Кавказ тело из гор и вод
I. ПРОЛОГ — ВХОД В ДЫХАНИЕ
Я стою на кромке города, где парк уже похож на лес, а ветер на голос.
Кавказ поднимается не в небеса, а в грудную клетку, в которой рождается ритм.
Нальчик дышит мягко, зелёными альвеолами аллей, прудов и теней.
Балкария смотрит глубоко, как зрачок камня, в котором спит память.
Здесь дорога — не линия, а сосуд, по которому идёт свет.
Здесь вода — не питьё, а кровь, которой наполняют долины.
Здесь камень — не молчание, а костная речь, медленная и точная.
Я иду шагом, совпадающим с пульсом: вдох — четыре удара, выдох — шесть.
Шаги становятся нотами, тропа — струной, воздух — смычком.
И мир вдруг перестаёт быть внешним: я оказываюсь внутри его дыхания.
Вокруг — органы Кавказа: лёгкие парков, кровь термальных чаш,
око Голубых озёр, кости башенных селений, артерия Черека,
жар Гунделена, голос Чегемских водопадов.
Каждый звук здесь — не украшение, а функция жизни.
Каждая пауза — не пустота, а распределение сил.
Я учусь у тишины: как держать форму, когда никакой формы не видно.
Я учусь у воды: как быть мягче камня и потому сильнее.
Я учусь у камня: как быть тише ветра и потому глубже.
Нальчик принимает меня ровно, Балкария спрашивает строго.
И я отвечаю простым словом — «слушаю»,
потому что слушание — это единственная честная молитва.
Пусть каждая точка заговорит своим тембром, а вместе — телом;
пусть человек станет клеткой, достойной этого тела.
Так я вхожу в дыхание Кавказа и принимаю его закон: мера, ритм, верность.
;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;
II. ЛЁГКИЕ НАЛЬЧИКА
Парк расправляет плечи деревьев, дорожки — как бронхи, ведущие к свету.
Тени ложатся ровно, словно ткань, из которой сшита прохлада.
Пруды блестят, как альвеолы, где воздух делается ближе к крови.
Я иду медленнее, чем привык, и понимаю: это и есть скорость жизни.
Воробьи перебрасывают звуки, как мячик между ребятишками.
Детские коляски катятся как дыхание — вперёд-назад, без надрыва.
Нет пафоса, есть ритм: семь вдохов на круг, семь выдохов обратно.
Я сажусь на скамью, и спина находит старую дружбу с вертикалью.
Руки становятся легче, потому что перестают что-то доказывать.
Лёгкие учат меня вежливости к миру: входить — без спешки, выходить — без жадности.
Вода из бювета прохладна и проста, не требует благодарности — просто помогает.
Листья говорят шёпотом, указывая путь к бесшумной радости.
Есть места, где здоровье — не подвиг, а хорошая привычка.
Нальчик — одно из них: здесь можно быть живым без отчётов.
Я встаю и понимаю: вдох — это не право, это обязанность перед светом.
Выполнив её честно, я иду дальше, тихо и ровно, как надпись на воде.
;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;
III. КРОВЬ ДОЛИНСКА
Тёплая вода держит ладони, как ладони держат сердце.
Сероводородный шёпот строг, но справедлив, он не терпит суеты.
Чаша источника — кружка тела, из которой выливают усталость.
Воздух пахнет железом и солью, огонь спрятан, но видим по расслабленным плечам.
В этой воде кровь вспоминает смазку суставов, благодарность сухожилий.
Тепло работает без слов, как мастер, который умеет молчать.
Дыхание становится длиннее, как дорога после свободы.
Нет эйфории; есть серьёзная радость — возвращение формы к функции.
Я поднимаю глаза и вижу, как пар пишет и стирает одну и ту же фразу: «Хватит».
Хватит лишних усилий, хватит пустых напряжений, хватит быть врагом себе.
Вода кладёт печать на грудь: ровный ритм, ясная температура.
Я выхожу в прохладу и слышу, как в теле перестраиваются коридоры.
И понимаю: иногда помощь — это мягкий приказ, которому рад повиноваться.
;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;
IV. ОКО ГОЛУБЫХ ОЗЁР
Нижнее озеро смотрит без век, и взгляд этот холоден и честен.
Глубина не сверкает — она держит темноту так спокойно, что свет приходит сам.
Я стою на берегу и учусь молчанию, в котором исчезает лишнее.
Вода не просит метафор, она сама — метафора ровной ясности.
Камень под ногами помнит ледниковые имена, но не произносит их вслух.
Я бросаю маленький камешек вслепую, чтобы не следить за кругами.
И через мгновение понимаю: круги всё равно дошли до меня.
Это око не судит, оно узнаёт: своё — своё, лишнее — назад в туман.
Если долго смотреть в эту синь, мысли становятся тяжелее и честнее,
как кусочки свинца, которые неспешно опускаются на дно.
Я ухожу тише, чем пришёл, и это единственная правильная победа.
;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;
V. КОСТИ ВЕРХНЕЙ БАЛКАРИИ
Башни стоят как позвонки, удерживая память в вертикали.
Каменные дома — суставы, где когда-то двигались голоса.
Тропы между стен — сухожилия времени, натянутые ровно и жёстко.
Я прохожу девять шагов и слышу, как язык становится каменным и точным.
Здесь не про слёзы, здесь про форму: форма держит живое, а не наоборот.
На подоконнике сидит кошка — как свидетельство непрерывности тепла.
Дым из далёкого очага рисует невидимого человека в настоящем.
Сухой ветер в шрамах кладки — это стих, который не нуждается в бумаге.
Я беру небольшой камешек, шепчу ему слово «верность» и кладу в шов.
Пусть держит дальше — меня, того, кого я ещё не знаю, и того, кого уже нет.
Кости не обнимают, но они никого не роняют.
Так и надо жить: не громко, но несомненно.
;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;
VI. АРТЕРИЯ ЧЕРЕКА
Река идёт быстро, но не торопится — её скорость из мерности, а не из паники.
Каждый вал воды — сокращение мышцы ущелья, каждый перекат — клапан пути.
Пена белеет как объём, подтверждающий движение, а не скрывающий его.
Я касаюсь воды ладонью одиннадцать раз, и каждый раз она новая.
Холод режет жар, мозг просыпается, сердце перестаёт быть актером — становится насосом.
Берега — как связки, которые держат в русле не только реку, но и меня.
Черек говорит без грамматики, но я понимаю смысл: «Иди».
Иду вдоль, и всё в теле подстраивается под этот глагол.
Дорога к морю не унижает горы — она их продолжает.
Я слушаю этот урок и принимаю: цель — это не точка, а течение.
;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;
VII. ЖАР ГУНДЕЛЕНА
Тепло поднимается со дна, как письмо от недр, написанное без чернил.
Сероводородная вуаль пахнет строго, но действует мягко.
Сидеть в этой чаше — как вернуться в кузню, где металлу возвращают гибкость.
Мышцы вспоминают, что сила — это не напряжение, а точность температуры.
Кровь благодарит кровью: лицо оживает румянцем, глаза умеют держать линию горизонта.
Я рисую пальцем слово на зеркале воды и жду, когда оно исчезнет.
Смысл не пропал — он вошёл в меня вместе с теплом.
Гунделен — это не праздник, это труд, который любит тишину.
Я выхожу и не спешу говорить: пусть тепло скажет первое.
;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;
VIII. ГОЛОС ЧЕГЕМСКИХ ВОДОПАДОВ
Здесь невозможно спорить: вода говорит громче любых доводов.
Потоки срываются с карнизов, как хоры, у которых нет дирижёра.
Шум не мешает — он заменяет внутренний шум и делает голову пустой как долину.
Капли бьют по коже азбукой, где каждая точка — знак согласия.
Я закрываю глаза и слушаю три минуты, как назначено в древнем законе ушей.
Мир делается ясней: я слышу в шуме паузы, а в паузах — смысл.
Кричу в ответ — не для эха, а чтобы сбросить лишнюю высоту внутри.
Вода берёт мой крик и превращает его в обычный шум, и это правильно.
Голос Чегема — о равенстве явлений: всё — вода, пока не станет камнем, и наоборот.
Я открываю глаза и знаю, куда идти дальше: туда, где меньше лишних слов.
;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;
IX. ЭПИЛОГ — СИМФОНИЯ КАВКАЗА
Все органы собрались в круг — без парада и без речи.
Лёгкие Нальчика дышат размеренно, кровь Долинска идёт мягко.
Око Голубых озёр держит глубину, кости Верхней Балкарии — вертикаль.
Артерия Черека ускоряет шаг, жар Гунделена возвращает гибкость.
Голос Чегема выравнивает слух мира внутри меня.
Я стою в центре и не нахожу центра — нахожу согласие частей.
Симфония звучит не громко, а правильно, и от этого сердце становится просторным.
Я понимаю: здоровье — это искусство распределения тишины.
Я понимаю: красота — это честность функции.
Я понимаю: благодарность — это не слово, а способ стоять.
Беру свой шаг как ноту, воздух как смычок, воду как тембр.
И ухожу так, чтобы ничего не уронить:
ни ритм, ни меру, ни уважение к телу, частью которого был.
Кавказ остаётся во мне как дыхание, которое не нужно напоминать.
И если мне дадут вернуться, я узнаю дорогу по пульсу.
Свидетельство о публикации №125091702448