Арка памяти ставропольский цикл

Пролог

Я жил у этой арки восемь лет,
и каждый день окно становилось рамой
для картины, где город держит дыхание.
Кроны елей — как щёки времени,
шишки горят малиновыми лампами,
трамваи в голове гремят без рельс,
а ветер с юга приносит соль и пыль дорог.
Арка смотрит — не на меня, а сквозь меня,
в прошлое, где её разобрали на молчание,
и в будущее, где её снова собрали из памяти.
Я понял: камень — это орган слуха истории,
он слышит, кого мы забыли, и зовёт по имени.
Если встать на балконе и не моргать,
день пройдёт через тебя, как свет через стекло,
и ты увидишь, что город — это сердце с воротами,
которые открываются только добром.

I. Утро у Тифлисских ворот

Просыпаюсь: арка уже на посту,
на колоннах — тёплый серый, как хлебный мякиш.
Автобусы толкуют про планы на день,
перекрёсток расправляет плечи, как циркач.
Первые облака — белые лошади,
тянут над городом мягкую арку неба.
Клены под окнами репетируют шорох,
а ель, как свеча, сдерживает пламя ветра.
На крыше цирка дремлет смеющийся бог,
он знает, что в каждом спектакле — наш быт.
С крана, как с пера журавля, капает свет,
и строители пишут письмо завтрашнему дому.
Голуби ходят, как старушки в храме,
и даже крошка булки — это знак мира.
Пешеходы входят в арку — и выходят тише,
словно отдали ей по монете тревоги.
Так рождается утро: из уступа тени,
из рубца на камне, где было «когда;то»,
из моей чашки с чёрным ставропольским небом,
которое можно пить маленькими глотками.
Я стою у окна, считаю машины,
и с каждой — вспоминаю, как сам по дороге,
в тот год, когда думал, что всё уже поздно,
а оказалось — ещё только начинается.
Арка кивает: «Иди. Я тебя помню»,
и я завязываю узел на дне дыхания —
чтобы не потерять путь, который виден не всем.
Снизу смеётся мальчишка на самокате,
и утро, как снаряд циркового, летит в ладони.
Город готов: он подставил плечо
там, где мне нужно было учиться держать.

II. Полдень: цирк и ветер

Полдень — жаркая марля на лице площади,
воздух звенит, как тарелки в буфете арены.
Цирк распахнул круг — и мир стал центром,
даже если ты просто несёшь молоко к подъезду.
Арка в полдень строгая, как учительница,
она учит проходить — не забывая поклон.
Троллейбус шипит, словно тигр перед номером,
но в его очах — доброта электрокрови.
На афише — клоун, и я слышу из прошлого,
как мы хохотали там, где было не до смеха.
Смех — это мост из дневного жары
в тенистый двор, где ползёт абрикосовый запах.
Солнечные стрелки взводят часы фасадов,
и тени ложатся как ноты на парту улиц.
Бабушка с сумкой проходит под аркой
и кажется легче, чем цифры на весах.
Каждый прохожий приносит ей новость:
у кого;то сын вернулся, у кого;то — вера.
Сквозняк, как дрессированный пёс, пробегает
между колоннами — и приносит листок:
«Жизнь продолжается. Репетиция вечера в шесть».
Полдень учит меня не спорить с светом,
даже когда глаза просят воды и прохлады.
Полдень — это точка, куда попадают все
линии утренних решений и вечерних прощаний.
Я сажусь у окна, как зритель без билета,
и хлопаю ладонями внутренней благодарности:
за то, что город умеет держать круг,
когда я ещё учусь держать слово.

III. Вечер: возвращение камня

Вечер в городе — как поворот ключа,
скрипит историческая дверца памяти.
Сороковые шаги — по камню, по нервам,
тридцатые — ломами по артерии колонн.
Арку разрушали, как будто стирали имя,
но имя осталось — на воздухе, на птицах.
Пыль тех лет ещё кружит в августовском свете,
и я вдыхаю её, как святое «прежде».
Потом — девяностые, несмелый цемент надежды,
голоса мастеров, умевших молчать и класть.
Они возвращали не камень — порядок дыхания,
чтобы город снова сказал: «здесь — вход».
Я помню, как впервые увидел её собранной:
она стояла, как женщина после болезни —
не слабая, а выжившая, и потому сильней.
Вечер садится ей на плечи мягким шарфом,
фонари заселяют карниз золотыми пчёлами,
и каждый луч — это игла, сшивающая эпохи.
Машины текут, как река, не зная усталости,
и арка глядит на них без укора и гордости.
Она просто есть — как сердце у дома,
как мать у порога, как слово «вернись».
Я выхожу на балкон и ставлю локти на мир,
видимый в раме, где нет стекла для времени.
Мы дожили: то, что разбили, обратно целое,
а то, что казалось концом, стало началом пути.
Если поднести ухо к камню, он дышит —
и в этом дыхании — все, кого я любил и люблю.
Вечер закрывает глаза арке не для сна,
а чтобы в темноте видеть дальше, чем днём.

IV. Ночь и дорога на юг

Ночью арка — чёрный обруч на горле звёзд,
через который уходят фразы дорог.
Тифлис — только имя ветра, но он зовёт,
и улицы вытягиваются в тонкие струны.
Автосервис смолкает, вокзал глухо дышит,
и цирк превращается в луну местного неба.
Я прислоняюсь щекой к прохладе перил
и слышу, как ночь шьёт городу новую кожу.
Таксист курит, как малый маяк,
и его окно мигает морзянкой удачи.
Пары проходят под аркой — и становятся ближе,
как будто камень благословляет плечо к плечу.
Город шепчет: «не бойся сменить маршрут,
даже если завтра будет похож на вчера».
Ночь — это репетиция отъезда без чемодана,
когда берёшь с собой только имена.
Я повторяю их, как бусины розария,
и каждый звук протирает звёздный воздух.
С юга налетает запах винограда и пыли,
в нём смешаны свадьбы, базары и осень.
Арка держит эту смесь, как хороший сосуд,
чтобы к утру разлить её по домам без потерь.
Я думаю о дороге, которая идёт сквозь меня,
и понимаю: ворота — не снаружи, а внутри.
Кто нашёл их — тот не заблудится, даже в темноте.
Ночь берёт меня за руку — и ведёт через арку,
где каждая тень — это память в форме света.

V. Окно, ель и годы

Эти восемь лет — как восемь кольц на ели,
каждое пахнет смолой и человеческим хлебом.
Мы здесь любили, грустили, учили молчание,
спасали по мелочи мир — у собственного стола.
Тёща варила борщ — и город становился красным,
дети смеялись — и арка становилась шире.
Я учился переносить тишину через будни,
как разнорабочий — мешок с добром.
Балкон знал все мои молитвы без слов,
и слышал, как я обещал себе быть мягче.
Город принимал мои клятвы без подписи,
и отвечал фарами, как звёздный телеграф.
Когда казалось, что сил больше нет,
я смотрел на арку — и силы приходили.
Она стояла, как аргумент в споре,
который выигрывает не громкостью, а фактом.
Если бы у благодарности были камни,
они были бы такого цвета, как этот известняк.
Если бы у памяти был адрес,
он был бы здесь: проспект, арка, ель, окно.
Я благодарю — за время, которое стало мной,
за город, который стал моей печенью и кровью,
за арку, которая научила держать слово
и выпускать жизнь, когда ей пора идти дальше.

Эпилог

Когда;нибудь мы уедем — каждый по своей дороге,
и арка останется здесь, как точка пульса города.
Но внутри нас будут стоять другие ворота,
складенные из тех же камней: верности, труда и света.
Через них будет входить утро и выходить вечер,
ребёнок будет проходить — и становиться выше,
друг — становиться ближе, сердце — спокойней.
Пусть всякий, кто пройдёт под Тифлисскими воротами,
пронесёт их тень в себе — как свет, который не гаснет.
И если где;то сломают ещё одну арку памяти,
мы будем знать, как её собрать: по голосу камня,
по смеху детей, по запаху супа на общей кухне,
по кивку прохожего, который не знает нас по имени,
но идёт с нами один и тот же большой дом.


Рецензии