Беседа с Самуэлем Клеменсом о критике и критиках

.



БЕСЕДА С САМУЭЛЕМ КЛЕМЕНСОМ о критике и критиках и вечном бремени осла, которому дали прочесть грамоту.

lf: Мистер Клеменс, позвольте начать с того, что нынешнее состояние гуманитарных наук, и в особенности литературной критики в некоторых странах, например, в России, вызывает ощущение, будто мы присутствуем на грандиозном карнавале, все участники которого, облачившись в тоги античных мудрецов, с жаром доказывают, что солнце вращается вокруг плоской Земли, при этом щедро получая за свои труды гонорары и гранты от общества плоской Земли. Ваше мнение?
sk: (Затягивается сигарой, выпуская дым кольцами, которые, кажется, сами собой складываются в саркастическую ухмылку). Сударь, ваше сравнение столь же метко, сколь и милосердно, ибо оно приписывает нашим критикам хотя бы искреннее, пусть и глупое, заблуждение. Я же, проживший достаточно, чтобы видеть, как из праха одних догм восстают другие, ещё более чудовищные в своей самоуверенной ограниченности, склонен считать, что современный критик, о коем вы изволите говорить, более похож на того знаменитого попугая с реки Миссисипи, который, не имея ни малейшего понятия о навигации, громче всех кричал «Прямо по курсу мель!», исключительно потому, что слышал эту фразу от настоящего лоцмана, и крик этот доставлял ему невыразимое удовольствие, рождая иллюзию собственной значимости. Нынешние же критиканы, эти цеховые ремесленники от филологии, чьи мозги, подобно плохо смазанным механизмам, способны вращаться лишь в строго заданной плоскости, давно уже утратили даже тень способности к тому, что вы назвали «глубоким и честным мнением», ибо их ремесло требует не честности, а ловкости – ловкости канатоходца, танцующего над пропастью одобрения «авторитетных» групп, и уморительной грации фокусника, извлекающего из шляпы системы не живого кролика творчества, а дохлую кошку постмодерна, припудренную терминологической пудрой.

lf: Вы столь красочно обрисовали тип, но не могли бы вы привести конкретный пример его деятельности?
sk: О, это проще простого! Вспоминается мне один литературный критик из города «N», чьи опусы, подобно унылому осеннему дождю, регулярно орошают страницы солидного издания. Этот господин, чья душа, я уверен, представляет собой обширный склад штампованных суждений, где каждое помечено ярлычком «выдать по требованию», разбирал недавно роман молодого автора – роман живой, дерзкий, пахнущий потом и кровью настоящей жизни. Так вот, этот критик, подобно тому как ковбой забивает скот на бойне, принялся методично, с тупым усердием мясника, «забивать» текст цитатами из Бахтина, Лотмана и некоего полузабытого теоретика марксисткой эстетики, дабы доказать, что роман «не соответствует канонам полифонического повествования» и «страдает эклектичностью художественных методов». Он разобрал книгу на винтики и гаечки, пересчитал все метафоры, как бухгалтер пересчитывает гроши, и в итоге, устав от своего же труда, провозгласил: «Автору не удалось создать целостной картины мира». Боже мой! Да ведь мир-то, этот прекрасный, уродливый, сумасшедший мир, и не целостен! Он трещит по швам, он кричит от боли и смеётся сквозь слёзы! Целостную картину мира можно найти в инструкции по сбору шкафа из плоских деталей, но не в живой литературе! Этот критик похож на человека, который, желая оценить прекрасную розу, прежде всего измерит её линейкой, взвесит на аптекарских весах, проанализирует химический состав почвы, а затем, уколовшись о шип, с негодованием заявит, что роза не соответствует критериям идеального цветка, ибо причинила ему физическую боль, о которой в трактатах по садоводству ничего не сказано.

lf: Но ведь есть и другая сторона – критика, которая, наоборот, всё хвалит, всё принимает в восторге?
sk: Ах, это две стороны одной и той же фальшивой монеты, сударь! Если первые – это мясники, то вторые – плохие повара, которые всё, что ни попадётся им в руки, будь то свежая дичь или протухшая рыба, щедро приправляют одним и тем же соусом из восторженных эпитетов и сахарной пудры банальностей. Их хвала столь же дешева и бесполезна, сколь и хула их оппонентов. Они похожи на тех разновидных попугаев в зоопарке, которые за орешек готовы прокричать что угодно: и «Прекрасно!», и «Гениально!», и «Великий мастер!». Их деятельность столь же глубока, как лужа после дождя, и столь же memorable (памятны), как сон, забытый через пять секунд после пробуждения. Они создают не критику, а рекламные проспекты, и их мнение ничего не стоит, ибо оно не куплено ценой intellectual effort (интеллектуального усилия), а просто взято в долг у необходимости быть приятным своему узкому кругу.

lf: А как же историография и поэзия? Они тоже подвержены этой болезни?

sk: Поэзия… О, поэзия сегодня часто напоминает мне старую деву, которая, чтобы казаться современной, стала употреблять молодёжный сленг, но делает это так неуклюже и натужно, что вызывает не восхищение, а жалость. Что до историографии… (тяжело вздыхает). С историей вообще творятся чудеса, по сравнению с которым мои рассказы о прыгающей лягушке кажутся сухой бухгалтерской отчётностью. Я читаю иные современные труды и вижу, как учёные мужи, чьи мозги должны быть набиты фактами, как матрас перьями, занимаются тем, что отбирают лишь самые пушистые и удобные перья, а остальные, колючие и неудобные, выбрасывают в мусорную корзину, дабы их историческое ложе было мягким и не мешало сладко спать тем, кто это ложе им оплачивает. Они творят историю на заказ, как сапожник шьёт сапоги, и при этом лицемерно рассуждают об «объективности». Это всё равно что доверить волку составлять реестр овечьего стада и дать ему право вычёркивать из списка тех, кого он сам же и съел на обед.

lf: И что же, по-вашему, может противостоять этой эпидемии бессмысленности?
sk: (Улыбается, и в его глазах вспыхивает знакомый огонёк). Только одно оружие, сударь, неподвластное ни цензуре, ни продажности, – это насмешка. Острая, точная, убийственная сатира. Нужно выставлять этих горе-критиков на посмешище, показывать их в том дурацком колпаке, который они сами себе надели, сами того не замечая. Нужно рассказывать о них анекдоты. Помните, я как-то сказал, что слух распространяется так же быстро, как и правда, но часто гораздо дальше? Так вот, нужно создать такие слухи об их глупости, которые облетят весь мир. Пусть каждый их пафосный вывод будет сопровождаться хохотом читающей публики. Они боятся смеха больше, чем любой аргументации, ибо их картонная учёность рассыпается в прах от одного дуновения здорового юмора. Честное мнение рождается не в тишине кабинетов, оклеенных дипломами, а в шуме жизни, в сердечной боли и в искреннем смехе. А всё остальное – это просто треск сухих веток, которые тлеют в костре, разожжённом не для света и тепла, а потому, что так приказало министерство костровых дел. И помните мои слова: ничто так не нуждается в защите здравого смысла, как то, что попало в стадо идиотов, возомнивших себя пастухами разума.


============

Анекдоты в ps

Встречаются два критика. Один говорит: «Я написал разгромную статью на новый роман N.». Другой, зевая, отвечает: «И что? Я написал восторженную рецензию на него же. Главреду понравилась моя». «В том-то и дело, – восклицает первый, – что и моя тоже!»

Как-то раз критик, известный своим умением угадывать конъюнктуру, шёл по улице и увидел, как толпа с восторгом смотрит на то, как красиво заходит солнце. Недолго думая, он достал блокнот и написал: «Закат, безусловно, явление вторичное и производное от рассвета, к тому же исполненное безысходного пессимизма и чуждое нашему оптимистическому времени. Требуем больше рассветов!»

Критик пришёл к окулисту. Тот, показывая ему таблицу с буквами, спросил: «Какую строку вы видите?» Критик, надменно взглянув на таблицу, изрёк: «Шрифт устаревший, композиция эклектична, а общий концепт не отвечает вызовам современной офтальмологии. Я лучше напишу обзор на вашу таблицу, а вы мне заплатите»

Умер критик и попал на небеса. Святой Пётр спрашивает его: «Ну, и чем ты занимался при жизни?» «Я судил творения рук человеческих», – с гордостью отвечает критик. «Отлично, – говорит Пётр, – вот тебе облако, серафим будет трубить, а ты будешь вечно рецензировать звук его трубы. Надеюсь, он соответствует твоим высоким стандартам»

Молодой автор пришёл к маститому критику за советом. «Что мне делать, чтобы обо мне заговорили?» – спросил он. Критик, не отрываясь от монитора, где он писал заказной панегирик, буркнул: «Или женись на моей дочери, или напиши что-то действительно плохое. Второе, признаться, проще».

Критик заглянул в Зазеркалье и встретил Алису. «Ваша история, сударыня, – заявил он, – страдает отсутствием чёткой парадигмы и не вписывается в актуальный нарратив викторианской эпохи». «У вас вся спина белая», – вежливо заметила Алиса.

Критики устроили совещание на тему «Кризис современной литературы». Два часа они единогласно голосовали за то, что кризис есть, ещё три – за то, что виноваты в этом писатели, и целых четыре – за увеличение финансирования их института для изучения сего печального феномена.

Спросили как-то критика: «Что бы вы сделали, если бы обнаружили на необитаемом острове томик Шекспира?» Он, не моргнув глазом, ответил: «Написал бы диссертацию о колониальном дискурсе Просперо и проблеме культурной апроприации в «Буре», чтобы получить грант на спасательную шлюпку».

Критик читал лекцию о современной поэзии. «Поэт должен быть голодным! – гремел он. – Только в лишениях рождается истинное искусство!» После лекции к нему подошла старая дама и, прослезившись, сунула ему в руку пятак. «Купите себе, голубчик, булочку, – прошептала она. – Слушать вас было так жалко!»

Один умный человек как-то сказал, что критика – это искусство разбирать часы, чтобы узнать, который час.