Живая и мёртвая вода Кавказа
I. ПРОЛОГ — СЕРДЦЕ ЭЛЬБРУСА
Я поднимаюсь туда, где дыхание земли медленно и глубоко,
где из камня выходит пар, как молитва без слов,
и слышу, как под снегом работает сердце — небо сдвигается внутри горы.
Эльбрус, ты не башня и не памятник, ты грудная клетка планеты,
твои ребра — хребты, твои артерии — ущелья, твоя кровь — вода.
Я встаю над истоком и вижу: жизнь не идет по прямой,
она поднимается, растворяется, падает и снова поднимается,
как фонтан, который забывает своё падение и помнит лишь взлёт.
Мне открывают тайну: воды бывают тёмные и светлые,
одни замирают боль, склеивают раны, останавливают кровь,
другие возвращают дыхание, зажигают глаза, ставят душу на ноги.
Я касаюсь обеих ладонями, чтобы запомнить их температуру,
и понимаю, что сказка пришла из геологии, а геология — из сердца.
Внизу долины шумят, камни рассказывают выветренным голосом,
на вершине тишина, как белый ультразвук, режет привычные мысли,
и всё, что называлось «я», превращается в сосуд с пульсирующей стенкой.
Кто-то шепчет: сначала мёртвая вода, чтобы остановить кровотечение,
чтобы составить кости и швы, чтобы тело вспомнило форму.
Потом живая вода — чтобы задвигались птицы в груди,
чтобы печень стала лёгкой, чтобы язык снова научился песне.
Я смотрю на карту Кавказа и понимаю: это не карта дорог,
это схема кровообращения, где каждый город — это клапан,
где каждый источник — нерв, где каждый человек — клетка крови.
Я принимаю решение идти по кругу, как эритроцит по артерии,
и если мне суждено стать хоть чем-то здесь,
то пусть это будет шаг в ритме сердца Эльбруса.
;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;
II. МЁРТВАЯ ВОДА — СЕРОВОДОРОДНЫЕ ВОДЫ ПЯТИГОРСКА
Здесь запах не прячется: он выходит навстречу, как тень из пещеры,
и я понимаю — меня ведут не к радости, а к правде.
Тёмный ключ не просит любви, он требует честности,
он говорит: положи боли на дно, дай им утонуть без слов.
Я опускаю руку — кожа вспоминает древность,
как будто меня обматывают льняной повязкой времени,
как будто на суставы ложится тихий каменный лад.
Мёртвая вода не враждебна, она строгая и нужная,
она умеет останавливаться там, где мы привыкли бежать.
Она скрепляет края, где мы рвёмся, она хоронит жар воспалений,
и я слышу: хруст в спине становится тише,
кровь перестаёт беспорядочно стучать в виски,
лицо принимает форму, как глина в печи.
Здесь не про восторг — про порядок.
Говорят, герой сначала приходит сюда, чтобы не истекать во тьме,
и только потом идёт к свету, чтобы вернуться из сна.
Я думаю о мифах и вижу: сероводород — это память вулкана,
дыхание недр, которое знают кости.
Он кипит под кожей и строгим шёпотом просит: молчи,
пускай говорят ткани, пускай учится сосуд.
Я выхожу из ванны, и холодный воздух кладёт печать на лоб,
мне легче стоять, потому что тьма во мне упорядочилась.
Мёртвая вода сделала свою работу — я собран, не разбит,
как меч после кузни, готовый к пути и к свету.
;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;
III. МЁРТВАЯ ВОДА — РАДОНОВЫЕ КЛЮЧИ МАШУКА
Сюда входишь иначе: не телом, а вниманием.
Радон — искра в тёмной комнате, лампа, которую нельзя трогать руками.
Он не шумит и не пахнет — он просто существует как граница,
как тонкая игла, которая учит сердце слушать свою меру.
Я сижу в тёплой чаше и понимаю: меня проверяют на излишки,
на гордыню движения, на громкость мысли.
Если внутри слишком много шума — он станет видимым,
и тогда придётся выйти, признать и сделать тише.
Микродоза огня — это не боль, это правило равновесия.
Как в музыке пауза важнее виктории звука,
так здесь тишина важнее обрядов.
Радон ставит на полку мои порывы и говорит:
«Сначала форма, потом сила; сначала мера, потом подвиг».
Ты не станешь другим — ты станешь собой, с уменьшенным эхо.
И это странно — понять, что по-настоящему живым делает
не дополнительный шум, а снятие остатка.
Я ухожу без эйфории, как из кабинета строгого мастера,
который одним взглядом исправил осанку твоих нервов.
;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;
IV. ЖИВАЯ ВОДА — СЕРЕБРЯНЫЕ РОДНИКИ
Там, где тень холодней, чем мысль, начинается серебро.
Его не видно, но вода звучит тоньше, чем трава на ветру,
и губы оказываются чище, чем были.
Я зачерпываю ладонью, и пальцы становятся прозрачными,
как будто через них проходит свет,
как будто вся рука — стеклянная птица, которая знает дорогу.
Серебряная вода не уговаривает: она касается и исчезает,
оставляя за собой холодный след уверенней дыхания.
Здесь я учусь короткому глотку — три искры вместо чаши,
трёх нот достаточно, чтобы восстановить узор кожи,
чтобы глаза оттаяли, чтобы во рту поселилось слово «ясно».
Я ополаскиваю лицо и слышу, как в голове уходит вата,
как мысли становятся узкими реками,
как если бы кто-то поставил камни по берегам моей речи.
Эта вода — не мед, не молоко, не вино,
она не утешает и не обнимает, она выпрямляет линию.
После тьмы — пульс света, белая рука, которая возвращает мне взгляд.
;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;
V. ЖИВАЯ ВОДА — ДОЛИНА НАРЗАНОВ
Здесь голоса много, и каждый — собственный, но вместе — хор.
Нарзан не один, он множественный, как облако на солнце.
Я слушаю, как пузырьки разбиваются о нёбо,
и понимаю: так же разбиваются мои сомнения.
Железо оставляет вкус руды, как память о крови предков,
углекислота как смех горного воздуха,
и я стою в долине, как на площади, где радуются дети.
Каждый источник — мотив: один поднимает сердце на полтона,
другой опускает мысли с гордыни на землю,
третий снимает шлем со лба и говорит: «Дыши как травы».
Я пью мало, но часто, и учусь распределять удовольствие.
Здесь не надо спешить: хор не терпит солистов,
он любит тех, кто умеет слушать соседа.
И когда звуки складываются в круг,
я вдруг понимаю: моё тело — это инструмент,
и оно способно звучать не хуже камня и воды,
если вовремя замолкает, чтобы слышать мир.
;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;
VI. ЖИВАЯ ВОДА — ЕССЕНТУКИ
Эта сила гуще, чем шелк, она напоминает о земле,
о глине живота, о печи, где выпекается терпение.
Я медленно пью и чувствую, как в глубине
переставляют мебель мои органы,
как если бы кому-то понадобилось освободить проход.
Тут нет радужных искр, тут работа землекопов,
которые выравнивают туннели, укрепляют стены,
снимают булыжники из старых привычек.
Ессентуки — это школа долгой речи без звука.
Ты глотаешь — и внутри начинается строека.
Трубопровод тепла протягивается к пальцам,
в груди исчезает невидимый песок,
и я перестаю спорить с хлебом, солью, утренним молчанием.
Это живая вода, но её песня низкая,
как у альтов в оркестре, которые держат всё, но не кричат.
Я благодарю за эту незаметную работу
и ухожу с чувством, что во мне кто-то тихо прибрался.
;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;
VII. ГАРМОНИЗАЦИЯ — ЖЕЛЕЗНОВОДСКИЕ ИСТОЧНИКИ
Здесь я учусь слову «достаточно».
Славяновская ставит плечи на место, как строгий учитель осанки,
Смирновская учит улыбаться без причины, но тихо,
Лермонтовская возвращает стихотворение в кровь,
как будто строки хотят идти пешком от языка до сердца.
Я не гонюсь за чудом, я настраиваю скрипку,
я принимаю щёлочь как линию горизонта,
кремний как тонкое стекло, через которое видно свою правду.
Город подсказывает ритуал: утром — лёгкость,
днём — лирика, вечером — медленный бас.
Я понимаю, что здоровье — это не прилив, а метроном,
и если он держит ход, то музыка сама приходит в зал.
Я выхожу в каскад и вижу, как ступени растут из воды,
и как фонтан повторяет замысел горы — не бояться падать,
потому что вознесение запрограммировано в форме.
Железноводск — это тихий дирижёр:
его палочка — прозрачная, но в такт ей послушны ткани.
;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;
VIII. ГАРМОНИЗАЦИЯ — ДЖИЛЫ-СУ
Тут не надо объяснений: всё происходит телом.
Горячая чаша и ледяной водопад — дыхание двух миров,
которые встречаются на коже, как ночь и утро.
Я стою в паре, и кажется, что сердце увеличилось,
что аорта стала шире, что грудь научилась петь.
Сероводород здесь не тьма, а огонь кузнеца,
который раскаляет железо и тут же опускает его в снег.
Контраст выковывает меня, как деталь для странной машины,
в которой назначение — идти дальше, чем планировал.
Джилы-Су не просит веры, он делает.
Он снимает ржавчину с суставов, отлепляет страхи от ребер,
поднимает позвоночник за волосы, как рыбу из реки.
Я смеюсь без причин, потому что тело стало легче,
и потому что в голове поселился новый воздух.
Это место учит: жизнь — это не прямота, а маятник,
и если он раскачивается правильно, то ты не падаешь,
ты просто учишься быть гибким, как трава в ветре,
и твоя сила растет там, где ты раньше называл «слабостью».
;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;
IX. ГАРМОНИЗАЦИЯ — КАБАРДИНСКИЙ «БОРЖОМИ»
Глоток звенит, как маленький колокол в груди.
Пузырьки — это мальчики, которые бегут по лестнице вверх,
и я не успеваю сосчитать их, как не успеваю состариться в эту секунду.
Здесь всё просто: движение возвращает смысл словам,
а слова снова обращаются в шаги.
Я чувствую, как подушечки пальцев становятся точками опоры,
как плечи просят нести меньше, чем вчера,
как голова перестаёт быть башней и становится фонарём.
Эта вода не обещает чудес — она даёт дорогу.
Ты выпил — и встретился со своим телом,
как с другом, которого не замечал в толпе дел.
Я выхожу на тропу и слышу, как трение ботинка о землю
превращается в музыку, у которой нет композитора.
Движение — вот имя этой мелодии.
И если у меня есть обещание самому себе,
то оно простое: идти, пока слышу сердечный метр,
и останавливаться, когда дорога просит паузы.
;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;
X. ЭПИЛОГ — ЖИВАЯ И МЁРТВАЯ ВОДА КАВКАЗА
Я встаю посреди круга и чувствую, как вода идёт мимо меня,
как будто я камень, которому дано право понимать.
Мёртвая вода — строгий врач: она собирает меня из осколков,
останавливает кровотечение моих привычек,
укладывает кости смысла в правильные гнёзда.
Живая вода — певчая птица: она взлетает в горле,
клевком открывает запёкшееся небо речи,
возвращает детям во мне их право смеяться и петь.
Они не враги, они сестры, которые работают сменами.
Когда одна закрывает рану, другая приносит кровь,
когда одна молчит, другая выводит хор,
когда одна тяжёлая, другая прозрачна, как взгляд.
И я понимаю, что сказка была про нас:
мы всё время то умираем, то оживаем,
то теряем голос, то возвращаем.
Эльбрус дышит низко, как орган в пустой церкви,
и этот звук несут долины — то медью, то флейтой, то травой.
Я благодарю камень за терпение, воду — за память,
воздух — за лёгкие, людей — за шаги рядом.
Мой путь не кончается в этом тексте,
он уйдет в другое утро, в другой источник, в другое молчание.
Если меня спросят, что я вынес отсюда,
я отвечу: «Ритм». И покажу ладонь, где бьётся жилка.
Потому что жить — это держать темп,
и знать, какую воду приложить к ране, а какую — к сердцу.
И если сердце земли действительно здесь,
то пусть моя кровь будет достойной слушательницей.
Свидетельство о публикации №125091608190