Эльбрус симфония живой воды
I. ПРОЛОГ — СЕРДЦЕ, ИЗ КОТОРОГО ТЕЧЁТ СВЕТ
Я поднимаюсь туда, где ветер звенит как тонкий металл,
и понимаю: гора не камень, гора — дыхание.
Под снегом работает сердце, невидимое, медленное,
оно толкает по венам ущелий прозрачную кровь источников.
Каждый уступ — ребро; каждый трещиноватый склон — порог,
где вода учится говорить на языке света.
Я слушаю: внизу течёт тьма, у вершины — молоко неба,
и между ними возникает человек, чтобы стать проводником.
Мне открывают карту, но это не карта дорог — это система артерий.
Линии не сходятся в столицах, они сходятся в чашах.
Кто сказал, что истина в книгах? Истина — во вкусе воды,
в её сольном звуке на языке, в её шёпоте на коже.
Здесь не спрашивают паспорт — здесь спрашивают пульс,
и если он совпадает с ритмом горы, тебя признают своим.
Мне говорят: помни порядок — где останавливают кровь,
где возвращают дыхание, где выстраивают речь, где дают движение.
Я встаю к востоку, чтобы понять левую руку света,
и к западу — чтобы услышать правую руку тени.
Между ними проходит узкая нить — мой путь,
на котором каждое слово измеряется шагом.
Я не прошу чуда — я прошу слышать метроном,
который держит во мне жизнь на нужной частоте.
Если мне суждено стать здесь одной нотой,
пусть она будет прозрачной, как трепет источника на рассвете.
;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;
II. ОГОНЬ И СНЕГ ДЖИЛЫ-СУ
Я вхожу туда, где горит вода и стынет пар,
где горячая чаша и ледяной водопад спорят без слов.
Тело пытается выбрать сторону, но мудрость горы смеётся:
никакой стороны нет — есть круг, в котором соединены крайности.
Я стою в жаре и слышу, как суставы вспоминают масло,
потом подставляю плечо под лед и слышу, как мысль становится ясной.
Здесь огонь учит смирению, а снег — мужеству,
и оба вместе формуют меня, как кузнец формует сталь.
Сероводород касанием пишет на коже строгость,
не для наказания, а для формы, нужной движению.
Я понимаю: сила не в напряжении, а в ритме,
где напряжение сменяется отпусканием и снова возвращается.
Губы учатся молитве без слов — вдох, пауза, выдох, пауза,
как кувалда и кузнечные меха, работающие в такт.
Я ухожу не героем, а деталью точной машины,
в которой предназначение — быть на своём месте и звучать без лишнего шума.
;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;
III. ПЯТИГОРСК: ДЫХАНИЕ СЕРЫ
Тут не маскируют правду: вода говорит голосом недр.
Запах тяжёлый, как древний договор, и я принимаю его,
потому что без этого договора нельзя строить мосты в живое.
Я опускаюсь в строгую тьму и чувствую: меня собирают из деталей,
как будто кто-то расставляет винты и шарниры на места,
останавливает бег лишней крови и закрывает ненужные двери.
Мёртвая вода не разрушает — она прекращает избыточное,
чтобы живая не проливалась мимо, чтобы оставалась в форме.
Я выхожу с печатью молчания, и воздух обнимает лоб прохладой.
Здесь нечему восхищаться — здесь есть чему учиться.
Порядок вместо восторга, мера вместо громких жестов,
сдержанный жест врача вместо аплодисментов.
И я благодарю этот строгий голос,
который не просит любви, но приносит пользу,
потому что без него всякая праздничная песнь
оборачивается течью, которую никто не заметил вовремя.
;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;
IV. ЖЕЛЕЗНОВОДСК: ХРУСТАЛЬНАЯ ОСЬ
Здесь мне дают не чудо, а метроном.
Славяновская выпрямляет спину изнутри,
Смирновская учит говорить мягко, даже когда трудно,
Лермонтовская возвращает тишине право быть музыкой.
Я пью маленькими глотками и слышу, как внизу
переставляют мебель органы, освобождая проходы.
Город шепчет: «достаточно» — и я учусь этому слову,
которое сильнее многих гимнов, потому что хранит силы для пути.
Я брожу по каскадной лестнице, где вода переливается ступенями,
и понимаю: архитектура — это застывшая речь источников.
Фонтан повторяет замысел горы: подниматься, зная падение,
падать, сохраняя право на будущий взлёт.
В этой дисциплине нет скуки — здесь честь ремеслу и телу,
которое становится инструментом, настроенным на тонкий регистр.
Если мне доведётся забыть себя, то только так —
как скрипка забывает автора, чтобы стать чистым звуком.
;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;
V. ЕССЕНТУКИ: ЗЕМЛЯ В КРОВИ
Вкус густой, как хлеб, и честный, как соль.
Здесь не блестит серебро, здесь работает глубина.
Я пью, и внизу, между печенью и тёплой тьмой,
начинается тихая стройка, где молчат прорабы.
Трубы расширяются, стены укрепляются,
и внутренние пешеходы перестают теряться в коридорах.
Эта вода не для аплодисментов, а для благодарной тишины:
она делает свою работу так, чтобы её почти не замечали.
Я вспоминаю, что кровь — это не стих, а транспорт,
что сила — это не крик, а надёжность.
И мне становится радостно от того, что радость не нужна,
чтобы чувствовать пользу; что польза сама — радость,
когда она остаётся, когда не расплескалась, когда вошла внутрь.
Ессентуки — это голос земли, говорящий без метафор,
и я принимаю эту речь как хлеб насущный,
который не требует благодарностей, но всегда их достоин.
;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;
VI. ДОЛИНА НАРЗАНОВ: ХОР ИСТОЧНИКОВ
Тут солистам не выжить — здесь поют вместе.
Каждый ключ — отдельный тембр: звонкий, железный, бархатный,
и все вместе складывают узор, в котором нет пустых ячеек.
Я иду по долине, как по нотной строке,
где камни держат бас, травы несут альт,
а струи вспыхивают высокими голосами без слов.
Смеюсь от пузырьков, и смех этот не мой —
это смех самой земли, которая выдыхает огонь в холодной форме.
Я учусь остановкам: стоять, пока поёт сосед,
слушать паузу, в которой рождается общий рисунок.
Здесь никто не выше, но каждый незаменим,
и от этого становится ясно, зачем мне дано горло.
Нарзан не обещает славы — он даёт место в хоре,
и если я на своём месте, тогда музыка цела.
Я ухожу из долины не как герой, а как часть акустики,
в которой даже тишина — это труд невидимых рук.
;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;
VII. СЕРЕБРЯНЫЕ ВОДЫ: ЩИТ ДУШИ
Здесь вода тоньше слова, и слово ей не нужно.
Я омыл лицо — и кожа вспомнила луну.
Не блеск, а прозрачность; не восторг, а чистота.
Три маленьких глотка — три тихие искры,
которые расправляют складки на взгляде.
Серебро не лечит рану — оно стережёт вход,
чтобы внутренняя тишина не была нарушена пылью.
Это не меч и не знамя, это щит от беспорядка.
Я ощущаю, как вокруг меня выстраивается тонкая стража,
и мир входит так, как будто снял обувь перед дверью.
Нет громких обещаний, есть доверие света к моему дыханию.
И я понимаю: иногда важнее сохранить, чем победить,
важнее удержать предел, чем расширить владения.
Эта вода учит вежливости к самому себе,
и я принимаю её этикет как закон благородной простоты,
в которой красота — это отсутствие лишнего.
;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;
VIII. РАДОНОВЫЕ ИСКРЫ МАШУКА
Тут говорят шёпотом, иначе не услышишь.
Тёплая чаша держит тело, как рука, знающая меру.
Ни грома, ни молнии — тонкое напряжение,
которое проверяет мои излишки и снимает их без слов.
Огонь глядит изнутри камня, не требуя поклонов,
и от этого огня становится яснее спина мысли.
Если внутри есть шум, он всплывёт и уйдёт,
как пузырёк, нашедший поверхность.
Я выхожу без силы, зато с формой,
и форма эта — как рубашка, сшитая по моему дыханию.
Тишина после — не пустота, а готовность к работе,
в которой слышно, как механика крови совпадает с механикой горы.
Мне больше не нужно доказывать, что я есть,
потому что присутствие различимо по точности шага.
И если меня спросят, что я взял отсюда,
я скажу: «меру» — и этого достаточно, чтобы не расплескаться.
;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;
IX. ЭПИЛОГ — ВЕЛИКАЯ СИМФОНИЯ ЭЛЬБРУСА
Все голоса возвращаются к сердцу, из которого вышли.
Огонь и снег Джилы-Су — бас и барабан,
дыхание серы — строгая виола,
Железноводск — кристальная ось, где держится строй,
Ессентуки — земля в крови, тихий фундамент,
Нарзаны — хор, который знает радость множеством,
серебряные воды — щит, не видимый, но различимый,
радоновые искры — мерцающий такт, что запрещает лишнее.
Я стою посередине круга и слышу, как гора играет мной,
как будто я струна, которой доверили один звук.
Мне не нужно быть всем — мне нужно не фальшивить.
В этом и свобода: звучать ровно в своей частоте,
зная, что рядом звучат другие, и все вместе — музыка.
Эльбрус не требует веры, он просит внимания,
и если внимание совпало с его дыханием,
ты становишься не зрителем, а частью органа, который держит мир.
Я благодарю воду — за память, камень — за терпение,
воздух — за лёгкие, путь — за метр.
Пусть мои шаги будут достойны той тишины,
в которой рождались эти источники.
Если у вечности есть язык, он здесь —
в прозрачной чаше, в строгой купели, в смехе пузырьков.
И если у меня есть имя, пригодное для этой музыки,
пусть оно будет коротким и чистым, как звук живой воды.
Свидетельство о публикации №125091608355