Кавказ тело из гор и вод

;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;

I. ПРОЛОГ — ВХОД В ДЫХАНИЕ

Я стою на кромке города, где парк уже похож на лес, а ветер на голос. 
Кавказ поднимается не в небеса, а в грудную клетку, в которой рождается ритм. 
Нальчик дышит мягко, зелёными альвеолами аллей, прудов и теней. 
Балкария смотрит глубоко, как зрачок камня, в котором спит память. 
Здесь дорога — не линия, а сосуд, по которому идёт свет. 
Здесь вода — не питьё, а кровь, которой наполняют долины. 
Здесь камень — не молчание, а костная речь, медленная и точная. 
Я иду шагом, совпадающим с пульсом: вдох — четыре удара, выдох — шесть. 
Шаги становятся нотами, тропа — струной, воздух — смычком. 
И мир вдруг перестаёт быть внешним: я оказываюсь внутри его дыхания. 
Вокруг — органы Кавказа: лёгкие парков, кровь термальных чаш, 
око Голубых озёр, кости башенных селений, артерия Черека, 
жар Гунделена, голос Чегемских водопадов. 
Каждый звук здесь — не украшение, а функция жизни. 
Каждая пауза — не пустота, а распределение сил. 
Я учусь у тишины: как держать форму, когда никакой формы не видно. 
Я учусь у воды: как быть мягче камня и потому сильнее. 
Я учусь у камня: как быть тише ветра и потому глубже. 
Нальчик принимает меня ровно, Балкария спрашивает строго. 
И я отвечаю простым словом — «слушаю», 
потому что слушание — это единственная честная молитва. 
Пусть каждая точка заговорит своим тембром, а вместе — телом; 
пусть человек станет клеткой, достойной этого тела. 
Так я вхожу в дыхание Кавказа и принимаю его закон: мера, ритм, верность. 

;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;

II. ЛЁГКИЕ НАЛЬЧИКА

Парк расправляет плечи деревьев, дорожки — как бронхи, ведущие к свету. 
Тени ложатся ровно, словно ткань, из которой сшита прохлада. 
Пруды блестят, как альвеолы, где воздух делается ближе к крови. 
Я иду медленнее, чем привык, и понимаю: это и есть скорость жизни. 
Воробьи перебрасывают звуки, как мячик между ребятишками. 
Детские коляски катятся как дыхание — вперёд-назад, без надрыва. 
Нет пафоса, есть ритм: семь вдохов на круг, семь выдохов обратно. 
Я сажусь на скамью, и спина находит старую дружбу с вертикалью. 
Руки становятся легче, потому что перестают что-то доказывать. 
Лёгкие учат меня вежливости к миру: входить — без спешки, выходить — без жадности. 
Вода из бювета прохладна и проста, не требует благодарности — просто помогает. 
Листья говорят шёпотом, указывая путь к бесшумной радости. 
Есть места, где здоровье — не подвиг, а хорошая привычка. 
Нальчик — одно из них: здесь можно быть живым без отчётов. 
Я встаю и понимаю: вдох — это не право, это обязанность перед светом. 
Выполнив её честно, я иду дальше, тихо и ровно, как надпись на воде. 

;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;

III. КРОВЬ ДОЛИНСКА

Тёплая вода держит ладони, как ладони держат сердце. 
Сероводородный шёпот строг, но справедлив, он не терпит суеты. 
Чаша источника — кружка тела, из которой выливают усталость. 
Воздух пахнет железом и солью, огонь спрятан, но видим по расслабленным плечам. 
В этой воде кровь вспоминает смазку суставов, благодарность сухожилий. 
Тепло работает без слов, как мастер, который умеет молчать. 
Дыхание становится длиннее, как дорога после свободы. 
Нет эйфории; есть серьёзная радость — возвращение формы к функции. 
Я поднимаю глаза и вижу, как пар пишет и стирает одну и ту же фразу: «Хватит». 
Хватит лишних усилий, хватит пустых напряжений, хватит быть врагом себе. 
Вода кладёт печать на грудь: ровный ритм, ясная температура. 
Я выхожу в прохладу и слышу, как в теле перестраиваются коридоры. 
И понимаю: иногда помощь — это мягкий приказ, которому рад повиноваться. 

;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;

IV. ОКО ГОЛУБЫХ ОЗЁР

Нижнее озеро смотрит без век, и взгляд этот холоден и честен. 
Глубина не сверкает — она держит темноту так спокойно, что свет приходит сам. 
Я стою на берегу и учусь молчанию, в котором исчезает лишнее. 
Вода не просит метафор, она сама — метафора ровной ясности. 
Камень под ногами помнит ледниковые имена, но не произносит их вслух. 
Я бросаю маленький камешек вслепую, чтобы не следить за кругами. 
И через мгновение понимаю: круги всё равно дошли до меня. 
Это око не судит, оно узнаёт: своё — своё, лишнее — назад в туман. 
Если долго смотреть в эту синь, мысли становятся тяжелее и честнее, 
как кусочки свинца, которые неспешно опускаются на дно. 
Я ухожу тише, чем пришёл, и это единственная правильная победа. 

;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;

V. КОСТИ ВЕРХНЕЙ БАЛКАРИИ

Башни стоят как позвонки, удерживая память в вертикали. 
Каменные дома — суставы, где когда-то двигались голоса. 
Тропы между стен — сухожилия времени, натянутые ровно и жёстко. 
Я прохожу девять шагов и слышу, как язык становится каменным и точным. 
Здесь не про слёзы, здесь про форму: форма держит живое, а не наоборот. 
На подоконнике сидит кошка — как свидетельство непрерывности тепла. 
Дым из далёкого очага рисует невидимого человека в настоящем. 
Сухой ветер в шрамах кладки — это стих, который не нуждается в бумаге. 
Я беру небольшой камешек, шепчу ему слово «верность» и кладу в шов. 
Пусть держит дальше — меня, того, кого я ещё не знаю, и того, кого уже нет. 
Кости не обнимают, но они никого не роняют. 
Так и надо жить: не громко, но несомненно. 

;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;

VI. АРТЕРИЯ ЧЕРЕКА

Река идёт быстро, но не торопится — её скорость из мерности, а не из паники. 
Каждый вал воды — сокращение мышцы ущелья, каждый перекат — клапан пути. 
Пена белеет как объём, подтверждающий движение, а не скрывающий его. 
Я касаюсь воды ладонью одиннадцать раз, и каждый раз она новая. 
Холод режет жар, мозг просыпается, сердце перестаёт быть актером — становится насосом. 
Берега — как связки, которые держат в русле не только реку, но и меня. 
Черек говорит без грамматики, но я понимаю смысл: «Иди». 
Иду вдоль, и всё в теле подстраивается под этот глагол. 
Дорога к морю не унижает горы — она их продолжает. 
Я слушаю этот урок и принимаю: цель — это не точка, а течение. 

;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;

VII. ЖАР ГУНДЕЛЕНА

Тепло поднимается со дна, как письмо от недр, написанное без чернил. 
Сероводородная вуаль пахнет строго, но действует мягко. 
Сидеть в этой чаше — как вернуться в кузню, где металлу возвращают гибкость. 
Мышцы вспоминают, что сила — это не напряжение, а точность температуры. 
Кровь благодарит кровью: лицо оживает румянцем, глаза умеют держать линию горизонта. 
Я рисую пальцем слово на зеркале воды и жду, когда оно исчезнет. 
Смысл не пропал — он вошёл в меня вместе с теплом. 
Гунделен — это не праздник, это труд, который любит тишину. 
Я выхожу и не спешу говорить: пусть тепло скажет первое. 

;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;

VIII. ГОЛОС ЧЕГЕМСКИХ ВОДОПАДОВ

Здесь невозможно спорить: вода говорит громче любых доводов. 
Потоки срываются с карнизов, как хоры, у которых нет дирижёра. 
Шум не мешает — он заменяет внутренний шум и делает голову пустой как долину. 
Капли бьют по коже азбукой, где каждая точка — знак согласия. 
Я закрываю глаза и слушаю три минуты, как назначено в древнем законе ушей. 
Мир делается ясней: я слышу в шуме паузы, а в паузах — смысл. 
Кричу в ответ — не для эха, а чтобы сбросить лишнюю высоту внутри. 
Вода берёт мой крик и превращает его в обычный шум, и это правильно. 
Голос Чегема — о равенстве явлений: всё — вода, пока не станет камнем, и наоборот. 
Я открываю глаза и знаю, куда идти дальше: туда, где меньше лишних слов. 

;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;

IX. ЭПИЛОГ — СИМФОНИЯ КАВКАЗА

Все органы собрались в круг — без парада и без речи. 
Лёгкие Нальчика дышат размеренно, кровь Долинска идёт мягко. 
Око Голубых озёр держит глубину, кости Верхней Балкарии — вертикаль. 
Артерия Черека ускоряет шаг, жар Гунделена возвращает гибкость. 
Голос Чегема выравнивает слух мира внутри меня. 
Я стою в центре и не нахожу центра — нахожу согласие частей. 
Симфония звучит не громко, а правильно, и от этого сердце становится просторным. 
Я понимаю: здоровье — это искусство распределения тишины. 
Я понимаю: красота — это честность функции. 
Я понимаю: благодарность — это не слово, а способ стоять. 
Беру свой шаг как ноту, воздух как смычок, воду как тембр. 
И ухожу так, чтобы ничего не уронить: 
ни ритм, ни меру, ни уважение к телу, частью которого был. 
Кавказ остаётся во мне как дыхание, которое не нужно напоминать. 
И если мне дадут вернуться, я узнаю дорогу по пульсу. 


Рецензии