Ткань времени

ПРОЛОГ — НАВЕДЕНИЕ ЛАДОВ

В начале — не слово, а мерцание меры,
не точка, а мягкий разворот нуля в потенциал,
как будто ткань ещё не выбрала нить,
а уже держит на весу дыхание мира.
Мы касаемся края — и край вспоминает форму,
как берег, что узнаёт волну по шагу,
и тишина разворачивает ладонь,
чтобы не уронить будущую музыку.
Всё, что назовём «временем», — это согласие ритмов,
договор дыхания с расстоянием,
который слышат камни, но забывают часы.
Пусть же сегодняшняя нить войдёт в станок без скрипа,
и ни одна петля не будет туже милости.

ПОЭМА I — НИТИ РОЖДЕНИЯ

Где нуль стоял — там просыпается узор:
из темноты выходит тихий профиль света,
и тьма не спорит — она уступает место,
как мать, что отступает, чтобы сын шагнул.
Любое «первое» — на самом деле память,
поднятая из глубины бездонной меры;
мы называем это «рождением», хотя
то — возвращение к себе через забвение.
Слушай, как нити пробуют ладонь,
пока ещё без цвета и без имени:
их трепет — карта будущих дорог,
их дрожь — преддверье каждого решения.
И если спросишь: «кто ткёт?» — ответит пауза:
ткёт не рука и не станок, а равновесье,
которое нашло в себе дыханье,
и стало тканью, чтобы не распасться.
Так возникает время — как уступка,
как согласованная очередь касаний:
одна волна даёт пройти другой,
и обе — в круг, и каждая — с опорой.
В этом уступе — всё, что мы зовём судьбой;
в этом согласии — всё, что мы зовём свободой.
Мы выбираем — и нас выбирает ритм,
мы называем — и нас называет мера.
Пока не ляжет нитка на ключевую ноту,
узор не явится, и тьма не станет домом.

ПОЭМА II — ТКАЦКИЙ СТАН ВСЕЛЕННОЙ

Когда узор рождается, он просит правило,
не как тюремщик — как мост через разлив;
лад — это не запрет, а несущая способность,
чтобы вес эпох не проломил ничью ладонь.
Ткацкий стан Вселенной — хор согласий,
где уток и основа не враги,
а два дыхания, сплетённых в третий смысл.
Здесь каждая петля — как малое «почему»,
и каждая прокидка — частный «потому».
В разметке — милость: шаг, что не давит, держит.
Слушай, как мерно ходит челнок —
он не торопится, но всё успевает,
как тот, кто знает тайну незаметности.
Мы ставим метки — в узелках и швах:
где помнить, где отпустить, где отложить,
чтобы вернуться с новым слухом к прежней теме.
И если где-то кольнуло несогласие —
мы не рвём ткань, мы ослабляем напряженье,
даем нулю-добру войти меж нитей,
чтобы не болью, — пустотой шум унялся.
Так строится закон: не сверху, и не твёрдым,
а изнутри — как мягкий каркас времени,
который не ломает, а выравнивает путь.

ПОЭМА III — ПАМЯТЬ УЗОРОВ

У памяти — узор не прямой, а спиральный,
в ней возвращается не то же, а родное.
Мы говорим «вчера», а ткань слышит «глубже»,
мы шепчем «ещё раз», а ей слышится «иначе».
Здесь каждый след журавля — как подпись ветра,
и каждая капля дождя — как подпись неба;
здесь именами служат ритмы, не слова.
Камень хранит узоры тишины —
треснувший обод времени, где звякнул молот,
и чуткий край, где пыль легла, как шёлк.
Вода хранит узоры возвращений —
по ней читают каденции разлук,
по ней снимают мерку на прощанье.
И есть ещё узор из незаконченных,
из тех, кому хватило только паузы:
они живут меж нитей — как возможность,
которую нельзя забыть без ущерба правде.
Память — не про «так было»;
память — про «так держать»,
чтобы не сорвалось дыхание дороги.

ПОЭМА IV — ХОД ЧЕЛНОКА

Челнок идёт — и время узнаёт походку:
вперёд — не значит прочь, назад — не значит в плен.
Путь — это не стрелка, путь — это ритм уступов,
где каждому удару положен вдох.
Мы учимся расплетать без жертвы:
ослабить не порвать, смирить не прекратить,
чтоб нуль вошёл как место для живого.
Расчёсываем узлы — пока не зазвучат;
меняем местами цвета — пока не станет виден смысл;
снимаем лишний блеск — чтобы засиял каркас.
В расплетении — урок смирения:
ты сохраняешь больше, отказавшись от лишнего,
и продлеваешь жизнь, расславив требование.
Так время учит такту:
в нём нет побед, есть выдержка гармонии,
в которой каждый тон имеет часть тишины.

ПОЭМА V — УЗЛЫ МЕРЫ

Узлы меры — там, где боль пыталась стать законом,
где скорость путала себя с истиной,
где гром принимал себя за голос смысла.
Мы бережно снимаем эти маски:
оставим гром — как музыку дождя,
оставим скорость — как радость встреч,
но истину вернём в её прозрачность.
Узел развязывают не силой — дыханьем,
не аргументом — молчанием, где слышно оба берега.
Мера — это не среднее, а верность ладности,
где каждому — по весу, не по шуму.
И если снова завяжется тугое:
мы знаем — рядом значит легче;
мы помним — пустота несёт не меньше вещества.

ПОЭМА VI — УРОКИ РАСПЛЕТЕНИЯ

Расплетение — не минус, а условие глубин:
когда снимают яркость, проступает строй,
когда стирают имя, остаётся лик.
Так исчезает лишнее, чтобы родилось своё.
Пусть будет мягкий свет вместо хрустальной жёсткости,
пусть будет ход стопы вместо строя маршей,
пусть будет сад, из тех, что растут в тишине,
где высота — не башня, а большая тень.
Мы не спасаем ткань — мы соглашаем время,
и это соглашение прочнее крепких стен:
его не взять, но им легко дышать.

ПОЭМА VII — ЛЕСТНИЦА ВОЗВРАЩЕНИЯ

Лестница возвращения — не вверх и не назад,
она — спираль доверием к повтору:
каждый виток — как новая согласная,
на том же стержне — и другой аккорд.
На этой лестнице легко стареть,
поскольку старость здесь — не износ, а зрелость,
и юность — не огонь, а тонкий слух.
Кто поднимается — не выше станет,
а мягче, как вода в глубоких кувшинах,
как хлеб, когда его делили правильно.
Возвращение — не бегство, а прибытие,
где дом — не адрес, а способность удержать,
и имя — не табличка, а готовность отвечать.

ЭПИЛОГ — СВЕТ СКВОЗЬ ТКАНЬ

В конце — не точка, а свободный край,
который просит руки — не взять, а продолжить.
Время — это ткань, что доверили нам на шов,
чтобы не рвалась история дыханий.
И если вдруг останется прореха —
пусть будет нуль, в котором не стыдно жить;
пусть будет тень, в которой видно сердце;
пусть будет милость — как последняя геометрия.


Рецензии