Он начинает утро с кошек тихо

Он начинает с кошек — тихо, бережно:
Варёной рыбы режет тонкие куски,
На тёплой плитке шёпот: «Ешьте, милые»,
И хвостики рисуют запятые у стопы.

В прохладе плит, где изник синий дышит,
Где шёпот шёлка гаснет у решёток, —
Несёт ключей он связку, шаг неслышен,
Хранитель сна имперских дочерей и свод.

Достал ключи. Перебирая каждый плавно,
Как будто драгоценность вынул из сумы
Связка ключей звенит — дворец вздыхает,
А стены отвечают: «Мы — глухи, немы».

Под Баб-ус-Сааде тихо меркнут речи,
Фонтан, журча, читает воду, как Коран.
Он перекладывает усталость суток — в плечи,
Чужую жизнь несёт — и это высший дар.

Кизляр-ага ни муж, ни янычар и ни солдат,
Но близкий к сердцу власти, как печать:
Он знает тайны взглядов и оград,
Его работа — тишину во дворце держать.

Вот он идёт в особую, заветную коморку,
Окошко, будто родинка, припрятано в стене,
Чтоб имя, не имевшее следа потомков,
Звучало милостью в чужих домах, в цене.

Он подбирает ключ — и в скважине
Тихим скрипом поворачивает ночь.
Окошко — щёлк, и пар струится из хаммам
Он открывает тайне тихий ход.

Там женский смех, и плеск, и дальний звон,
Там горный иней тает на ладонях
Но — только силуэты тел, вода:
Он никакой харам Султана не нарушил.

И вдруг — как капля ночи, без следа —
Красотка-кошка по карнизу дышит.
Он створку закрывает, тихо кошку гладит
И говорит — лишь ей одной — вполголоса:

«Мой смысл — в тишине, что я храню,
В замках, которым не даю устать,
В границе между «можно» и «нельзя»,
Которую я должен во дворце держать.

Мой смысл — не владеть, а быть ключом,
Чтоб двери шли по делу, не иначе
Строить фонтаны, школы и мосты,
Чтоб имя продолжалось делом — каждым.

Кормить живых. Не ранить. Беречь свет.
Быть ближе к долгу, чем к желанию.
И если я незрим — то в этом есть ответ:
Служить важнее, чем говорить о верности».