа Мандельштама:

За гремучую доблесть грядущих веков,
          ;За высокое племя людей, –
Я лишился и чаши на пире отцов,
          ;;И веселья, и чести своей.

Мне на плечи кидается век-волкодав,
          ;;Но не волк я по крови своей:
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
          ;;Жаркой шубы сибирских степей...

Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,
          ;;Ни кровавых костей в колесе;
Чтоб сияли всю ночь голубые песцы
          ;;Мне в своей первобытной красе.

Уведи меня в ночь, где течет Енисей
          ;;И сосна до звезды достаёт,
Потому что не волк я по крови своей
          ;;И меня только равный убьёт.

                17-18 марта 1931, конец 1935

8. Са;тори (яп. сатори; санскр. самбодхи, дословно;— «просветление») — в медитативной практике дзэн — внутреннее персональное переживание опыта постижения истинной природы через достижение «состояния одной мысли». Википедия.

9. Елизавета Юрьевны Кузьмина-Караваева (Мать Мария) «Встречи с Блоком». Первое издание 2012 год.