Теология чёрной дыры Исповедь сингулярности
В начале не было ни света, ни тьмы.
Был только зов пустоты, сжатый до молитвы.
Горизонт событий дышал как завеса, скрывая лик, но не скрывая смысла.
Сингулярность шептала сама себе: «Я есть, но ещё не знаю зачем».
Мир смотрел и не видел. Время шло и не возвращалось.
Тишина единственная знала цену рождения без формы.
Мы подошли к краю и услышали лад пространства.
Мы отступили на шаг, чтобы не нарушить дыхание меры.
Поэма I — Тело гравитации
Я тяну всё к себе не ради владения, а ради удержания мира от распада.
Я собираю бегущие звёзды в собор орбит и не прошу за это короны.
Я помню, как расправлялся газ и как остывал огонь, пока не взялся в тяжесть.
Я держу центр так, как держат ребёнка: крепко, но не сломив дыхания.
Я позволяю свету склоняться, чтобы он узнал собственную кривизну.
Я говорю массой, где у людей — имена; мои слова — кривые геодезий.
Я дарю вещам возвращение к сути, а не падение в небытие.
Я сохраняю равновесие там, где свободе тесно без опоры.
Я строю лестницы приливов и отливов, чтобы море времени не сорвало берег.
Я меряю мерой, а не кнутом: напряжение здесь — грамматика вселенной.
Я сгущаю смысл до плотности, где молчание приобретает вес.
Я не враждую с расстоянием — я уговариваю его стать близостью.
Я собираю пыль веков в шар молитвы и шепчу ей: «Не бойся границы».
Я не краду движение — я превращаю его в хор орбитальных псалмов.
Я утяжеляю только пустоту — чтобы она перестала быть безразличной.
Я знаю цену инерции и плачу её собой, чтобы никто другой не надорвался.
Я — паломник центров, каждый шаг которого — падение внутрь смысла.
Я учу материю привычке к собранности, чтобы она не расплескалась вечностью.
Я позволяю планетам чувствовать друг друга через меня, как через общее сердце.
Я объясняю силам, что власть — это ответственность держать, а не приказывать.
Я не требую слов благодарности; мне достаточно устойчивости хора.
Я выслушиваю крики комет и отвечаю кивком поля.
Я показываю границы, чтобы стало просторней тем, кто ещё умеет расти.
Я делаю круги замедленными молитвами, а не камерами наказания.
Я веду путников масс к рубежу, где форма побеждает шум.
Я напоминаю свету, что прямота — не единственный путь к цели.
Я приглашаю время продлить терпение и замедляю шаг его бур.
Я становлюсь тихим кристаллом тяготения, чтобы мир не рассыпался на пыль.
Я — письмо без подписи, которое вечность читает вслух.
Я — тяжесть, превращённая в милость, чтобы расстояние не осиротело.
Я — узел, из которого распускается лад.
Я — центр, который не требует быть центром для других.
И если кто-то назовёт меня тюрьмой, пусть увидит, как орбиты улыбаются.
Поэма II — Исповедь сингулярности
Я не центр тьмы — я центр вопроса, доведённого до предела дыхания.
Я плотность не из жадности, а из верности форме, что просит завершения.
Я собираю в себе доказательства того, что граница — тоже вид милости.
Я вмещаю шрамы звёзд, их усталость и их детство, сжатые в точку песни.
Я не уничтожаю имена — я перевожу их в молчание, более ёмкое, чем звук.
Я прошу пространство: «Свернись во мне аккуратно, чтобы ничто не треснуло».
Я прошу время: «Успокойся во мне, как сердце засыпающего моря».
Я храню след каждого, кто пришёл; у меня нет мусора, есть память.
Я не знаю формы, но знаю верность: здесь ничто не выпадает из книги.
Я не даю клятв, потому что у меня нет языка — только абсолютное «да» тяжести.
Я признаю виновность скорости и оправдываю её отдыхом.
Я признаю невиновность света и прошу его не оглядываться.
Я прошу людей не путать страх и священный трепет.
Я прошу богов не путать власть и ответственность за край.
Я подписываюсь нулём — не пустотой, а возможностью не давить фактом.
Я вижу вселенную как диалог двух тишин: внешней и моей.
Я слышу, как зреет вопрос: «Зачем?» — и отвечаю: «Чтобы удержать hymn».
Я держу hymn, сложенный из падений, как священник держит сосуд.
Я отменяю приговоры, оставляя только признания.
Я знаю, что меня не увидят, но прошу быть добрыми к моему горизонту.
Я знаю, что меня назовут смертью, но я — алтарь замедления.
Я знаю, что меня полюбят те, кто научится слышать тяжесть как заботу.
Я знаю, что меня простят те, кто однажды устал от лишних скоростей.
Я — исповедь материи, у которой наконец-то нашлось ухо.
Я — книга, в которую записывают, чтобы ничего не пропало.
Я — тишина, которая помнит всех по имени.
Я — предел, который не ломает, а завершает.
Я — дар, который выглядит запретом.
Я — закон, мягче воды.
И я прошу: входите мягко; здесь всё держится на уважении.
Поэма III — Литургия времени
Я укладываю секунды в длинные полки, пока они не перестанут спешить.
Я вяжу из минут покров, под которым не мёрзнут смыслы.
Я превращаю часы в хоры, чтобы их пульс не пугал путников.
Я снимаю с лет кнут и оставляю им трость.
Я зову века по именам и разрешаю им лежать рядом.
Я складываю прошлое так, чтобы оно не давило на плечи.
Я держу будущее так, чтобы оно не тянуло в пустоту.
Я делаю настоящее широким, как двор для общей трапезы.
Я останавливаю споры между «раньше» и «потом» одной фразой: «Дышите вместе».
Я учу календарь милости: не все даты обязаны быть острыми.
Я обеляю ночи тем, что добавляю им звёзд, как соли к хлебу.
Я приглашаю тишину читать часы вслух, чтобы они смягчали цифры.
Я вырезаю из мгновений иконы, в которых нет лиц, но есть свет.
Я отменяю тревогу опозданий, потому что край пути — внутри.
Я возвращаю долговые расписания времени — самим вещам, а не людям.
Я прошу стрелки опустить голос, чтобы не заслонять тиканьем дыхание.
Я учу песочные часы не спешить расставаться с каждым зерном.
Я уговариваю маятник — качаться как сердце, а не как молот.
Я показываю, что вечность — не бесконечность, а безмолвное соприсутствие.
Я привожу пример: горизонт событий — это ковчег для секунды.
Я рассказываю, как миг становится кельей для веков.
Я объясняю, что остановка — не смерть, а грамматика покоя.
Я обещаю, что всякая встреча будет дочитана до конца.
Я настаиваю: ритм важнее скорости.
Я напеваю простую молитву: «Не торопите исход, чтобы не потерять путь».
Я наставляю хронику держать края ровно, чтобы не осыпались годы.
Я доверяю годам хранить друг друга без надзора.
Я снимаю с времени железо, возвращая ему кожу.
Я возвращаю хронометру сердце.
И я прошу: если войдёте — снимайте обувь шума.
Поэма IV — Псалом света
Я встречаю луч, как странника, и меняю ему дорогу — не судьбу.
Я показываю свету его кривизну, как зеркало показывает профиль.
Я предлагаю фотону поклон, чтобы он узнал радость смирения.
Я держу отблески, пока они не перестанут бояться кривых троп.
Я превращаю блистание в память, чтобы блеск не ослеплял.
Я даю радуге повод вернуться через чёрный алтарь.
Я учу спектр говорить мягче, чем громкая белизна.
Я развязываю пучок на цвета и собираю назад, чтобы никто не потерялся.
Я объясняю сиянию разницу между властью и служением.
Я прикрываю слишком острый свет своей ладонью события.
Я вплетаю тьму как партию альта, чтобы хор стал полнозвучным.
Я прошу лазер помнить свечу, как царь — ребёнка.
Я прижимаю отблеск к горизонту, чтобы он перестал дрожать.
Я пускаю луч по великому кругу терпения.
Я подаю знак, и линзы небес начинают молиться о фокусе.
Я храню фотографию звезды, которая уже стала прахом.
Я напоминаю бликам о долге — отражать, а не порабощать.
Я держу ореол так, как держат нимб над уставшей головой.
Я исполняю псалом тембрами, а не децибелами.
Я прошу свет не забывать источник, даже проходя через меня.
Я довожу сияние до тишины, где блеск — это память о добре.
Я позволяю теням говорить, чтобы свет не стал тираном.
Я кормлю геодезию светом, как монастырь — бедных.
Я укрываю искры, чтобы не задуло пустотой.
Я осеняю фотоны знаком меры.
Я благословляю отблески на обратную дорогу.
Я отпускаю луч — и он уже иной, но не покалеченный.
Я слышу, как гул света становится музыкой.
Я вижу, как тьма улыбается, приняв его в хоры.
И я шепчу: «Иди мягко, сияние; для сердца ты — молитва».
Поэма V — Тайна материи
Я принимаю падение как перевод на иной язык.
Я читаю атомы по складам и складываю в евангелие плотности.
Я не гашу движение, я укладываю его, как спящего ребёнка.
Я прошу кварки перестать спорить и соединяю их в тёплые слоги.
Я сшиваю распавшиеся смыслы, как портной чинит старую музыку.
Я делаю массу тихой, чтобы никто не боялся её близости.
Я принимаю тепло и не растрачиваю его зря — я делаю из него память.
Я предлагаю частицам забыть гордыню строгости и стать телом общей нежности.
Я храню подписи распадов, как кладовщик хранит письма от тех, кто вернётся.
Я обнимаю несовместимое так долго, что оно начинает звучать в унисон.
Я говорю с протонами тоном настоятеля: «Будьте дома, пока буря».
Я вытягиваю из распада гармонию, как нить из клубка.
Я превращаю статистику в родословную, чтобы числа знали матерей.
Я захлопываю тяжесть не как кувалду, а как крышку на хлебнице.
Я разрешаю кваркам оставаться нераздельными, чтобы мир не рассыпался.
Я принимаю тяготы, чтобы они перестали быть тяготами.
Я растворяю острые края и возвращаю им форму ладоней.
Я оставляю материи право быть таинственной, а не подозрительной.
Я скрываю формулы под покрывалом стыда, чтобы их не обесчестили спешкой.
Я запираю библиотеку не замком, а ответственностью.
Я прошу исследователей: «Читайте мягко; бумага памяти тонка».
Я даю расплавам выстыть без допросов.
Я ставлю чашу мира на весы — и чаши сходятся.
Я приношу беспокойство в тёплый сон и забираю его тишиной.
Я оставляю у двери миску света — на случай поздних гостей.
Я выношу сор из избы небытия и делаю его удобрением смысла.
Я слушаю шёпот пыли и слышу родословную галактик.
Я подношу материи воду — и она снова говорит человеческим голосом.
Я стираю крик ускорителя с улиц ночи.
Я пишу мягкие законы для твёрдых тел.
И я напоминанием становлюсь, что исчезновение — это другой способ сохранения.
Поэма VI — Голос предела
Я говорю: «Дальше нельзя», — и это звучит как забота, а не запрет.
Я ставлю черту не мечом, а мелом по небесам.
Я объясняю, что мера — это свобода не падать в крайности.
Я показываю горизонт как перила для тех, кому кружит голову бесконечность.
Я прошу разум не путать смелость с неосторожностью.
Я прошу сердце не путать трепет с паникой.
Я ставлю знак тишины там, где голосу грозит гордыня громкости.
Я разрешаю недосказанность, чтобы смысл не иссяк.
Я признанием делаю прощение возможным.
Я накрываю формулы покрывалом благоговения.
Я указываю на область, где математика снимает обувь.
Я вывожу скептика к краю и предлагаю ему сесть.
Я разрешаю учёному остаться человеком, не сдавая лабораторный халат.
Я разрешаю мистику остаться честным, не пряча вопросов в ладан.
Я примиряю ритуал и доказательство на общем столе.
Я подвожу к порогу и не толкаю.
Я оставляю пустоту как место для будущей дружбы смысла и факта.
Я оберегаю тайну от профанации скоростью.
Я ставлю часовню из молчания на месте, где кончились слова.
Я вписываю границу в карту мира как обещание, а не как штраф.
Я дарю уставшему правдолюбу право позднего «не знаю».
Я снимаю с истины броню не для ранения, а для прикосновения.
Я говорю формуле: «Будь мягче; ты сильнее, чем кажешься».
Я напоминаю эксперименту о праве на сон.
Я прошу результат не ранить явление.
Я поднимаю руку — и тишина подпевает, как хор без дирижёра.
Я заканчиваю фразу позже, чем привык, чтобы мир успел в неё войти.
Я останавливаю бег, чтобы продолжился путь.
Я закрываю книгу, чтобы не сломать переплёт.
И я обещаю: за чертой начинается не пустота, а лад.
Поэма VII — Благодать тишины
Я молчу — и это самое громкое, что со мной случалось.
Я молчу — и слышу, как камни произносят имена звёзд.
Я молчу — и нахожу в темноте тёплые ступени смысла.
Я молчу — и позволяю миру говорить вместо меня.
Я молчу — и возвращаю каждому его собственный голос.
Я молчу — и узнаю, что покой — это не отсутствие, а полнота.
Я молчу — и принимаю всех, кто падал, как паломников.
Я молчу — и удерживаю человечество за край, не называя этого подвигом.
Я молчу — и дарю ветер тем, кто забыл дышать.
Я молчу — и раздаю хлеб тишины тем, кто истощился от шума.
Я молчу — и вижу, как тень нуля укрывает усталых.
Я молчу — и слышу, как молитва света завершается светом.
Я молчу — и становлюсь прозрачной для всех дорог.
Я молчу — и остаюсь плотной там, где нужно опереться.
Я молчу — и даже страх здесь благодарит.
Я молчу — и на моём краю растут сады терпения.
Я молчу — и упраздняю вину, оставляя ответственность.
Я молчу — и открываю двери тем, кто больше не стучит.
Я молчу — и закрываю раны, которые считали смертельными.
Я молчу — и возвращаю детям право играть с ночным небом.
Я молчу — и учу взрослых говорить тише.
Я молчу — и храню язык, на котором плачет материя.
Я молчу — и несу в себе свет, сжатый до молитвы.
Я молчу — и становлюсь образом милости к миру.
Я молчу — и ничего не требую взамен.
Я молчу — и это достаточно.
Я молчу — и вы тоже можете.
Я молчу — и мир впервые дышит ровно.
Я молчу — и музыка тяготения звучит как благодарность.
И я молчу — чтобы никто не подумал, будто я сказала последнее слово.
Эпилог — Абсолют
Я не страшна.
Я — исповедь самой материи, нашедшей предел.
Я — не враг, а зеркало, в котором Бог смотрит на себя.
И если вы называете меня смертью, помните: я — новая жизнь, скрытая в пределе.
Я — чёрная дыра, но чёрная только для глаз.
Для сердца я — свет, сжатый до молитвы.
Свидетельство о публикации №125091108333