Дом моего детства

Наверное, каждое здание на Земле имеет собственное посмертие. Даже самое простое сооружение – деревоземляная огневая точка, блиндаж, землянка, обычный окоп, не говоря уже про более фундаментальные крепости и замки средневековья и античности, дошедшие до нас в более или менее сохранившемся виде, сохраняет наша человеческая память. Их можно откопать, как Шлиман Трою, попутно разрушив несколько культурных слоев и, тем самым, уничтожив другие «Трои», стоявшие на месте гордой столицы отца Париса, вручившего свой выбор прекраснейшей богине любви, и тем самым предопределившего гибель собственному дому. Их можно и не восстанавливать, а сымитировать в туристическо-пропагандистских целях, как хитрые бритты свой Стоунхендж.
Говоря о посмертии любого здания, хоть величественного храма, хоть обыкновенной избушки, я имел в виду отнюдь не метафизические прозрения «розамирного» поэта Даниила Андреева, с его теориями о существовании райских и адских «двойников» земных городов и их рукотворных ландшафтов, но ту особенность нашей памяти, что упрямо сберегает отчий дом – как место сил душевных и той особой благодарности – родичам, друзьям детства, соседям, деревьям, посаженным тобой в пионерском детстве, цветам на дворовых клумбах, заботливо лелеемых нашими матерями, птицам, прилетавшим весной с юга и улетавшим осенью обратно. Хотя если твое детство прошло не в северных широтах, то куда могли улетать с юга птицы? Наверное, все же и они улетают в свои места зимовки, куда-нибудь в более теплые и южные края.
Посмертие дома моего детства – это память о четырехэтажном здании на улице имени Сулеймана Рагимова – советского писателя, ровесника ХХ века. Он родился в 1900-м году в селе Аин Зангезурского уезда Елизаветпольской губернии – будущей Азербайджанской ССР. В двадцать шесть лет стал коммунистом. Курд по национальности, историк по первой профессии, учитель, писатель, чье творческое наследие включает в себя три романа, четыре повести и множество рассказов. Советская власть в Азербайджане по достоинству оценила заслуги этого современного классика своего народа. Кавалер трех Орденов Ленина, Герой Социалистического Труда, обладатель орденов Трудового Красного Знамени, Дружбы народов, «Знака Почета» и нескольких медалей, удостоенный в шестьдесят лет почетного звания «Народный писатель Азербайджанской ССР», он прожил долгую, наполненную яркими событиями жизнь: падение Российской империи, Гражданскую войну и оккупацию Баку немцами, турками, англичанами, восстановление Советской власти, ускоренную индустриализацию и построение развитого социализма уже во второй половине тридцатых годов, всего лишь через полтора десятка лет после победы большевиков в Гражданской войне. Словом, он был активным участником той самой «оккупации Азербайджана», ее акыном и мюэллимом-учителем, конечно же, «оккупации Россией» по последней версии истории наследников мусаватистской республики, продержавшейся менее двух лет после падения Бакинской коммуны, чьих вождей расстреляли английские оккупанты в туркменских песках.
Имя Сулеймана Рагимова, как национального писателя Азербайджана, хотя он вовсе не был азербайджанцем по своим корням, но курдом, а еще и коммунистом, улица моего детства получила в девяностом, за год до не менее трагического, чем падение Российской империи, убийства Советского Союза, предательства нашей большой Родины ее собственными элитами. Счастлив был советский азербайджанский писатель с курдскими корнями, что не дожил до девяносто второго года, уйдя в иной мир в восемьдесят третьем. Ровесник ХХ века, он прожил довольно долго. Восемьдесят три года, наполненной грандиозными свершениями, жизни в Советском Азербайджане. Как принято сейчас говорить на его малой родине, в оккупированном Россией Южном Кавказе. Советский писатель. Народный писатель. Учитель. Коммунист.
До тысяча девятьсот девяностого года эта улица, что носит уже более трех десятков лет его имя, называлась в честь другого большевика, к сожалению, подкачавшего своим происхождением и дружбой со Сталиным – Камо. Известный русский революционер с армянскими корнями. Его четыре раза царское правительство приговаривало к смертной казни, в последний раз заменив амнистией по случаю 300-летия Дома Романовых на двадцатилетнюю каторгу. Но еще до этого тюремного срока, будучи схвачен в Германии в 1907 году, Камо провел лучших берлинских психиатров, симулируя сумасшествие. Он демонстрировал нечувствительность к боли. Даже когда палачи-эскулапы провели по его руке раскаленным шомполом, стойкий революционер не дрогнул, и немецкие врачи, предшественники будущих гитлеровских изуверов в белых халатах, выписали ему справку о полной психической невменяемости и отправили под конвоем в Россию. Но и там он продолжил дурачить врачей, а потом при удобном случае сбежал из тифлисской психиатрической больницы, чтобы продолжить подпольную борьбу.
В годы оккупации Закавказья иностранными интервентами Камо был одним из организаторов большевистского подполья в Баку. В грузинской юности Сталин учил его русскому языку. Ленин называл Камо человеком совершенно исключительной преданности, отваги и энергии. К сожалению, Камо, переживший в молодости и зрелости столь много тяжелых испытаний, трагически погиб в 1922 году, попав на своем велосипеде под грузовик. Ему было всего лишь сорок лет. А в 1939 году в Баку его именем назвали улицу, которая при царе носила название Нижней Приютской, из-за сиротского приюта, расположенного неподалеку. Я вырос и до десяти лет жил на улице Камо. Потом мы переехали в новый микрорайон на рабочей окраине Баку, в так называемый поселок Разина, где моему отцу от работы дали трехкомнатную квартиру в новом пятиэтажном доме на улице еще одной коммунистки – Розы Люксембург. Кстати, мой отец сам и строил наш дом, по выходным дням месил раствор и заливал бетон в опалубки. Камо стал коммунистом в 1901 году, когда будущему народному писателю Азербайджана Сулейману Рагимову исполнился всего годик. Розу Люксембург убили в январе 1919 года в Берлине при подавлении коммунистического восстания. Охранник из правых фронтовиков, тех, что впоследствии станут верными гитлеровцами, не довел ее до Моабитской тюрьмы и выстрелил в голову революционерке, а тело сбросил в канал, где впоследствии нашли женский труп без рук и головы.
Дом моего детства на улице Камо под номером двести один, был построен до революции. Четырехэтажный, с индивидуальными балконами в каждой квартире, со стороны двора дом был опоясан тремя верандами, тянувшимися по всему зданию на втором, третьем и четвертом этажах. В доме был парадный вход, черный ход и две наружные лестницы во дворе. Мой отец, с детства занимавшийся фотографией, в середине шестидесятых купил любительскую кинокамеру. И снимал на восьмимиллиметровую пленку свою семью, меня младенцем, маму, бабушек, свою сестру с мужем и племянниками, потом моего младшего братишку, появившегося на свет в год столетия Ленина, и наш двор. Я бережно храню оцифрованные в девяностых годах его съемки. Черно-белые и немного цветных кадров. Вот я, только начавший ходить, а вот уже постарше в начале семидесятых с соседскими пацанами на нашей веранде. Один кадр мне особенно дорог, его сняла, возможно, мама, а может быть и папин младший брат. Мой молодой отец бегом поднимается по внешней дворовой лестнице с коляской в руках. Изображение нечеткое, черно-белое, но папу я всегда узнаю, потому что часто наблюдал за ним, встречая его, с радостью наблюдая, как он одним махом взлетал по лестнице, снизу вверх на наш четвертый этаж. У папы была прекрасная физическая подготовка с детства. До самого своего ухода он занимался зарядкой с гантелями, гирями, подтягивался на турнике и умел ходить на руках. И это тоже наследие Советской власти, оккупировавшей Азербайджан, после того, как большевики вышвырнули из Южного Кавказа иностранных интервентов, англичан, преимущественно.
Дома моего детства на улице Камо больше не существует. В последний раз я был в Баку в 2014 году. Летом. Уже после возвращения Крыма в родную гавань. Дом показался мне краше прежнего. Его фасад отреставрировали пескоструйными машинами, и потому потемневшие от времени стены из ракушечника стали бежевыми, почти что белыми на ярком бакинском солнце. Сквер перед домом, к сожалению, вырубили полностью, в том числе и вековые тополя. В кустах нашего сквера в первой половине семидесятых мы играли в индейцев и ковбойцев, насмотревшись ГДРовских фильмов с Гойко Митичем в главной роли, а также влюбившись в героев настоящего американского вестерна «Золото Маккены», на который ходили семьями всем двором в 1974 году. Подъезд в парадном и стены во дворе были исписаны мелом и углем – нашими детскими «позывными», которые мы присваивали друг другу. «Оцеола», «Чингачкук», «Текумзе», «Ульзана», «Виннету». Все мальчишки в нашем дворе в одночасье превратились в краснокожих борцов против белых. А девчонки стали ковбойшами назло пацанам. Как и сегодняшние зрелые дамы 55+ и уже 60-летние тетеньки напялили на себя мужские кожаные косухи, словно подсознательно соревнуясь со своими поседевшими ровесниками, так и тогда, полвека назад, девочки нашего двора все делали в пику мальчишкам. А вот я и мой тезка, мой лучший друг с третьего этажа выбрали себе роли благородных шерифов. Как Маккена из одноименного фильма, блестяще сыгранный Грегори Пеком. Девчонки стали воевать с пацанами, а мы с моим тезкой оказались в союзе с ковбойшами. Так как остальных мальчишек было человек семь или восемь, и примерно столько же девочек жило во дворе, все мы были одного возраста, то вдвоем с тезкой, спина к спине, мы довольно легко отбивались от индейцев. Но когда каждый из нашей двойки возвращался по одиночке со школы и бывал отловлен краснокожими, то тут приходилось туговато. Сейчас эти наши детские войнушки вспоминаются с особой теплотой и нежностью. А тогда приходилось порой приходить домой с рассеченными кулаками.
Трубку мира предложила индейцам раскурить Лена – главная из ковбойш. Девочка была на два года старше нас, ровесников, а потому и самой авторитетной. Однажды она вынесла во двор книжку из домашней библиотеки, не помню уже ее автора, но это был еще не Фенимор Купер, а какой-то советский писатель. Но этот отечественный вестерн читался на одном дыхании. Мы по очереди прочитал эту книжку и после этого индейско-ковбойские войны прекратились сами собой. И снова мы одной дружной горластой стайкой стали гонять по двору и в зарослях нашего сквера, который был нам и лесами на севере США, у самой канадской границы, где промышляли пушнину Зверобой и его друг Чингачгук, и дальневосточной тайгой, где другой герой нашего пионерского детства – Виталий Банивур сражался с белыми. Мы росли, впитывая в себя героический эпос становления Советской власти. Сочувствовали угнетенным неграм и индейцам. Играли в войнушки, в которых никто не хотел быть беляком или немцем. И только по очереди, с большой неохотой, те, на кого выпал жребий считалки, на некоторое время примеряли на себя роли злодеев – белогвардейцев или фашистов.
В 2014 году дом моего детства еще стоял. С отреставрированным фасадом и облезлым задником, не отремонтированным со стороны двора. Наши веранды были все теми же, как и две внешние лестницы, поднимавшиеся до четвертого этажа. Перед домом незадолго до этого поставили памятник сербскому изобретателю Николаю Тесле. А потом наш дом снесли довольно быстро. Земля в центре Баку стоит дорого. На месте дореволюционного здания построили высотку. Но я с тех пор не был в Баку. Не знаю даже, как она выглядит. Сегодня ночью мне приснился мой дом. Мой двор. Наши веранды. Из детства остались отдельные картинки. Как одна из соседок на нашем четвертом этаже любила спать прямо на веранде в летнюю жару. На раскладной кушетке. Утром я просыпался и бежал посмотреть на нее, укрытую с головой цветастой простыней. В январе 1990 года во дворе нашего дома толпа погромщиков растерзала тетю Лену, маму моего тезки и друга. Соседи смотрели сверху и боялись спуститься вниз. Я в этот момент находился в Ленинграде с молоденькой женой. Уже беременной нашим сыном. Мы приехали в Баку в конце декабря 1989 года. Мама с бабушкой сразу отвели мою молодую супругу в женскую консультацию, сделали анализы, беременность подтвердилась ко всеобщей радости. Мы должны были улететь из Баку в Москву в самый разгар погромов, но как это нередко бывает с беременными женщинами, моя жена что-то почувствовала и попросила поменять билеты «на пораньше». Отцу как раз надо было лететь по работе в командировку в столицу. Он пошел покупать себе билет, а я заодно с ним. Мы вылетели втроем из Баку накануне начала погромов. Двенадцатого января. В Домодедово я сцепился с одним хамом, который толкнул в толчее мою жену и обозвал ее коровой. Их было несколько мужланов, а я сначала один, прикрывая жену, и тут почти сразу же подоспел отец со своим чемоданом. Хам с товарищами прикинул, что не стоит связываться и, вяло отругиваясь, их компания поспешила к выходу. Благодарный взгляд моей молоденькой жены был тогда дороже мне всех госнаград.
Сегодня ночью приснился мой дом. Которого уже лет десять как не существует. На его месте выросла модерновая высотка, такая же, как все остальные небоскребы в Баку, не знаю почему, но мне роднее и ближе здания, построенные как при Советской власти, так и до революции. Та историческая застройка Баку, среди которой я рос и взрослел до того, как ушел в армию, а потом перебрался сначала в Ленинград, а затем и в мой родной Магаданчик. Если есть у каждого здания, когда-либо существовавшего на земле, свое посмертие, то оно не в райском или адском потустороннем измерении из фантазий поэта-мистика Даниила Андреева, но в бессмертной памяти живших в нем людей. Через несколько месяцев мне исполнится шестьдесят лет. Мой дед прожил всего пятьдесят три года, отец ушел в возрасте Сулеймана Рагимова, в восемьдесят три, ровно месяц не дожив до восьмидесяти четырех лет. А мама за год до него. И папа десять месяцев угасал в тоске без мамы, с которой он познакомился в четырнадцать лет и прожил в любви до самой смерти. Сегодня мне приснился дом моего детства. Которого больше нет в Баку. На улице советского азербайджанского народного писателя и коммуниста Сулеймана Рагимова, которая полвека называлась в честь другого большевика и друга Сталина – Камо. А до того еще полвека носила название Нижней Приютской. Мне снились наш двор, дворовые лестницы, веранды, наши соседи: армяне, русские, азербайджанцы, евреи, татары, все, говорившие на русском, не делившиеся тогда по национальностям. Мне приснился дядя Миша, возивший нас, дворовую ребятню на своем мотоцикле с коляской.
У каждого здания на земле есть своя посмертная судьба. И она будет хранится и передаваться в памяти поколений. Как этот мой рассказ, написанный ночью в Магадане.   
      
08.09.2025 г.