молчание города

Город уши заткнул и уснуть захотел,
и все граждане спрятались в норы.
А у меня в этот час ещё тысяча дел, —
задёрни шторы…
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
И пускай сторожит тебя ночью лифтёр,
и ты свет не гасил по привычке —
я давно уже гвоздик к замочку притёр,
попил водички
                и забрал вещички….
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
(Владимир Высоцкий "Город уши заткнул")



Быть может я когда-нибудь вернусь
в тот город из конструкций и бетона, –
смогу перетерпеть и вонь, и гнусь,
которой он пропитан... И персоной
non grata прошвырнусь по площадям,
по улочкам, пустующим унылым,
где в окна с недоверием глядят
сквозь щель в портьере… а когда-то было
звучал тут колокольчиковый смех,
улыбками расцвечивая лица, –
теперь на каждом — маска и доспех.
И цвет по рангу, вшитый на петлицы,
и по ранжиру — правила и стол,
и выучка, сродни муштре солдатской.
У каждого припрятан где-то ствол...
Вернусь, пожалуй. Может даже статься,
смогу ютиться в доме — на краю,
куда не доползёт ни зверь, ни птица, –
мечтать о месте в «сказочном раю».
Со всеми вместе к этому стремиться,
занявшей нишу в плотной густоте,
оформившись во взрослую «имаго».
Но помню пел Бутусов: «На Кресте
со Мною повиси...» — не в этом благо?
И кре́стным ходом "От себя к Себе"
на жертвенник безропотному Агнцу
иду покорной  пастырю-судьбе,
ведь тяжкий груз юлить и притворяться
изменит в корне благостный уклад, –
вмиг набежит воинственная кодла…
Да advocatus diaboli не спят,
стараясь обели́ть поступок подлый,
лукавого представив честным малым.
(тот горд, как триумфатор, — на коне!)
Как это представление достало!
Когда б не свет в зашторенном окне…
Где тонок луч бесплотных эманаций,
где различимы тени на стене… 
Казалось бы, нет смысла возвращаться,
но что-то обрывается во мне
и жалко, что исчезнет без следа.
Об этом на задворках и не вспомнят.
Да я бы не вернулась — никогда! —
каб не свеча
в одной из тёмных комнат…





Post scriptum:
Валентин Катарсин "Покуривая трубочку"

Вот я и вернулся в город юности.
Серый дождик за окном гостиницы.
Я достал, покуривая трубочку,
записную книжку телефонную.

Чтобы услыхать былых товарищей,
стал звонить, покуривая трубочку,
Соколовскому, Храброву, Громову.
Я звонил, но что за наваждение –
попадал к каким-то Тихомировым,
Трусовым, Пузановым и Зайцевым…

Я листал, покуривая трубочку,
записную книжку телефонную:
к Мореву звонил – напал на Лужина,
за Углова мне Круглов ответствовал.
— Света Чистякова? Нет, не слышали, –
хохотала некая Распутина…

Новую раскуривая трубочку,
долго я звонил былой Любимовой:
— Не туда попали, уважаемый, –
поясняли мне довольно вежливо
Хрусталёвы, Коврины и Тряпкины…

Записную книжку телефонную
спрятал я в гостиничную тумбочку.
Серый дождик за окном подрагивал
и стучал по крышам нашей юности,
и дымилась преданная трубочка…


Игорь Бирюков "Слово мне говорило"

Слово мне говорило: плюнь на мою свободу.
Я теперь про природу. Я теперь мимимишно.
Дети, семья, кредиты — на фиг бы я народу.
Мало ли кем я было? Важно каким я вышло.

Я теперь стало крепче, образней и обсценней.
Разве ты сам не кроешь мною всё трёхэтажно?
Часто, когда мне стрёмно, лезу и я на стены,
Если мной гонят воду не утоляя жажды.

Было ли я в начале? Мне говорят, что было.
Я же себя не помню: ни языка, ни смысла.
Помню, что я боялось, помню как я любило,
Помню себя пророком, даже доносной крысой.

Помню себя на плахе или на баррикадах,
Только не помню с кем я (вечное или-или).
Jedem das Seine – тоже я на воротах ада.
Лютер сказал, а после лютые повторили.

Мальчики мной твердили то, что король раздетый.
Мальчиков убеждали, сделав из них военных.
Чаще мной убивали проще, как мух – газетой.
Мною и воскрешали этих же убиенных.

Если меня ты вспомнишь и повторить захочешь,
Сгинуть со мной за слово – глупо, одним-то словом.
Нынче я с воробьями в стае дерусь за крошки.
Вылетело по-дури, да измельчало снова.



* Jedem das Seine — дословный немецкий перевод латинской фразы suum cuique «каждому своё» или «каждому то, чего он заслуживает», классический принцип справедливости, — базовое юридическое понятие. Несколько столетий употреблялось как идиоматическое чисто немецкое выражение, например, его можно встретить в работах Мартина Лютера и его современников. Во время Второй мировой войны эта фраза цинично использовалась нацистами как девиз, изображённый над входом в концентрационный лагерь «Бухенвальд» и обращённый лицевой стороной внутрь к заключённым.