Встреча в Питере

Город, значится, наш — Питер,
Кварталов, считай, не счесть.
И тот, кто сапоги об него вытер,
Навек влюблён в его честь.
Богаты мы глыбой гранитной,
И студеная течет в нас Нева,
И крыши над нами с плиткой,
И в дымке — мосты, купола.

Не лезем мы в кресла да в звания,
Но в каждом — своя боль и свой звон.
У нас со дворов наши знания,
Ведь двор — это вечный притон.
У каждого — чайник скрипучий,
Да «Ява» в кармане на раз.
Но что-то, родное и жгучее,
Сжимает в кулак порой нас.

...И вот — на Крестовском, в скверике,
У Петроградки — весна.
Звенит чья-то юность на велике,
Вдруг что-то шепчет: «Она...»
— Привет. Не узнала тебя в этом свитере.
— И ты, я вижу, жива.
— Давно не была я в Питере.
— Давно тут не был и я...

Она — в очках, и модном мундире,
С глазами почти как в кино.
Когда-то — смеясь на квартире,
Мы с нею делили вино.
— Ты знаешь, тогда, в нулевых,
Когда всё летело в кювет...
Ты говорил о годах золотых,
А я получила — декрет.

А что ты?
— Писал. Бездомный.
Ходил по ночам как волк.
Теперь вот, как ты, — лишь знакомый,
Да постепенно умолк.
— А я — по учебе в Праге.
Потом был муж, и разрыв...
— А в сердце?
— Не знаю даже.
 Тогда ты был так красив...

— Ты знаешь, я слышал
В чужих городах — свой Питер.
Я видел в кирпичной вышке
Твой профиль, а в небе Юпитер ...
— Прости, что тогда не вышло.
Я просто жила как могла.
— И я. Я не знал, что бы вышло.
Вся жизнь — будто тень от крыла.

Молчали. А день остывал.
На улице — фонарь и аптека.
Город дрожал, как вокзал,
А в голове фонотека.
— Ну что же, прощай...
— Постой-ка,
Ты знаешь... всё это смешно.
Наша молодость — просто прослойка
На фоне чужого кино.
— Давай же, нужно быть стойким.
— Конечно, уже решено.

Прошёл я обратно по Мойке,
Сквозь мрак и витрины аптек.
Всё — то же. Всё те же помойки —
Потухший, и умерший век.
Прошли и пустые прилавки,
И рэкет ушёл под сукно.
На месте ларьков — заправки,
А вместо кафешки — бухло.

Хотя всё цивильно вроде,
Убрали ненужные доски.
Но свет этой новой «свободы»
Холоден, как и подростки.
Встречаются всё реже лица,
С которыми пил ты и жил.
И каждый, казалось, стремится
Забыть, кто и кем тогда был.

Стареет и город, и память.
Но что же не сходит с лица?
Во сне продолжает мне Таня
Громко кричать с крыльца.
Я в Питере — в эту весну,
Сквозь пыль двухтысячных лет.
Все тайны ушли в тишину,
И мрак затмил былой свет.

Смотрю на Неву, и строки Блока,
Вспоминаются, как встарь.
И голос звучит — без упрёка:
«Аптека, улица, фонарь».