Сожжение. 1943г

Садись-ка, внучек, у огня, послушай, старый дед что скажет.
Не сказку, нет, а быль одну, что камнем на; сердце мне ляжет.
Про край лесов, про синь озёр, про Беларусь, мою сестрицу,
И про беду, что чёрным вороном над ней до;селе в памяти кружится.

«То был не век, не год, а шрам, что время вылечить не в силах.
Когда чужие сапоги земля родная не сносила.
Когда пришёл не гость, не друг, а зверь с оскалом кровожадным,
И стал вершить свой суд и мор везде, где люди жили ладно.
Ты слышал имя — Хатынь?
— Да, оно гремит набатом в мире.
— И вся вселенская печаль, внучок, живёт в сердцах людей и ныне.
Но знай, мой милый, Хатынь — одна, одна из тысяч сёл сожжённых,
Одна сестра из тысяч душ, в огне на веки погребённых.
Их было — пять тысяч двести девяносто пять,
       сестёр по страшному бичу и горю.
Стояли тогда хаты в зелени, молились утреннему морю
лесных макушек,
       солнцу, ржи, что колосилась золотая,
И в каждой хате жизнь текла — мирная, тихая, простая.
Там пахло хлебом, молоком, там детский смех звенел беспечно,
Там мать качала колыбель, шепча, что счастье будет вечным,
Там дед чинил свою косу, а пахарь шёл за плугом следом,
И каждый верил в новый день, и каждый другом был, и был соседом.
Но в двери к ним не гость стучал —  приклад прикладом бил уж злобно,
И выгоняли всех подряд — безжалостно.
И ярость их была подобна
    той лютой злобе, что жила в глазах, свинцом до всех краёв налитых,
И гнали старых и младых, клеймёных и ещё не битых.
Их гнали в хлев, в большой сарай, в амбар, где пахло свежим сеном,
И запирали на засов, и становились перед сценой
    своей же дикой "правоты",
Своей жестокости безмерной,
И мать дитя к груди вжимала, молясь в тоске своей предсмертной.
А после — факел.
Жёлтый зев огня солому обнимает.
И вот уж крыша полыхает, и дым глаза всем выедает.
И крик стоит! Не крик, а вой, что рвёт и душу, и все жилы —
Там плачут дети, старики, теряя жизненные силы.
И кто пытался выбить дверь плечом своим, отцовским сильным,
Того свинцовая пчела встречала с автоматом пыльным.
Стоял палач и хохотал, смотря, как в яростной купели
Безвинных душ десятки, сотни и тысячи в огне горели.
Так умирала Борки, где жгли семь сотен душ безвинных,
Так гасла Ола, где огонь забрал детей и жён невинных.
Далёкий Бор, Шауличи и Заболотье,
     и Злобичи, и Верхолесье…
Их имена — как скорбный стих, как ветра горестная песня.
В Хатыни пламя свой престол воздвигло в мартовский тот вечер.
Сто сорок девять душ живых, из них семьдесят пять — детские плечи.
Та детвора не поняла, за что же им такая кара,
За что им страшный лютый ад, за что им эта злая свара...

...........

Один лишь выжил, Иосиф.
Кузнец, что вышел из пожара,
  неся на выжженных руках сыночка Адама,
  горящего, как сталь от жара.
Его сын не спал, он умирал от пуль, ожогов и от боли,
И этот образ — вечный крик о той безжалостной юдоли всех тех детей и тех людей....

........

Он стал отцом для всех детей, сожжённых в пламени кровавом,
Он стал свидетелем живым дьявольско-зверского запала.
Там памятник теперь стоит — старик с ребёнком на ладонях,
Как символ всех былых отцов, что в слезах метались в своей агонии.
И вместо хат — печные трубы, как обелиски в чистом поле,
И колокол на всех звонит о памяти тех жертв в неволе.
Когда гуляет ветер-брат по этому седому пеплу,
То звон тот в сердце бьёт и бьёт,
     и душу пригвождает к свету
     печальной памяти о тех, кто просто жил, дышал и верил,
Кто сеял хлеб, растил детей и счастье полной мерой мерил,
Хотел испить всю жизнь до дна.....
Но враг пришёл, и всё смешалось
   в дым и сажу,
И эту страшную страницу
   в книге жизни не замажешь.

.......»

«Так помни, вну;чек, этот звон, летящий над землёй Хатыни —
Он не один. Он — хор сестёр, что спят в сожжённой домовине,
Он — голос тысяч деревень, стёртых с лица земли навечно,
Он — наша боль и наша память. И это будет бесконечно
     пока мы помним каждый дом, и каждое ребёнка имя,
     пока в сердцах у нас горит священный гнев огнём святым.

До той поры они все живы, все души те, что ушли с зарёю
В бессмертный полк,
И смотрят с неба с тихой, вечною мольбою:

«Не допустите, люди, вновь, чтоб чёрный дым закрыл светило!
Чтоб в детских снах не пламя жгло, а мать безбрежно их любила!
Чтоб колокол звенел на пир, на свадьбу, а не поминальный!
Храните мир!»
— вот их завет — простой и вечный, и печальный».