Органы Земли симфония живого тела

;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;

I. ПРОЛОГ — РОЖДЕНИЕ ОРГАНИЗМА

Я просыпаюсь в тишине, где нет ещё имён и границ,
и слышу, как тёмный шар во тьме начинает дышать.
Первая искра — как сердцебиение в воде,
первый ветер — как вдох младенца, которому дали небо.
Глина собирается в кости, океан натягивает кожу,
молнии ищут нервы, реки придумывают кровь.
Каждая скала — не камень, а клетка памяти,
каждый луг — не трава, а мягкая ткань смысла.
Земля поднимает веки, и континенты становятся веками,
а время — это просто походка ума по телу мира.
Я слышу зов: «Не смотри снаружи, войди вовнутрь»,
и вхожу — как слово входит в рот, чтобы стать голосом.
Граница исчезает; остаётся карта органов,
на которой пустыня лечит печень, а горы держат форму.
Я принимаю ритм, как клятву быть внимательным,
и становлюсь не наблюдателем, а сосудом,
в котором звучит первый аккорд живого тела.

;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;

II. ЭЛЬБРУС — СЕРДЦЕ

Под снегом работает барабан из лавы и льда,
его удар толкает вниз артерии ледников.
Горячие источники — это кровь, говорящая светом,
а ущелья — вены, уводящие тьму на очищение.
Я стою у грудной кости хребта и слышу:
вдох — рассвет, выдох — вечер, пауза — звёздная тишина.
Сердце не громко, сердце правильно,
оно не требует клятв, оно требует меры.
От каждого удара рождается ритм долин,
и города становятся клапанами, пропускающими свет.
Я пью ключ — и понимаю, как ритм входит в кровь,
как руки становятся слышащими, как шаг совпадает с пульсом.
Сердце не просит быть героем, оно просит быть честным:
держать темп, когда поют вершины, и молчать, когда поёт тень.
Я оставляю ладонь на камне — и камень отвечает теплом,
как будто принял меня в список тех,
кто умеет слушать тихий огонь под снегом.

;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;

III. САХАРА — ПЕЧЕНЬ

Здесь свет перегоняют в терпение, а жар — в чистоту.
Дюны — это доли, складки великой железы,
которая фильтрует избыток солнечной крови.
Песок — не пустота, а тончайшее сито,
через которое проходят ошибки ветров.
Сухие русла — это трубки для будущей воды;
ночь — прохладный компресс на лоб планеты.
Я иду по горячему телу пустыни и слышу,
как в глубине перерабатывается огонь в ясность.
Здесь нет жалоб; здесь труд не скрывают под тенями.
Каждый бархан — отчёт о проделанной работе,
каждая буря — встряска, после которой мир чище.
Печень не говорит хвалебных слов, она делает своё,
и от этого на сердце становится ровно.
Я оставляю на песке следы, которые исчезают,
и понимаю: исчезновение — это тоже лечение,
когда от тебя остаётся только правильный пепел.

;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;

IV. ОКЕАНЫ — ЛЁГКИЕ

Прилив — вдох, отлив — выдох; шторма — кашель мира,
который выгоняет пыль и приносит соль рассудку.
Волна накрывает камни, как лёгочная альвеола — воздух,
и в её пене слышен шёпот миллиардов клеток.
Водоросли рисуют на дне рисунки газообмена,
киты звучат басом, как хоры диафрагмы.
Я стою на берегу и чувствую, как грудь повторяет море,
как плавает сердце на ладони приливов.
Лёгкие — огромны, но нежны; легко ранимы, но выносливы:
их работа — соединять небо с кровью,
не добавляя к этому ни гордости, ни лишних слов.
Я вдыхаю солёный ветер — и понимаю:
чтобы жить, нужно уметь отпускать так же, как принимать.
Отлив учит меня не быть жадным к дыханию,
прилив — не бояться полноты.
И оба вместе — не тонуть в своих глубинах.

;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;

V. АМАЗОНИЯ — КРОВЕНОСНАЯ СИСТЕМА

Здесь реки — это магистрали, а притоки — капилляры,
по которым зелёная кровь несёт тени и свет.
Лист — как маленький орган чувств,
дерево — как больница для усталого воздуха.
Дождь — это трансфузия, гроза — стерилизация поля.
Я слышу, как стволы разговаривают зыбким басом,
как корни пишут письма почве, и почва отвечает.
В этой густой темноте нет одиночества — есть связь:
между лианой и облаком, между муравьём и молнией.
Система не знает столицы, но знает порядок,
в котором каждый разлив — не хаос, а урок формы.
Я кладу ладонь на кору — и чувствую пульс,
который медленнее моего, но надёжнее.
Кровь мира не спешит; её сила — в возвращении.
После пути к морю она снова поднимается в небо,
чтобы стать дождём, который вернёт силу корням.

;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;

VI. ГИМАЛАИ — КОСТИ

Хребты — это скелетная музыка, строгость несущих линий.
Их тишина держит гром, их высота держит меру для облаков.
Снежные швы затягивают разломы,
зубцы — как суставы, двигающиеся в каменном времени.
Я иду по карнизу и учусь честности формы:
если угол неверен — осыпь скажет первым.
Кости не терпят роскоши, они любят ясную экономию:
такую, где каждый грамм — к месту, каждый выступ — по делу.
Я понимаю: чтобы держать небо, нужно не быть красивым,
а быть верным собственной прочности.
Гималаи молчат, но их молчание — не пустота,
а договор с тяжестью и ветром.
Я кладу камень на камень в маленькой пирамиде
и чувствую, как пальцы становятся частью схемы,
в которой красота рождается из выдержанной нагрузки.

;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;

VII. АРКТИКА И АНТАРКТИКА — КОЖА

Белая кожа мира отражает лишний огонь
и бережёт глубины от прожигающей страсти.
Лёд — это повязка, лучше которой не придумали,
он закрывает раны, он учит свет терпению.
Трещины — морщины возраста, а не слабости,
они говорят, где мы смеялись, где думали слишком громко.
Пингвины — иголки, штопающие ткань,
белые медведи — стражи, меряющие шаги солнца.
Я касаюсь льда и понимаю: холод — это не зло,
это форма внимания к форме.
Кожа должна дышать — и она дышит трещинами,
должна чувствовать — и она дрожит на шквалах.
Когда лопаются сосульки, мир кажется хрупким,
но в этой хрупкости есть воспитание:
быть осторожнее с дыханием огня и слов.

;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;

VIII. ВУЛКАНЫ — НЕРВЫ

Молния говорит мгновенно, но земля отвечает глубже:
вулканы — взрывчатые письма ядра, нервные импульсы мира.
Их гнев — это не бессмысленный шум,
это быстрый приказ мышцам континентов.
Лава — язык, на котором камень ведёт протокол,
зола — подпись, которой отпечатывают урок.
Я стою далеко и всё равно слышу — меня касается жар,
как неуловимая рука, проверяющая мой пульс.
Нервы не для красоты, нервы для сигнала,
и в каждом сигнале — предупреждение об избытке.
Где надо — они отключают привычку,
где можно — возвращают тишину.
Я учусь у огня не ярости, а ясности:
говорить коротко, когда важно,
и молчать долго, когда мир ещё дозревает.

;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;

IX. ЭПИЛОГ — СИМФОНИЯ ЖИВОГО ТЕЛА

Все органы собираются в круг, чтобы послушать себя.
Сердце бьётся мерно; печень фильтрует свет;
лёгкие меняют небо на кровь и кровь на небо;
кровеносная система несёт зелёный ток к морю;
кости держат форму тихо, без крика;
кожа отражает лишнее и бережёт внутреннее;
нервы помнят о мере и времени команды.
Я стою в центре и понимаю: центра нет,
есть только согласие частей, которое больше целого.
Симфония не ищет слушателей — она сама есть слушание.
Она превращает шаг в аккорд, взгляд — в хоровую ноту,
а молчание — в самую верную тональность.
Я выхожу из круга и не перестаю быть в нём:
когда пью воду — говорю с сердцем,
когда берегу тепло — уважаю кожу,
когда дышу спокойно — продолжаю океан.
Так тело мира и моё тело становятся родственниками,
а родство — это форма вечности, в которой не страшно жить.