Кафе Муза 6. Фрагмент из повести Отец

Муза.


Слева от арки входа в подворотню дома 48 когда-то помещался государственный почтамт. С приходом приватизационных веяний вывеска над дверью сменилась и теперь прохожий мог прочитать “Кафе Муза”. Леви никогда не был любителем кафе и он уже не мог знать, какие обстоятельства направили его шаги в это помещение, но факт был свершившимся: он сидел внутри кафе и при приглушённом призрачном свете ел латвийские шпроты с тонко порезанными кусочками чёрного хлеба. Стол был накрыт белой скатертью, посетителей кроме него не было, а из-за стойки бара негромко раздавалась запись убаюкивающей джазовой композиции.
- Вы что-то ещё будете?- подошла к нему стройная блондинка, метрдотель, одетая в безупречный, красиво облегающий фигуру юбочный костюм, в туфлях-лодочках, с причёской, называемой каре.
- Нет, благодарю вас, шпрот достаточно, - Леви продолжал обмакивать отломанный кусочек чёрной рыбки в золотисто-тягучее масло. - Люблю шпроты. Вкус детства.
Леви вспомнил, что эти шпроты были действительно вкусом его детства, вместе со вкусом болгарских консервированных голубцов,
Докторской колбасы, сарделек. Все эти “деликатесы” мама изредка приносила с работы - так называемые “заказы”, поскольку в обычном гастрономе в свободной продаже их не было. На маминой работе служащие раз в неделю или более могли заказать желаемые продукты по списку в ограниченном количестве, в зависимости от числа членов семьи и получить долгожданный пакет, принести его домой, раскрыть и лакомиться. Леви натыкал вилкой маленькие изогнутые копчённые рыбки, отправлял их в рот: “Благодать!”
- Меня Лариса зовут, кстати, - подала голос метрдотель, - не желаете кофе? - продолжала стоять девушка у стола, разглядывая Леви, переминаясь с ноги на ногу.
- Вы знаете, да, желаю.
- Капучино или американо?
- Я не такой-то специалист по названиям. Принесите, пожалуйста, со сливками.
- Значит, капучино, - ловко развернувшись на каблуках, подытожила девушка.
Потом, как бы опомнившись, спросила обернувшись в пол-оборота:
- Я не расслышала, как Вас зовут?
- Леви.
- Леви?
- Да, Леви.
- Какое интересное имя. Ладно. Сейчас принесу.
Где-то там за стойкой зашумел, запыхтел кофейный аппарат, словно один из первых паровозов, собиравшихся расстаться с дореволюционным вокзалом. Для большей схожести впечатления, над аппаратом поднялось облако белого влажно-горячего пара, а из этого пара прозвучал голос машиниста: “В дорогу”. Нет это была, конечно, близкая иллюзия, голос был не машиниста, а Ларисы, которую в некотором роде также можно было назвать машинистом - машинистом кофеварки, а её слова были “Готово”.
Кофе было в маленькой белой чашечке, на белом блюдечке, на котором с краю примостились квадратный кусочек сахара и коричневая печенюшка, галетка, одетая в прозрачный целлофан. Кофе был ароматный и соблазнительный, и Леви отхлебнул немного из чашки.
- Вкусно? - Лариса по-прежнему стояла у стола, словно что-то выжидала.
- Изумительно. Огромное вам спасибо, - посетитель достал кошелёк, готовый рассчитаться.
- Вы ещё придёте?- Как бы безразлично, походя, спросила белокурая красавица.
- Думаю, что- да, - Леви поднялся и направился к выходу - мне у вас понравилось.
Учитывая, что город Ленинград и его область это всё-таки бывшие финские земли, то в этих местах часто можно встретить людей с выраженными финскими чертами лица: скуластенькие, блондинистые, голубоглазые; черты, отличающиеся от лиц остальной России с яркой печатью татарского происхождения - смуглые, круглые, смотрящие недоверчиво-злобно. Лариса также внешне походила на милую финочку с этикетки сырка Valio. Даже её фамилия звучала достаточно по-фински - не то Блейкина, не то Клейкина. В общем, обаятельная девушка. Лариса проживала недалеко от этого кафе, места её работы - за Нарвскими воротами, за домами по проспекту Стачек, в отдельной квартире со своим братом и родителями. Леви продолжал захаживать в это кафе по вечерам с чувством голода или без такового, кушал тарелочку шпрот из консервной банки, иногда закусывая вкуснейшим чёрным питерским хлебом. Мало-помалу они стали сближаться. Лариса явно симпатизировала Леви, иногда подсаживалась к нему за столик, они о чём-то говорили, что-то обсуждали. В один из вечеров Леви совершенно “засиделся”  в “Музе”, и из посетителей оставался лишь он один, а Ларисе надо было закрывать помещение и “ставить его на сигнализацию”. Она сидела рядом за столиком, освещённым рассеянным приглушённым светом, о чём-то щебетала. Леви не заметил, как дистанция между ними совсем исчезла, а рука Ларисы оказалась на его на ноге и скользнула под стол. Он сидел и рассеянно помешивал недопитый кофе в маленькой чашечке, совершенно погрузившись в далёкие мысли и расплывчатые воспоминания. Он не обратил внимание на пропажу администраторши - наверное, уронила что-то, полезла доставать, мельком подумал он, не отрываясь от своих мечтаний. Вдруг у своего живота он ощутил внезапное тепло и было подумал, что это местная кошка прыгнула к нему на колени, чтобы там уютно устроиться: кошки любили Леви и любили посидеть на его коленях, поурчать. Тепло же у живота непонятно усиливалось, разливалось по всему его существу и внезапно бросило в жар, превратившись в какую-то нирвану. Лариса вылезла из под стола с довольным выражением мордашки, как у сытой кошки, которая действительно нашла то, что искала, и сияюще заявила:
- Люблю я это дело!

После этого случая Лариса пригласила его к себе в гости, где он и остался на одну ночь. Ночь как ночь, ничего особенного: вечером ели куру-гриль, спали, как спят мужчина с женщиной, ни хуже и не лучше других. На утро расстались.
- Ты чего на ней жениться решил?! - Смотрел на него выпученными глазами и возмущённым взглядом Сергей Михальченко, бывший работник милиции и работавший у Леви шофёром.
- Почему бы нет, Серёжа? Обаятельная, симпатичная, образованная девушка. Таких встретишь нечасто.
- Да она же алкоголичка!
- С чего ты взял? Я ничего подобного не заметил, - удивился Леви.
- Я езжу каждый день по проспекту Стачек и почти каждый день вижу её стоящей в очереди перед винным магазином.
- Не знаю, может быть. Ты не ошибся?
- Я совершенно уверен. Вижу её каждый день.
Леви принял к сведению информацию Серёжи, хотя точно не собирался принимать на её основании какие-бы то ни было выводы или решения. Лариса на тот момент ему нравилась и, казалось бы, во всём устраивала, кроме того, что агрессивно, очень агрессивно набрасывалась на него, когда он сплёвывал на асфальт.
- Хватит харкать! Прекрати харкать! - Бесновалась она, когда её сопровождающий по необходимости сплёвывал на землю.
- Зачем ты так шумишь? Одного раза сказать разве не достаточно? И потом, ты ведь даже и не жена мне ещё!
Точкой в их начавшихся только развиваться отношениях была последующая встреча на её месте работы.
В один из дней Леви вошёл в это уютное кафе, желая увидеть Ларису. Она встретила его в радостном возбуждении и с порога в каком-то восторге заявила:
- У меня для тебя сюрприз! Я хочу тебе с кем-то познакомить!
Через мгновение она вывела из- за угла обрюзгшего, с отвисшим животом, щеками и ляжками парня отталкивающего вида в синих от татуировок руках, видных из под коротких рукавов бумажной рубашки.
- Познакомьтесь! Это - Витя.
- Я вижу, что не Люся, - сумрачно пробурчал Леви, - откуда у Вити такие синие руки? - поинтересовался он.
- Он за мошенничество сидел, срок отбывал, - с энтузиазмом откликнулась Лариса, произнеся это так, как будто её слова должны были быть восприняты не иначе, как “Он герой Советского Союза! Он на Луну летал!” - Я вас обоих люблю и хочу с вами обоими жить, - совершенно не стесняясь и не сомневаясь в восторженном отклике, решительно и просто заявила она.
Леви совершенно опешил и не нашёлся сразу что-то вразумительное ответить, настолько ошарашен он был: у этой девочки явно “не все дома”, “течёт основательно не только крыша, но и весь чердак”, и только пробурчал сквозь зубы:
- Знаете, я не по этой части.
Леви вышел наружу во двор, посмотрел на начинающее чернеть небо, глубоко вдохнул вечерний воздух:
- Ух ты! Угораздило меня! Слава Б-гу никаких серьёзных отношений не начал! Не женился, со всеми вытекающими отсюда последствиями! Ну разве знаешь, “где найдёшь, где потеряешь?!” - продолжал удивляться он такому неожиданному и странному повороту событий в отношениях с такой на первый взгляд приличной и аккуратной девушкой.
Но, как говорится, пути Г-сподни неисповедимы и “голод - не тётка”, и через какое-то время Леви вновь сидел в кафе Муза за белоснежной скатертью, уплетая такую-то по счёту шпроту, специально приехавшую в Питер из далёкой Латвии, чтобы попасть к нему в желудок.
- Леви! - Лариса обращалась к нему как ни в чём не бывало,- хочешь я познакомлю тебя с приличной девушкой?- она указала на посетительницу, сидящую у дальной стенки кафе и чистящую апельсин.
- Кто это?
- Учителка. Работает в школе. Сама из Ленинграда. Может подойдёт тебе?
- Может и подойдёт, - безразлично отреагировал Леви.
Посетительница у стенки, видимо, заметила, что на неё обратили внимание и о ней ведут речь - тем не менее, виду не подала и бесстрастно продолжала чистить свой громадный апельсин, сверкая большими стёклами очков. Да, она носила очки, причёску формы каре, которая, видимо, была в то время в моде - чуть длиннее, чем у Ларисы, но такую же модель, длинную плиссированную юбку, украшенную замысловатыми узорами, свободную блузку, скромно скрывающую все женские достоинства и бусы поверх этой блузки. Бусы были дешёвенькие, но элегантные, состоящие из разнокалиберных, разноцветных шаров, нанизанных на леску, гармонировавшие с общим
костюмом;  и вообще, общее впечатление от её внешнего вида было приятным - скромная, интеллигентная девушка, девушка со вкусом.
- Её Мила зовут, - как-бы подталкивая Леви к “новой странице его жизни” и передавая своеобразную эстафету, поспешила сообщить Лариса.
Леви уже не помнил, какой он нашёл предлог и переборол застенчивость (была ли она у него?), но он уже сидел рядом с Милой, которая теперь уже поглощала свой мясистый апельсин, освобождённый от толстой оранжевой кожи с широко открытыми порами. Она чего-то ему рассказывала, а он слушал. Что она могла ему рассказывать? Наверное, что живёт с отцом и матерью в районе Купчино, там же работает учительницей труда в общеобразовательной школе, а по вечерам, чтобы увеличить жалкий бюджет, состоящий из нищенских советских зарплат, подрабатывает - развозит с подругой цветы по ресторанам, продавая их посетителям. Подругу её звали Василевской, у неё была незаменимая для этого бизнеса машина отечественной марки “Жигули” и она много рассказывала о их совместных рабочих похождениях. Следующие воспоминания о Миле связаны с однокомнатной квартирой, которую она сняла у своей подруги, и в которой начала жить с Леви совместной жизнью. В этой квартире прожили они недолго, да и зачем она сняла её? Возможно, чтобы получше “присмотреться” к Леви и к его “серьёзности” - к серьёзности его намерений, но прожили они коротко и как-то незаметно органично, также совместно “перетекли”  в отдельную личную комнатку в трёхкомнатной квартире на улице Димитрова, принадлежащей её родителям. Леви представили матери Милы, та в ответ неопределённо кивнула своей головой с торчащим хитро-острым белорусским носом, и он на долгое время переехал в эту комнату с окном, выходящем в безликий серый двор, окружённых такими же, как и их дом, серо-грязными блоками-домами, называемые, кажется, “хрущёвки”. Комната была образцово убрана, в ней стояла большая двухспальная кровать и чёрное блестящее лаковым покрытием пианино. Мила рассказывала, что по настоянию своей матери она закончила музыкальную школу, но играть могла лишь по нотам. В продолжении их последующей жизни, Леви никогда не видел её сидящей за клавишами, и, как бы он не просил, она так ничего ему и не сыграла.
Мать Милы, приземистую неприметную женщину и её отца, не менее приземистого и не менее неприметного человека, то ли бурята, то ли чуваша по происхождению,  Леви видел редко, а когда они встречались случайно в коридоре, то их общение ограничивалось коротеньким, подобно воробьиному чириканью, “здрастье”. Это “здрастье” не смогло быть вытравлено и заменено правильно русско звучащим “здравствуйте”, несмотря на многочисленные объяснения и поправки, и составляло основу лексикона родителей будущей супруги Леви.
- Знаешь, я сегодня была у гинеколога. Это очень талантливый известный в Питере еврейский врач. Так вот, он мне сказал, что мне обязательно нужно жить с мужчиной. Иначе неминуемы какие-то там “спайки” и нежелательные женские болезни,- сообщила ему Мила, кажется, ещё при первой их встрече.
Когда она ему это сообщила? Когда это прозвучало? Леви почему-то казалось что эти слова звучали всегда и везде на протяжении их всех длительных отношений. Неужели впервые и так беспринципно они возникли уже тогда при их знакомстве в кафе “Муза”? Леви иногда вспоминал эту её исповедь, когда задавался вопросом, зачем она с ним живёт и зачем вообще живут женщины с мужчинами, не имея любви, страсти, совместных идей, веры и идеалов? Только из-за того, что кто-то кого-то кормит, и что у кого-то есть жильё? Если это в большинстве случаев правда, то насколько низменные мотивы побуждения у таких людей, готовых делиться телом и душой и терпеть “чужой дух” ради общего понятия “кормёжки”?
Тем не менее, Леви и Мила жили достаточно дружно и долгое время были очень даже неразлучны: ездили на левином автомобиле по городу, почти ежедневно посещали рестораны и кафе, кушали, пили, гуляли, отдыхали. Иногда Мила даже ходила на работу в школу, а “халтуру” с Василевской, кажется, совсем забросила - этой “халтурой” стал, вероятно, кошелёк Леви и он сам.
Сколько Леви мог себя помнить он всегда хотел жениться. Это было каким-то наваждением! На всю жизнь у него осталась картинка перед глазами, как он идёт через большой луг, переступая неглубокие овраги, этот душистый луг, что был усыпан подобно самоцветам полевыми цветами на ковре изумрудно-зелёной травы. У Леви на руках девочка, его ровесница, и он жарко объясняется ей в любви и предлагает ей свою руку и сердце, предлагает ей быть своей женой. Сколько им лет? Четыре-пять? Не более. Ведь эта так называемая “дача”, куда на лето вывозили деток из советских детсадиков, из пыльных городов. Они пересекают вместе этот луг, а у малыша на душе непостижимая истома, любовь к этой девочке, которую он хочет видеть своей женой, спутницей на всю их долгую и мирную жизнь. Потом они подходят деревянному домику, где размещаются их спальные палаты, на крыльце стоит нянечка перед цинковым ведром со свежей водой. Вода прозрачнейшая и самая вкусная из всех напитков, какие на этой Земле можно представить! Леви зачерпывает из ведра кружкой и его губы обжигает ледяная влага, он пьёт и пьёт эту воду маленькими глотками, успокаивая разошедшийся летний зной снаружи на дворе и у себя внутри. Вода в ведре колеблется, создавая почти невидимые складки и как бы предрекает, рассказывает ещё пока маленькому Левику его судьбу, его будущее. Рассказывает ему о том, что он должен будет стараться всю его жизнь помнить этот солнечный жаркий и безоблачный день, помнить кружку с этой прозрачной и прохладной водой, помнить эту чистую любовь и намерение, а также связанное с ним желание высшего единства.
Много кому после был готов отдать Леви своё сердце и руку, да не мог только встретить того, кому были бы они действительно нужны. Кошелёк? Да! Шутки-прибаутки, юмор, которым он был недюже одарён - да. Но готовую “слиться” в подлинный супружеский союз Леви за свою недолгую, но турбулентную жизнь, пока не встретил.
- Знаешь, Мила, я был во Дворце Бракосочетаний и хотел записать нас с тобой на очередь для свадьбы, - обратился Леви к сидящей на кровати и копающейся в коробках Миле. - Очередь слишком долгая. Больше, чем в три месяца.
- Ну и что же? - не вникнув в тему, отозвалась увлечённая своим занятием бесстрастная Мила.
- Я записал нас не во Дворец, а в ЗАГС, обычный и симпатичный Дом, недалеко от Техноложки. Наше бракосочетание назначено на второе марта. Ты рада?
Мила, не оборачиваясь, безразлично пожала плечами:
- Ну что ж, бракосочетание так бракосочетание. Я не против, хотя мне это самой не особо, как надо. Если уж я и буду официально выходить замуж, так только для моих родителей, - как-то походя обронила она.
Ранее было сказано, что Мила с Леви жили дружно. Это “дружно” было очень относительно. Относительно других советских семей Мила с Леви зачастую часто бывали вместе, почти никогда не выясняли отношений на людях, всё время куда-то вместе ездили, ходили; ни на ком из них не было видно явных синяков или побоев. Идиллия! Относительно иных идеальных норм семейных отношений они жили как кот с собакой, постоянно и нескончаемо ссорились и перечили друг другу порой из-за совсем несуществующих и незначительных мелочей. Мила на протяжении их всей совместной жизни пыталась доказать Леви, что белое - это чёрное и наоборот, лишь бы переубедить своего партнёра, навязать свою волю и точку зрения. Может, он этого и заслуживал, и, может, в этом и была вся прелесть и соль семейной жизни - Леви не знал. Но две вещи в то время подкупали Леви в его девушке: это то, что она никогда и ничего не просила, не требовала ни сапог, ни квартир; довольствовалась своим хоть и простеньким, но со вкусом подобранным элегантным гардеробом и что она никогда и ни о ком не говорила плохо - всех одобряла, оправдывала.