Арест 3. Фрагмент из повести Отец

Арест


   Леви показалось, что за ним гонится стая волков. Но кто же тогда кричал?! Леви, видимо, давно шёл уже по шпалам железной дороги в один ряд. Вероятно, он как-то в своем забытье набрёл на эту дорогу и правильно решил, чтобы не сбиться и совсем не заблудиться надо следовать её направлению,- куда - нибудь да приведёт. Теперь Леви бежал. Бежать по шпалам было не удобно: шпалы были расположены несоразмерно шагам человека, то ли на пол, то ли на полтора шага. Леви бежал, настигающий бежал за ним, приближался. Леви понимал, что, если он свернёт с дороги и бросится в чащу леса, вряд ли это его спасёт, поскольку он леса совсем не знает. При этом он начал ощущать сильную боль в ступне, при ходьбе, нажимая на неё. Леви остановился и обернулся. Перед ним стоял солдат в выгоревшей зелёной гимнастёрке с большой овчаркой на поводке. Овчарка широко открыла зубатую пасть, из которой вывалился длинный красный язык, с которого свисали не менее длинные слюни. Собака жадно дышала, солдат тоже запыхался.
- Куда ты идёшь? - без церемоний спросил солдат.
- Гуляю.
- Здесь гулять нельзя,- солдат наставил на Леви чёрный, блестящий ствол Калашникова- ты должен пойти со мной.
- Я тебе ничего не должен,- заартачился Леви. - Почему это я не могу здесь гулять? Где хочу, там и гуляю.
- Здесь нельзя гулять. Здесь - Государственная граница с Финляндией. И теперь ты арестован.
- Какая такая граница?- Искренне удивился Леви,- я не видел никакой границы, никаких обозначений. Гуляю вот себе. Никого не трогаю. Знаете, что? Вы идите куда Вам надо, а я пойду куда мне надо. Если



это какая-то запретная территория, покажите мне, пожалуйста, как мне отсюда выйти- и я выйду- видя, что дело принимает серьёзный оборот сменил тон Леви.
Но дело и вправду приняло серьёзный оборот: солдат наставил ствол прямо в грудь Леви:
- Все разговоры отставили! Ты- арестован. Руки за спину! Раз-два, шагай впереди меня. При попытке к бегству стреляю на поражение без предупреждения!
Солдат ткнул Леви дулом автомата в спину. Леви вновь начал отсчитывать шпалы, только уже в обратном направлении- куда, зачем? Сколько они так прошагали, Леви не заметил, только в какой-то момент они свернули с железнодорожного полотна, где стояла, как-будто ждала их, зелёного цвета машина. УАЗик. Рядом с ней были офицер и два таких же солдата, как и провожатый Леви, с автоматами на плече, в выгоревших гимнастёрках.
***
   Леви ощутил толчок в бок. Как током ударило его - что такое? За окном бежали однообразные кусты, деревья соединившиеся на собрание в рощицы.
- Ты спишь, что ли?
Это голос Хелен. Леви пытался прийти в себя, возвратиться в действительность, оторваться от воспоминаний:
- Да, вроде, нет.
- Ты куда мышей-то положил? Помнишь ещё?- последовал следующий вопрос жены.
- Да вот они в этой сетке перед твоим носом,- указал Леви на коробки из под сигарет засунутые в сетку, прикреплённую к передним сиденьям.
- Хорошо, помни куда сунул, чтобы потом я виноватой не стала,- сухо добавила женщина.
Не зная зачем взял Леви с собой в этот побег-путешествие двух грызунов-попутчиков. И не просто взял, не поймал где-то на улице или в подвале, а образцово приобрёл в зоомагазине. Зачем они ему? Чем они ему симпатичны? Наверное, потому, что Леви видел в этих маленьких снующих мышатах схожесть с самим собой: такая же острая, беспокойная мордочка, бегающие живые глазки, аккуратные лапки с благородными пальцами и ноготочками. Иногда из коробочек раздавался тихий шорох, мышата орудовали - значит живые ещё успокоился Леви и убаюканный однообразием бегущей за окном картинки снова погрузился в воспоминания. Изображения бежали за окном Икаруса, пейзажи бежали за стеклом УАЗика; ни в том, ни в другом случае Леви не знал, куда его везут. То есть, сидя в Икарусе он знал, что конечная остановка автобуса это - морской вокзал в Таллинне, а потом посадка на пароход, но в глобальном смысле и в обоих случаях его ждала совершенная неизвестность. После долгой трясущейся и гористой дороги УАЗик прибыл в погранчасть посёлка Сортавала. Ни пограничной части, ни строений на ней он не запомнил. В его памяти сохранились лишь две постройки и связанные с ними события: небольшой одноэтажный выбеленный домик, в которым его держали в течении его ареста и нужник, деревянное строение, в которое его выводили по необходимости или по просьбе. Возле двери комнатки, в которой поселили Леви круглосуточно дежурил солдат при параде, в комнате была одна железная кровать с чистым бельём. Еду приносили, видимо, из солдатской столовой, в саму комнату. По желанию приносили также книги, очевидно, из солдатской библиотеки. Никто не угрожал, не кричал, не бил. Посещали различные чины, порою, даже относительно высокие такие, как полковник.
- Ты знаешь, за что тебе задержали, Палле?( При первом допросе Леви представился, как Палле Рябане, на манер обычаев страны, в которую сейчас вёз их автобус, в которой, в его отрочестве у него были товарищи и товарки) В чём тебя обвиняют?
- Нет. Ведь я ничего не сделал.
- Ты обвиняешься,- спокойно продолжал полковник,- в Незаконном переходе государственной границы или такой попытке к этому переходу. И, если наказание за это преступление закон предусматривает сроком до двух лет лишения свободы, то Измена родине, преступление, которое тебе также инкриминируется, предусматривает смертную казнь, расстрел.
 Что ты можешь сообщить по поводу предъявленных тебе обвинений?
- Я ничего не знаю, товарищ полковник. Я только ведь гулял. Гулял по лесу.
- Хорошо. Это мы уже слышали. Будем разбираться. Только имей ввиду, что чистосердечное признание смягчает вину и, что наказание может быть намного мягче, если ты перестанешь запираться.
-  Понятна, товарищ полковник, только ведь я и, вправду, лишь прогуливался по лесу: посмотрите, какая прекрасная карельская природа, чудный воздух! Отчего же не прогуляться?!
- “Прогуляться”, конечно, не дурно, но не у Государственной же границы! И не в сторону Финляндии.
-  Я не знал, товарищ полковник. Извините.
-  Ладно. Как твоё имя?
-  Палле Рябанэ.


-  Отлично. Где ты живёшь?
-  В Таллинне.
-  На какой улице?
-  Виру 13,- на ходу выдумал Леви.
-  Отлично. Мы пошлём туда с проверкой. А пока посиди, подумай. Тебя кормят хорошо? Есть на что жаловаться?
-  Всё превосходно, товарищ полковник. Жаловаться не на что.
-  Конвойный, - громко позвал полковник в приоткрытую дверь,- увидите задержанного.
-  До встречи, Палле!
-  До свидания, товарищ полковник!

***

    Дни тянулись незаметно и не примечательно. Солнце дисциплинированно вставало в заведённом ему месте, поднималось до верху, согревая весь окружающий лес, здания, плац, пограничную часть, белый маленький домик, где содержался Леви, часового солдата, дежурившего перед дверью маленького домика. Выполнив свою дневную миссию, солнце спускалось к другой стороне леса, всё вокруг меняло краски, окрашиваясь в розовые, бардовые, багряные тона. Потом солнце зависало над лесом, всё темнело и, когда солнце окончательно ныряло куда-то в преисподнюю, картина погружалась в полную темень. Занятиями Леви было чтение тех книг, которые ему приносили солдаты из местной библиотеки; так себе чтиво, чтобы совсем не заскучать: рассказы про героизм Красной армии времён Гражданской войны, “народные” писатели с их произведениями о героизме и стоицизме советского народа против белоармейских офицеров, против происков интервентов, их приспешников, сообщников.
Несмотря на всю крохотность помещения, Леви подолгу “гулял”, ходил от стенки к стенке, погружаясь в свои юношеские мысли о своей недолго прожитой жизни, строя планы на светло-лучезарное будущее.
Боль в ступне стала слабее. Оказалось, что когда выходил из воды, после того, как переплыл водоём, бежав из лагеря, он наступил на какой-то кол или арматуру, глубоко проколол ступню. Ступня кровоточила и гноилась. К большой удачи Леви, на погран.заставе оказалась мед.часть, в которой ногу обработали, обеззаразили. Фельдшерица сказала, что Леви очень повезло, что он оказался у них, поскольку ещё “пару дней таких прогулок по лесу и ногу можно было не спасти; её бы ампутировали. Единственное развлечения Леви в эти долгие дни его заточения были обеды солдатской пайки из столовой, трапеза с ней, отправления естественных надобностей после самой трапезы. И, конечно, долгие размышления о жизни и бесконечные, фантастические юношеские мечтания. Туалет погран.заставы



заслуживает того, чтобы на его описании остановиться отдельно. Это был досчатый высокий сарай. Чтобы сделать необходимое, нужно было вскарабкаться по высокой лестнице. Конвойный с заряженным автоматом, к счастью, оставался ждать внизу. В полу из неструганных свежих досок, были прорезаны овальные отверстия, в которые и падали отходы. Через эти отверстия глазам открывалось море жёлто-коричневой жижи, скудно усеянное неровными пятнами из кусочков, мятой и рванной газеты. Несмотря, что до зловонного “моря” было порядочное расстояние, у этой вони хватало смрадных сил, чтобы подняться наверх и попытаться отравить, задушить осмелившегося прийти на возвышение для пополнения вонючего “моря”. Леви всходил на возвышение по понятной необходимости очень кратко, стараясь не задерживаться и, как можно “реже” дышать.
Возвращаясь в свою комнатку-камеру, Леви прогуливался взад-вперёд, отпивал слабенького чая из алюминиевой кружки, читал из потрёпанной книжицы рассказы о героизме времён Гражданской войны. Примерно через недели две, дверь в камеру открылась и его вывели и повели в другое здание, в кабинет, где его ждал “старый знакомый”, полковник.
- А, Палле, здравствуй! Как твои дела?- добродушно поприветствовал крепкого сложения мужчина в зелёном аккуратном мундире, с тремя жирными золотыми звёздами на каждой погоне на широких плечах.
- День добрый, товарищ полковник. Спасибо. Жаловаться не на что, - равнодушно ответил Леви.
- Хорошо. А вот у нас есть на что на тебя пожаловаться.
- Как так?   
- Вот так. Наши товарищи из таллинского КГБ, навещали указанный тобой адрес: там не проживал и не проживает никакой Рябанэ.
- Извините, товарищ полковник, возможно, я что-то перепутал- переживания всё-таки, этот арест, задержание.
- Всё может быть, дорогой Палле. Подумай, пожалуйста, ещё раз спокойно и назови нам свой адрес, где ты проживаешь. У тебя ещё один шанс. И ещё: подумай, пожалуйста, над Чистосердечным признанием.
-  Что Вы имеете ввиду, товарищ полковник?
-  А то, что, как ты мог забыть или перепутать свой адрес, так мог и забыть, что решил уйти за границу к своим друзьям в Финляндию, например. Тебе, в этом случае, точно смягчат наказание и, возможно, суд ограничится двумя годами в колонии Общего режима.
-  Да, нет, товарищ полковник! Я никак не мог идти в Финляндию. Это я точно помню и знаю. Так, просто гулял. Гулял по лесу.
-  Ладно. Так по какому же адресу ты проживаешь в Таллинне?

- На улице Виру 31.
- Ты же говорил, что номер 13.
- Перепутал, товарищ полковник, перепутал. Арест этот, переживания, страхи. Сами понимаете.
- Понимать-то понимаем,- задумчиво протянул полковник, поднимаясь со стула.- Ну будь, здоров, Палле Рябане, не скучай.- И, приоткрыв дверь позвал в коридор: “Караульный! Увидите задержанного.
   Леви сидел на тонюсеньком матрасике, уложенном на пружинной продавленной казённой кровати и размышлял о том, что же он будет делать, когда во второй раз проверенный адрес окажется выдуманным:
“Будь что будет!” - рассуждал он - “Отсижусь здесь, отдохну. Лишь бы в эти злосчастные “Богатыри” не возвращаться!”
Леви лёг на койку на спину, запрокинул голову, руки за голову, замечтался. Он вспомнил, как ещё совсем ребёнком, сколько ему тогда было? Семь, восемь лет? Он и, вправду, хотел бежать в Финляндию. Тогда он с каким-то мальчишкой из своего класса, которого он подбил на эту захватывающую авантюру, угнали лодку, взломав замок, отбив его камнем от соединённой с ним цепи и отталкиваясь палками, поскольку вёсел они не нашли, плыли по гладкой поверхности то ли залива, то ли озера в пригороде Ленинградской области, плыли и плыли, влекомые неведомым и невидимым течением, а мальчишка всё спрашивал: “ Скоро Финляндия? Скоро Финляндия? Мы уже приплыли?” Леви отвечал, что надо подождать и, что это очень хорошая страна, что скоро они, возможно уже в неё приплывут. Потом этот пассажир - попутчик начал скулить и жаловаться, что уже холодно, становится темно и страшно и, что он хочет уже назад в наш интернат, где он сможет поесть, поскольку у него страшный голод, а взятый хлеб и сыр давно уже съедены. Леви не хотел и дальше слушать это нытьё, проявление такого позорного малодушия своего товарища, направил лодку к ближайшем берегу, к которому они благополучно пристали, бросив за собой ненужное теперь судно. На берегу росли подсолнухи. Лето было, скорее всего, на исходе, учитывая, что подсолнухи выглядели созревшими и полными набухших семечек.
- Ты хотел есть- вот, бери же и ешь!- Указал Леви товарищу на подсолнухи.
- Не будет ли это кражей,- засомневался мальчишка.- Вот дом, чья-то дача впереди. Эти подсолнухи, наверное, от него.
Леви отломил от головки кусок и откусил он него. Пережёвывая семечки, с полным ртом снисходительно обронил:
- Не обеднеют. Ешь же.
Потом они вдвоём возвращались “зайцем” на какой-то загородной электричке, со станции, на которую всё же набрели, отыскав её уже в




потёмках. В интернат возвратились поздно и Леви уже не помнил ругал их кто-нибудь или нет. Скорее, нет. Поскольку, иначе бы он запомнил, ведь плохое зачастую оседает в памяти крепче, нежели хорошее.
В этот интернат мама Леви отправила его для “поправки нервов”, интернат был в курортной зоне и подразумевался для детей с нарушенной психикой или поведенческими наклонениями такими, как повышенная возбудимость, раздражительность, непослушание.
Все воспоминания об этом интернате ограничивались “вояжем на ладье”, съезд по перилам лестницы вниз по окончании уроков и сеансы гипнозов, которые проводила молодая симпатичная женщина в белом халате во время Тихого часа. Леви помнил, как его забавляло, когда она размеренным, заунывным голосом протяжно тянула: “Ваши руки становятся тяжёлыми и тёплыми, ваши ноги становятся тяжёлыми и тёплыми, ваши веки также становятся тяжёлыми и тёплыми. Вы засыпаете, засыпаете, вы - спите.”
Леви не думал, что кто-то от этих “внушений” засыпал или спал, но точно было многим смешно: мальчишки хихикали и ещё больше шалили.
Леви лежал на продавленной, провисшей железной сетке к полу койке, с ржавыми подтёками и размышлял, перебирал свои воспоминания, подобно личному дневнику, подобно любимой книге. Ещё он думал о своём доме, маме, Таллинне, который ему тогда так нравился, с его средневековыми улочками и замками.
“Что ждёт меня завтра? Что скажу я этому кажущемуся доброжелательным полковнику, когда он придёт вновь с упрёками в том, что Леви обманул его и, что никакой “Палле” не проживает на Виру 31, и на Виру 13, и вообще ни на какой Виру. А, может, и вообще нет никакой Виру, как нет и не было никакого Палле Рябане, что в переводе с эстонского языка, означает “Хитрый лис”. Все эти мысли и созерцание однообразной картинки, пожелтевшего потолка с потрескавшейся штукатуркой навели на Леви неодолимую дремоту и он приятно забылся, (прикорнул) заснул. Примерно через неделю или, может, дней десять, его опять вызвали в тоже здание. На этот раз это был военный переводчик. Военный переводчик разговаривал с Леви на финском языке, задавал вопросы. Леви отвечал. Зачем, для чего приходил этот переводчик? Возможно, чтобы был соблюдён определённый регламент, соблюдающийся в подобных случаях задержания на Государственной границе. Через несколько дней после этой встречи, пришёл опять знакомый полковник. Он не ругал и не упрекал Леви в его лжи. Он только просил, чтобы тот назвал ему своё настоящее имя и подлинный адрес проживания. Леви соврал и на этот раз. Леви был рослый подросток, выглядевший старше своих лет. В


оценке его возраста окружающие обычно ошибались года на три-четыре. Малолетнему подростку четырнадцати- пятнадцати лет это ужасно льстило. Он сразу преображался, когда кто-нибудь его спрашивал:” Тебе сколько лет? Семнадцать? Восемнадцать?” Чувствовал необъяснимую гордость, значимость. Сначала он опровергал подобные оценки, называя свой настоящий возраст, но по прошествии времени, не в силах справиться с искушением щекотавшего самолюбия, стал сначала поддакивать, соглашаться, а потом уже и сам врать. Это впечатление от его благообразной и солидной не по годам внешности, заблуждение о его истинном возрасте, сослужило Леви очень плохую службу на протяжении всей его жизни: он не был тем взрослым человеком за которого его принимали и за которого он себя сам стал представлять, и никогда им не стал; он украл у себя самого ту счастливую, подростковую пору, когда всё в наивно-радостном свете, когда каждого встречного видишь и воспринимаешь братом и другом, когда небо всегда безоблачно.
В погранчасти города Сортавала Леви также назвал своей год рождения значительно старше, чем он был на самом деле. Сколько лет думали задержавшие было Леви? Двадцать? Двадцать один?! А сколько на самом деле? Только шестнадцать? Это было удивительно, что взрослые и опытные люди, офицеры, служащие Гос.безопасности не разобрали, не увидели, несмотря на высокий рост, в подростковой мордашке и фигуре Леви его истинный возраст. Подогреваемый и “поощряемый” такой лёгкости введения в заблуждение взрослых, бывалых людей, Леви продолжал врать и фантазировать, придумывая разные легенды и персонажи.
Полковник ушёл с обещанием, которому можно было верить, что он попросит эстонских коллег вновь послать проверяющего по предоставленному Леви адресу. Так, среди этих незначительных, рутинных событий, протянулся месяц. Небо стало менее солнечным, а воздух менее тёплым. Порою набегали облака, по крыше барабанило ещё редким дождиком, приближалась осень. Это значило, что и летний сезон в лагере посёлка “Богатыри” приближался к концу, он закрывался, а дети после летних каникул возвращались к себе домой. Выдумывать разные легенды становилось неприлично и бессмысленно.
На очередно встрече Леви прямо заявил своему “опекуну”:
- Товарищ полковник! Я никакой не Палле. И проживаю я не в Таллине, а в Ленинграде. А убежал я из “Стройотряда”, юношеского лагеря в посёлке “Богатыри”, потому что хотел домой и в этом лагере мне было морально невыносимо.
По лицу полковника скользнула тень невероятного облегчения, он понял, что наконец он сможет уже “закрыть” это нудное, тянущееся, безнадёжное дело о “Побеге через границу”.

- Ну, что же, я поздравляю тебя дорогой Палле-Леви, что ты смог наконец-то “разродиться” и перестал мучить нас и себя. Неужели тебе больше нравилось сидеть в этой крохотной камере на солдатском пайке, чем быть на воле, в великолепном лагере, с ровесниками, товарищами?
- Не знаю, товарищ полковник, не знаю. Так уж получилось. Простите.
- Да что уж, - вздохнул полковник - собирай вещи, поедем в “Богатыри”. Вот сейчас свяжемся по телефону с начальством, там, надеюсь на этот раз,- насмешливо улыбнулся он,- подтвердят существование невыдуманного Леви и мы поедем.
- Хорошо, товарищ полковник.
- Солдат, увидите арестанта,- обратился он к караульному ещё шире улыбаясь, понимая какой груз свалился с его плеч.
    Они ехали вновь вьющейся ухабистой дорогой, в таком же, как и тот первый, в зелёном УАЗике. УАЗик подпрыгивал на ямах, колдобинах, пах бензиновыми парами и машинным маслом. Только в этот раз не было ни конвоирующих солдат, на автоматов. Были только один сопровождающий, майор, кажется, и солдат-водитель.
- Знаешь, что,- обратился майор к Леви,- Леви, тебя, кажется, так зовут, мы здесь посмотрели твоё досье, биографию… У нас, для тебя хорошая новость: ты подходишь. Ты можешь поступить на учёбу в академию Госбезопасности. Из тебя вышел бы хороший офицер, а когда- нибудь, даже ты мог стать генералом,- добродушно улыбался и всё же серьёзно говорил майор. Говорил, как с подростком, которым Леви на самом деле и являлся. Подростком, которому обязательно предстоит стать взрослым. Взрослым человеком, гражданином, мужчиной, мужем, отцом.
- Не знаю, товарищ майор. Я подумаю. Предложение заманчивое.
- Подумай, пожалуйста, и помни, что после твоих таких фокусов ты у нас навсегда останешься под наблюдением.
Леви понятливо кивнул.
   Леви довезли до места назначения, подросткового лагеря в посёлке “Богатыри”, майор крепко пожал Леви руку, “дал под козырёк”, хлопнул железной дверью и советский юркий внедорожник, выпустив из своего зада защитного цвета синюю едкую тучку, умчался через ворота пропускного пункта, по узкому тракту через озеро, вероятно, к себе в часть, в местечко с финским названием Сортавала. Как Леви мог запомнить, его никто не журил, не ругал за его месячное несанкционированное отсутствие; возможно, даже были рады, что этот “странный парень” куда-то пропал. А теперь, конечно же, были рады,


что он “нашёлся”, что никому не попадёт ни за его побег, ни за его пропажу, тем более, что сезон уже вот-вот закончится, все разъедутся по домам и, возможно, к счастью, с этим Леви никому и никогда не придётся больше встречаться.
   Автобус, а потом и поезд электрички увозил Леви всё дальше и дальше от этого карельского местечка с его чудной богатой природой, от этого “Рабочего лагеря”, от захватывающих “приключений” с побегом, арестом, содержанием в погранчасти. Подальше от всех этих событий - происшествий из его жизненного дневника, прочитанных и пролистанных страниц.
   За окном мелькали серые невысокие постройки пригорода Таллинна. Справа из-за соснового леса, высоких и светлых так называемых корабельных стволов, выглядывал Финский залив - серый, неспокойный с неизменными белыми барашками пены на гребнях волн. Залив сливающийся с таким же серым неспокойным небом, с почти такими же белыми барашками спешно бегущих по небу облаков. Низкие, частные постройки сменили многоэтажные здания, въехали в сам город. Какое-то время наш автобус пыхтел и протискивался через узкие улочки, неуклюже разворачивался, стремясь к своей цели. Наконец он въехал в обширные ворота местного Торгового порта. Автобус подкатил к небольшому павильону, через который все пассажиры должны были проследовать, чтобы попасть на теплоход. Проследовать таможенный и пограничный контроль. Наш престарелый носорог- автобус тяжело вздохнул, крякнул, остановился. Все повскакивали со своих мест, устремившись к выходу, в стремлении быстрее миновать необходимые процедуры и, наконец, очутиться в уютной каюте на теплоходе, а после скорого душа и отпробовать оплаченный и обещанный ужин судовой компанией. Леви также вскочил со своего места и устремился на выход. Его спешка была обусловленна не только голодом и желанием ужина, как и у всех других его сопутешественников, но и волнением по личным причинам, о которых он не с кем не мог распространяться и делиться, как только с супругой. Дело в том, что после их замечательной свадьбы 2 марта, о которой Леви так заботился, в паспорте Хелены был поставлен штамп “недействителен”, а другого паспорта выдано ей не было за отсутствием чистых, новых бланков. Это значило, что её паспорт с девичьей фамилией также сделался недействительным, а заменить его без действующего “внутреннего” паспорта, также не представлялось возможным. Поэтому-то Леви и пустился на всякие ухищрения и заплатил колоссальные для того времени деньги за поездку 12000 рублей, в туристическую фирму, которая смогла поставить в паспорт



визу и продать супругам тур на теплоходе в три страны - Германия, Дания, Швеция. Поэтому Леви сейчас и спешил на выход, чтобы побыстрей пройти необходимые контроли и получить определённость облегчённо вздохнув. Пограничный сотрудник вяло взял и вяло взглянул на Леви:
- Фамилия?
- Манчжурский
- Какая цель поездки?
- Туристическая? Хорошо. Можете проходить.
Леви прошёл немного в сторону турникетов, с волнением остановился в ожидании. Хелен совершенно спокойно через толстые стёкла очков смотрела на пограничника, протягивая равнодушно и даже несколько снисходительно, в присущей ей манеру, свой недействительный в бардовой корочке паспорт.
- Жаблова? Хелена? В турпоездку собрались? Отлично. Приятного путешествия!
Хелена была симпатичная, очень стройная, изящно и со вкусом одетая женщина восточной наружности. Её отец был по национальности то ли чукча, то ли эвенк, то ли представитель ещё какого-то народа севера, от которого она унаследовала несколько раскосые глаза, которые ей, впрочем, очень шли; мать же была обычной славянской внешности приехавшая в Ленинград из какой-то отдалённой белорусской деревни “поискать свою судьбу”. Получился очень даже удачный, впечатляющий “микс”.  Она нравилась всем мужчинам без исключения, а ей нравилось “нравиться” и она делала этим мужчинам “одолжение” в своём роде, позволяя себе улыбаться и делать себе комплименты. На пограничника она, очевидно,произвела приятное впечатление, под которым он засветился подобием улыбки и не стал даже рассматривать паспорт Хелен. В её паспорте, кстати сказать, стояла американская виза, которой она очень гордилась и, которую никогда не использовала. Какой-то убежавший её знакомый еврейчик, толи Евсей, толи Ебсей, “сделал” ей приглашение в Америку ещё до знакомства с Леви. По рассказам Хелен, ему там приходилось несладко: после сытной, беззаветной советской жизни, работал по много часов на мойке машин, пробиваясь нерегулярной едой и сном, не лучшим соседством с цветными представителями планеты, маленькими заработками и прочими эмигрантскими тяготами “среднего” беженца. Приездом к себе Хелен он, видимо, хотел изрядно “скрасить” своё эмигрантское житьё. Жизнь распорядилась иначе, виза так никогда



использована не была, с Ебсеем они не встретились, а Хелен поехала “наугад” в Европу.
Здесь хочу заметить, что несмотря, на то, что Хелен многим мужчинам нравилась, многим людям не нравилась она вовсе, даже раздражала. Причин к этому Леви не видел и не мог понять, почему когда Хелен покидала его квартиру побывав там в гостях, его бабушка, мир её душе, вставала на подоконник, высовывалась в форточку и раскатисто, на весь небольшой колодезь их двора, кричала:
- Чуваши проклятые! Чуваши проклятые! Чувашииииииии!!!
Бабушка Леви много пережила, и войну, не Русско-японскою, конечно, но всё-таки войну, и войну страшную - Блокаду Ленинграда и много иных различных перипетий, которые далеко не каждый смог бы пережить, чтобы даже остаться в своём уме. Леви не спрашивал бабушку о мотивах её криков, причинах таких эпитетов и её отношения к Хелен вовсе. Хелен также игнорировала подобные пассажи бабушки и, как казалось Леви даже не оскорблялась.
Группа из их автобуса счастливо и благополучно прошла все необходимые контрольные процедуры и собралось у траппа корабля, нетерпеливо переминаясь, чтобы наконец подняться по трапу. Дородный носорог с бардовой полосой на боку и надписью “Jnturist”, их автобус привезший их в порт, мелькнул вдалеке своим запылённым, прямоугольным задом и исчез в лабиринте извилистых улиц. Вдруг у Леви похолодело на груди:
- Хелен! Хелен!
- Да, что? - на лице жены отразился испугом ужас в лице мужа. - Что случилось? Что?
- Мыши… - только и мог выговорить Леви. - Мыши. Наши мыши.
- Да, мыши, - не могла понять и прийти в себя от первого испуга Хелен. - Что ты имеешь ввиду под “мышами”?
- Наши мыши. Мы их забыли в автобусе. Или… - тень надежды промелькнула в голосе Леви, - может, может, ты их всё-таки взяла?
- Нет, не взяла. Я была уверена, что ты сам заберёшь своих мышей.
- Ну, что же ты! Какая ты всё-таки! Как ты могла! Я на тебя понадеялся, - включил Леви словесный пулемёт, заряженный стандартными упрёками и пренудным нытьём, которыми при каждом промахе простоватой Хелен обстреливал её безжалостно и нескончаемо. Хелен старалась сносить и молчать, и долгие годы ей это успешно удавалось.
Здесь на её счастье сверху на трапе появился вахтенный матрос и объявил посадку.