Интерактивный роман. Путешествие из Феса в Каир 2

.

#школа_сонета_интерактивный_роман_2025
#булла:_путешествие_из_феса_в_каир


Стать персонажем романа может любой автор и читатель.
http://stihi.ru/2025/09/14/5712


БУЛЛА: ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ ФЕСА В КАИР (фрагмент 2)


ФЕС (Марокко)
 
...И вот, когда тень минарета, подобная стреле времени, пронзила сердце моего утра, я вошел в Фес, в этот удивительный город, сотканный из вздохов ученых и шепота фонтанов, в котором каждый камень – страница из Книги Бытия, а воздух пропитан ароматом ладана и вечности. Стены его, вылепленные из глины и памяти, возносились к небу, будто руки дервиша, застывшие в экстатическом зикре, а узкие улочки, извивающиеся, подобно змеям познания, вели меня сквозь лабиринты, в которых прошлое и настоящее сливались воедино, подобно двум рекам в саду Рая. Я шел, и под ногами моими шелестели ковры времен, сотканные из нитей закатов и рассветов, а вокруг звенели голоса торговцев, словно стихи, переложенные на язык медных кувшинов и тончайших шелков. В медресе Аль-Карауин, где тени мудрецов танцуют между колонн, я приник к древним фолиантам, и буквы их, будто пчелы божественного сада, жалили мой разум, наполняя его медом откровений. О, как сладостно горело сердце мое, когда я читал строки, написанные чернилами из звездной пыли, ибо каждая книга здесь – зеркало, в котором Аллах созерцает Свою мудрость! А вечером, в доме шейха Абдуллы, внутри которого лампады, подобные душам праведников, мерцали в полумраке, я вкушал финики, сладкие, как милость Всевышнего, и пил чай из тонкого фарфора, расписанного аятами, будто сама судьба нашептывала мне свои тайны. Старый шейх, чье лицо было изборождено морщинами и было похоже на древнейшую карту путей к Истине, рассказывал мне о дервише, который тридцать лет искал Бога в пламени свечи, а нашел Его – в собственном сердце, когда воск растаял, и свет погас... И тогда я понял, что Фес – это не город, а великий суфийский символ: снаружи – шумный базар жизни, в чьих запутанных рядах торгуются страсти и желания, а внутри – тихий двор созерцания, в котором фонтаны шепчут имена Аллаха, и даже ветер, проходя сквозь решетчатые окна, поет газели Руми...

...И когда луна, подобная серебряному талисману, повисла над минаретами, я вышел на крышу и увидел, что весь город дышит, как живое существо, и тогда звезды на небе сложились в слова: «Ты – путник, но твой путь – внутри тебя самого». И я закрыл глаза, и Фес растворился во мне, подобно соли в воде, подобно любви в сердце, подобно душе в Боге...

Булла, ночь полной луны, месяц Раби аль-авваль, 602 год по Хиджре


ДЕНЬ ВТОРОЙ в Фесе, или открытие врат, скрытых в шепоте воды

Когда солнце, подобное золотому дирхему, брошенному на лазурный ковер небес, коснулось минаретов, я проснулся от звона медных чаш, в которых женщины замешивали тесто, словно  саму плоть мира, чтобы испечь хлеб вечности. Воздух был напоен ароматом свежих лепешек и мяты, будто ангелы растерли в ладонях листы рая, и благоухание их осело на землю. Я вышел на улицу и увидел город, который уже бодрствовал, гремел и стучал, как сердце дервиша после ночного зикра. Фонтан на площади бил ключом, и его вода, прозрачная, словно незамутненное сознание, падала в каменную чашу, высеченную в форме восьмиугольной звезды – символа путей, расходящихся из единого центра. Старик-водонос, чья спина согнулась под тяжестью веков, точно тростник под ветром судьбы, наполнил мне чашу, и я пил, а вода оказалась сладкой, как знание, которое нельзя выразить словами, но можно  впустить в себя, как впускают рассвет.

В мастерской красильщиков, или о том, как цвета говорят на языке души

Меня привел туда запах – более густой и терпкий, чем воспоминание о забытой родине. В низкие помещения свет проникал сквозь решетки, словно сквозь сито времени, мужчины опускали шерсть в чаны с краской цветов: индиго, подобного ночи перед пророческим откровением, шафранового, подобного утреннему свету в стихах Хафиза, и алого, словно капля крови  из сердца влюбленного.
– Краска – это душа материи, – сказал мне мастер Идрис, руки которого были испещрены узорами, как страницы рукописей. – Прежде чем стать тканью, шерсть должна пережить смерть в кипящей воде, очищение в щелочи и возрождение в краске. Разве не так же и человек?
Я молчал, наблюдая за тем, как в чанах с краской пляшут отражения, и мне почудилось, что это джинны, заточенные в сосуды, шепчут тайны мироздания.

В саду за городской стеной, или разговор с деревом, которое помнит пророков

После полудня, когда тени стали длинными, как нити судьбы, тянущиеся из прошлого в будущее, я нашел сад, в котором росло древнее оливковое дерево. Говорят, его посадил ученик великого суфия Дху-н-Нуна, и с тех пор его корни пьют из подземных рек мудрости. Я прикоснулся к его коре, шершавой, будто ладони аскета, и закрыл глаза. И тогда дерево заговорило со мной не голосом, а дрожью листьев, шепотом, который проникал прямо в сердце:
– Ты думаешь, что ищешь истину? Но это не ты, а истина ищет тебя. Ты бродишь по городам, а она ждет в тишине между двумя твоими самыми горькими мыслями.
Я сел под его сенью, и время потеряло смысл, также как теряет его песок, пересыпаясь в стеклянных колбах часов.

Вечер в ханаке, или танец пылинок в луче заката

Когда солнце стало красным, подобно гранату, разломанному пальцами милости, я пришел в ханаку, где дервиши готовились к сама. Старый муэдзин пел касыду Ибн аль-Фарида:

«Я – тот, кто любит и любим, – одно
Дыханье и душа, жизнь и вино...»

И тогда дервиши начали кружиться, их белые одежды развернулись, словно свитки откровений, а их руки, поднятые к небу, казалось, ловили невидимые нити, связывающие землю и небо. Я смотрел, и вдруг понял, что их танец – это отражение вечного движения звезд, что и мы все кружимся в этом танце, даже если не осознаем этого. Пылинки, поднятые их ступнями, плясали в луче закатного света, и каждая была как целый мир, рожденный и угасающий в мгновение ока.

Ночное откровение, или когда город становится зеркалом

Теперь я сижу на той же крыше, с которой вчера смотрел на звезды. Луна стала еще ярче, и ее свет льется на Фес, словно молоко мудрости из чаши Вечности. Где-то вдали кричит осел, и его крик похож на зов потерянной души. Где-то смеются дети – а может, это джинны, играющие в темноте? Я смотрю на город и вижу, что он похож на меня: шумный и тихий, ясный и загадочный, полный страстей и в то же время – безмолвно созерцающий. Скоро я уйду из Феса. Или, может быть, Фес уйдет из меня? Но разве можно уйти из того, что уже стало частью твоей души?

Булла, ночь второго дня, месяц Раби аль-авваль, 602 год по Хиджре



День третий в Фесе, или Чернила из тьмы и света

Когда рассвет, бледнее, чем страница, выцветшая от слишком долгого чтения, разлился над городом, я отправился в квартал переписчиков, в котором воздух густел от запаха чернил – терпких, словно невыплаканные слезы, и сладких, словно обещание откровения. Меня ждал старик Юсуф, чьи пальцы, иссохшие, подобно краям древнего свитка, знали вес каждого слова.
– Слова – это сосуды, – прошептал он, – но смысл – это вино, которое наливает в них Бог.
Он показал мне книгу, переплетенную в кожу, испещренную знаками, которых я не знал.
– Это язык ангелов, – сказал он. – Тот, кто прочтет эти знаки вслух, изменит свою судьбу. Но будь осторожен: слова, как птицы, могут улететь обратно в небо, оставив на земле одни  пустые клети.
Я провел с ним весь день, наблюдая, за тем как он выводит строки, тонкие, словно нити, связующие миры. К вечеру он дал мне листок, на котором было написано одно-единственное слово – «Искать» – но когда я взглянул на него вторично, слово исчезло, будто растворилось в воздухе  утренним туманом.

Святилище за стеной, или Камни, помнящие голос Бога

На закате, когда солнце стало багровей чем застывшая капля вина на краю чаши, я отправился к древнему святилищу на окраине Феса. Говорят, здесь молился еще Идрис I, и камни здесь шепчут молитвы, если приложить к ним ухо. Я вошел под низкие своды, под которыми время текло медленнее, чем где-либо. В нише горела лампада, и ее свет дрожал, будто душа перед лицом вечности. Я прикоснулся к стене – и вдруг услышал голос, тише шороха песка в часах:
– Ты дотронулся не до камня, ты дотронулся до своего сердца, почувствуй же его холод.
Я замер. Голос умолк. Но в тишине осталось ощущение, будто кто-то незримо стоит за спиной, дыша мне в затылок.

(Продолжение пути Буллы)  в Каир, где его ждет встреча с суфийским братством, хранящим тайну «Книги Пустоты», и испытание молчанием в песках Сахары...)


Последняя ночь, или где заканчиваются дороги?

Теперь я сижу у окна своей комнаты и смотрю, как луна отражается в медном тазу для омовений. Завтра я уйду из Феса – но куда? На восток, в Каир, в город древних библиотек, чьи полки прогибаются от веса книг, написанных кровью сердца? На юг, в пустыню, где ветер вырезает на песке стихи, которые никто не увидит? Или на север, к морю, где волны, как страницы, вечно переворачиваются, но никогда не дочитываются до конца? Не знаю. Но слово, данное мне переписчиком, уже ведет меня – даже если я больше не вижу его на бумаге.

Булла, ночь третьего дня, месяц Раби аль-авваль, 602 год по Хиджре


***

Кувшин утраты – полон до краёв,
жжёт жажда губы, нет в том верных слов.
Закат багряный тонет в море синем,
Жжёт солнце веки, нет в том верных слов.

В лазури неба аист одинокий,
Роса дрожит на паутине тонкой
Жжёт время память, нет в том верных слов.

В ладонях ночи лотос – знак прозренья,
Но корни – змеи, спящие в забвенье.
Жжёт вечность душу, нет в том верных слов.

Сакральный зов – верблюжий колокольчик
Жжёт старость сердце, нет в том верных слов.

Жизнь не лучи, а спутанные кольца.
Кувшин утраты – полон до краёв.





.