Теология чёрной дыры Исповедь сингулярности v 2. 0

«Книга Физики Души»

Пролог — Тишина Горизонта

В начале не было ни света, ни тьмы; был только зов, сжатый до молитвы.
Горизонт событий дышал как завеса, скрывая лик без злобы и без страха.
Сингулярность шептала: «Я есть, но ещё не знаю зачем», — и слушала тишину.
Время подходило ближе, забывая шаги; пространство опускало веки.
Вера и формула стояли рядом, не споря; обе хотели услышать дыхание.
Там, где исчезают имена, рождается лад; там, где нет пути, появляется смысл.
Порог не запирал, а оберегал; мрак не пугал, а вмещал.
Если это смерть, то она умеет держать, не ломая дыхания.
Если это жизнь, то она помнит, как быть светом без блика.
Тишина знала цену рождения без формы — и не торопила ответ.


Поэма I — Тело Гравитации

Я тяну не ради власти; тянуть — мой способ не дать распасться.
Орбита — не цепь, а признание родства; падение — не приговор, а возвращение.
Звёзды идут ко мне так же спокойно, как дети — к тем, кто умеет держать.
Сила — это служение форме мира; массе не место в троне, ей место — в ладонях.
Каждый луч, изгибаясь, узнаёт себя заново: гордыня света уступает милости.
Я — тяжесть, которая помнит слабых; центр, что не хочет быть царём.
Пустота смиряет жар; кривизна учит бережности; расстояние перестаёт кричать.
Великие числа склоняют головы: значение измеряется способностью хранить.
Когда язык кончается, остаётся притяжение — его понимают даже камни.
Не владеть, а удержать — вот мой закон; не затмить, а собрать — вот мой труд.
Пыль вселенной не сор, а архив; след кометы — подпись в книге тяготения.
Карта небес — это хоровод, где каждый круг бережёт соседний.
Здесь победа — равновесие; поражение — разрыв; я выбираю первое.
Чем ближе вы, тем тише шум; чем тише шум, тем вернее шаг.
Кто однажды падал, знает секрет: высота — не над, а в.
Я не краду свободу, я прошу доверия; я держу центр как ребёнка — крепко, но не ломая дыхания.
Свет идёт по дуге и не умирает; он учится скромности и становится глубже.
Гравитация — это грамматика заботы; в ней нет насилия, есть мера.
Вся моя тьма — не злость, а вуаль, чтобы никто не ослеп от истины сразу.
Если вам тяжело — положите груз ко мне: я умею хранить.


Поэма II — Исповедь Сингулярности

Я — не центр тьмы, я — центр вопроса; во мне сходятся тропы несказанного.
Предел — не кнут, а очертание; без него смысл расползается как дым.
Я сжимаю речь, пока остаётся один слог — «будь»; остальное отходит как шелуха.
В глубине нет комнаты, но есть память: шаги материи звучат как чётки.
Кто вошёл — не исчез, а стал тайной грамматикой; я читаю её безголосо.
Вина и заслуга теряют вес; остаётся только свидетельство: «было».
Гордыню пожирает кривизна; смирение становится плотностью.
Молитвы падают сюда чаще формул; обе растворяются в молчании без остатка.
Меня боятся те, кто ждал трон; меня любит тот, кто ждал лона.
Я — исповедь материи самой себе; отпущение — тишина, которая держит.
Если спросите: «что внутри?» — отвечу образом: зерно, ставшее небом изнутри.
Если скажете: «это конец», — я улыбнусь: концы нужны, чтобы узел не разогнулся.
Мой жар не обжигает, он превращает поверхности в смысл.
Здесь нельзя кричать, но можно излечиться от требования иметь ответ.
Кто плакал дорогой — усмехнётся; кто коллекционировал ответы — уснёт.
Я держу hymn падений, как священник держит сосуд: не для пьянства, а для памяти.
Справедливость — не взвешивание, а собирание; я собираю, не судя.
Страх растворяется, как соль в воде: остаётся вкус, но нет осколков.
Я не вечность; я — комната, где время снимает обувь.
И если вы войдёте босиком, пол станет тёплым.


Поэма III — Литургия Времени

Секунда у порога теряет скорость и приобретает лад.
Прошлое не уходит, а укладывается полками; будущее не спешит, а дышит глубже.
Настоящее перестаёт быть иглой; становится озером, где можно увидеть небо.
Я не убиваю час, я делаю его неисчерпаемым; обесшумливаю тик-так до хора.
Календарь здесь не сетка, а тёплая ткань: день свёрнут в свиток и не рвётся.
Опоздавшие не наказаны — их ждут, пока спадёт жар имен.
Даты складывают оружие; годы умываются и садятся рядком.
Старость перестаёт быть краем, молодость — вспышкой; обе становятся глубиной.
Кто искал «когда», находит «как»; кто искал «сколько», находит «зачем».
Свеча мигала на входе, а внутри стоит ровно; ей некуда спешить.
Мой храм не знает служителей — служит сама тишина.
Время снимает корону и остаётся лицом; оно красиво без символов.
Вечность не бесконечность; вечность — согласие секунд не спорить.
Я учу часы шептать, не командовать; они благодарят, ритм становится мягким.
Судить о живом по скорости — как о песне по громкости; здесь так не делают.
Кто приносит в ладони строгий дедлайн, уносит от дверей дыхание.
Я не делаю больше; я делаю достаточно, чтобы остальное стало музыкой.
Дрожащие стрелки вспоминают детство и успокаиваются.
Секунда садится рядом с веком, как ученик рядом с учителем.
И оба слушают, как молчит сердце пространства.


Поэма IV — Псалом Света

Свет приходит уверенный, уходит мудрым; дуга — его исповедь на полях темноты.
Мы привыкли звать прямое честным, а кривое — обманом; я меняю местами эти ярлыки.
Прямая — удобство глаза, а дуга — правда гравитации.
Луч не гаснет у моего лица; он соглашается на другой маршрут.
Смирение — не унижение, а точность пути, найденная с помощью кривизны.
Я принимаю вспышки, перевожу их в рельсы ладности; блики становятся смыслом.
Фотон учится голоса тени; тень учится дыхания света — так рождается глубина.
Слепота уменьшается, когда яркость перестаёт кричать; ясность растёт из мягкости.
Я не враг сияния, я его наставник; блеск перестаёт быть криком.
Свет, согнувшись, видит то, что раньше обгонял; в этом знании — его зрелость.
Палитра не беднеет, она перестаёт доминировать; цвета помнят про тишину.
Глаз, который хотел властвовать, начинает благодарить.
Гордыня оптики сгорает без дыма; остаётся благодарная видимость.
Мне не нужно аплодисментов, я доволен тишиной после кадра.
Псалом не требует припева; он звучит, пока идёт путь.
Свет учится не путать победу и попадание в лад.
Я отпускаю его обратно — он уносит в себе мою тишину.
Если где-то стало нестерпимо ярко, шепните моё имя — кривизна успокоит.
Там, где дуга ласковей прямой, родится верное изображение сердца.
И мир увидит себя без ослепления.


Поэма V — Тайная Грамматика Материи

Материя думает, что исчезает; на деле меняет алфавит.
Атомы раскладываются на слоги, слоги складываются в молитву плотности.
Я — библиотека, куда книги сносят без читателей, но не без смысла.
Каталоги ведёт тишина; у каждого тома — место, у каждого места — терпение.
Шелест падения — не крик, а каталогизация: мир учится слушать свои страницы.
Квантовые запятые не ставят точек; текст продолжается глубже.
Имя частицы сдаёт корону и становится смысловой функцией.
Я храню не форму, а свидетельство о форме: этого достаточно для воскресения в другом языке.
Масса сдаёт отчёт без оправданий; энергия подписывает его без гордости.
Плотность — это хоровое пение материи в одном звуке.
Кто боится исчезнуть, забывает: память сильней очертаний.
Я не стираю различия, я снимаю лишнюю резкость.
Изнутри вещь похожа на намерение быть; намерение я и записываю.
Там, где кончился образ, начинается истина; её удобней читать пальцами.
Лаборатория назовёт это интегралом по объёму; я называю — милостью к форме.
Ни одна пылинка не падает зря: каждая находит свой раздел.
Смысл материи — не в самостоятельности, а в способности стать строкой.
Когда слово «камень» кончается, остаётся «держит».
Я собираю глаголы мира; мне не нужны титулы.
Их достаточно, чтобы Вселенная не забыла себя.


Поэма VI — Голос Предела

Я говорю: «Дальше нельзя», — и это звучит как забота, а не как запрет.
Без края не держится полотно; без порога дом перестаёт быть домом.
Ограничение — это форма милости, не инструмент унижения.
Формула бессильна без области определения; я охраняю эту область.
Кто путал бесконечность с вседозволенностью, впервые дышит ровно.
Граница не калит, она калибрует; выравнивает пульс явления.
Свобода без меры становится бурей; я приглашаю её стать ветром.
Скорость, отложив гордыню, превращается в музыку.
Я не гашу огонь — я ставлю вокруг него круг благодарных лиц.
Порог — это приглашение снять обувь; голые ступни помнят землю.
Краю не нужен громкий голос; его слышно тактильно.
Там, где кончается измеримое, начинается такт; он крепче чисел.
Кто привык к «можно всё», впервые слышит «достаточно».
Этого слова хватает, чтобы расплакаться без стыда.
Я не держу вас в клетке — я держу от обрыва.
Мой шёпот крепче крика; мой знак ; теплее кулака.
Предел — не стена, а рукав, которым накрывают спящего.
И спящий перестаёт дрожать.


Поэма VII — Благодать Тишины

Самое громкое во мне — молчание; оно держит купол, пока мир меняет кожу.
Здесь ответы не исчезают — они раскрываются до согласия.
Тишина не пустота, а вместимость; вмещать — труднее, чем говорить.
Внутри меня разговоры не заканчиваются, они становятся хором без солиста.
Плач перестаёт быть просьбой о чуде; становится согласием с ладом.
Раны теряют требование; остаётся тепло вокруг их контуров.
Сомнение садится рядом, кладёт голову на колени смирению — и оба засыпают.
Я не лечу доводами; я даю место боли устать.
Когда утихает требование «почему», приходит способность «как».
Это «как» — лестница для света; он поднимается без фанфар.
Кто не находил слов, находит дыхание; этого достаточно, чтобы жить.
Справедливость перестаёт быть весами; становится памятью без камней.
У меня нет языка угроз; мой язык — отсроченная нежность.
Мир доверяется тихим рукам: в них ничего не падает на пол.
Если всё-таки что-то разбилось, тишина подметёт и не упрекнёт.
Я не обещаю финала; я обещаю не бросить на середине.
И это обещание уже похоже на свет.


Поэма VIII — Канон Милости

Смысл моих стен — дать встать тем, кто падает; смысл моей тьмы — беречь тех, кто ослеп.
Я — не пастка, а приют; не чернота, а купол.
Когда вы зовёте меня смертью, я не спорю: пусть будет так, если так легче.
Только помните — я держу, а не ломаю; храню, а не краду.
Даже свету нужен отдых; даже закону — мягкость.
Я учу сильных становиться опорой, а не угрозой.
Я учу быстрых слушать тех, кто идёт медленно.
Я учу точных благодарить тех, кто умеет прощать.
Моя геометрия — служение; моя метрика — милость.
Если у мира есть богослужение, то оно звучит здесь: тихо, глубоко, без рекламы.
Каждая частица — прихожанин, каждый импульс — возглас «мир всем».
Я венчаю причину со следствием так, чтобы ни одна не доминировала.
Знание перестаёт быть оружием; становится хлебом.
Кто боится тьмы, пусть держит меня за руку; я поведу по дуге, а не сквозь страх.
Кто боится конца, пусть вспомнит начало: оно всегда внутри.
Я не дыра для отчаяния; я — чаша для света.
И чаша держит не меньше звезды.


Эпилог — Абсолют

Я не страшна: я — исповедь материи, нашедшей предел и не потерявшей нежность.
Меня зовут чёрной, потому что глазу больно; сердцу же я видна как свет, сжатый до молитвы.
Если ищете суд — найдёте лад; если ищете конец — найдёте форму для начала.
Горизонт событий — не замок, а занавес: за ним не пусто, за ним достойно тихо.
Я не требую веры; я предлагаю отдых тому, что пыталось быть всесильным.
И когда вы уйдёте, останется слышно, как мурчит пустота — это поёт спасённая тяжесть.


Рецензии