До-Руси Лад, из которого родилась держава

Пролог

Не с даты начинается память, а с дыхания печи,
с воды, перелитой из ладони в ладонь,
с тропы, которую знает лисица и ребёнок во мху.
До имени была мера,
до закона — лад,
до князей — круг у огня,
где слово весило столько, сколько хлеб на столе.
Лес держал тишину, степь держала даль,
между ними шла тропа — как жила,
по которой возвращались, если не забывали песню.
Мы входим туда, где история ещё без букв,
где женщины знают, как остановить крик,
а мужчины — как не перепутать ярость и долг.
Здесь настраивается спектр будущей державы:
корень — внизу, гром — наверху,
а между ними — лад, что удержит оба.
Назовём это невидимой Русью,
которая жила, прежде чем согласилась на имя.


---

Поэма I — Родовой круг до имени

Огонь не спрашивает гербы,
он спрашивает сухие ветки и терпение.
Круг у печи — первая грамота мира:
ладонь даёт, ладонь принимает,
между ними — равновесие,
которое стоит дороже стали.
Женщины ставят в центр глиняный сосуд,
в котором теплеет ночь,
и молча делят тишину,
как делят хлеб — поровну и вовремя.
Мужчины держат край круга,
чтобы ветер не унёс огонь,
и учатся слушать,
когда говорить уже поздно.
Здесь мудрость идёт не от громких слов,
а от правильных пауз;
не от клятв,
а от того, что никто не встал из-за стола голодным.
Так складывается закон без букв:
«что держит — истинно».
Так рождается власть без криков:
«кто хранит — прав».
И пока детский сон тёплый,
мир остаётся на месте.


---

Поэма II — Лес и степь: срединная тропа

Лес — низкий свод молитвы,
степь — высокий колокол свободы.
Если выбрать только одно — погибнуть:
в лесу замкнёшься, в степи растворишься.
Невидимая Русь нашла середину:
тропа между сосной и ковылём,
где можно укрыться и можно уйти далеко.
Здесь учатся темпу земли:
шаг — как строка,
ветер — как запятая,
молчание — как смысл,
который поймёшь только на третьи сутки пути.
Лес учит терпению,
степь — дальнозоркости,
а вместе они дают меру:
«иди, но возвращайся;
возвращайся, но не забывай идти».
Так вырастает геометрия дома,
который не рухнет от первого грома
и не выдохнется от первого простора.


---

Поэма III — Матери земли: Макошь и лад

Имена богинь исчезли,
но привычки остались:
накрыть хлеб полотенцем,
говорить тише у спящего,
не ставить нож острём к двери.
Это и есть невидимая теология —
лад, который сильнее грома.
Материнские руки — первый закон:
они знают, когда молоко — пища,
а когда — жертва бессоннице.
Они переводят хаос вещей
в порядок полок,
а тревогу — в колыбельную,
в которой мало слов и много тепла.
Здесь власть не приказывает, а удерживает,
не лезет вперёд, а не даёт расползтись.
И если завтра явится князь,
он будет узнаваем по одному:
помнит ли он вкус воды
и цену полотенца,
которое держит пар над детским дыханием.
Без этого память не станет державой.


---

Поэма IV — Договор печи и меча

Огонь умеет греть и жечь,
сталь умеет резать и хранить.
Они враги, пока не подпишут тихий договор:
печь держит меру жару,
меч держит меру ярости.
Так возникает право,
которое не записано чернилами —
оно звучит в том, что не сгорел сарай
и не была пролита лишняя кровь.
Дружины пробуют себя на ветру,
но возвращаются в круг,
где женщины чинят ткань ночи,
чтобы не рвалась на сквозняке судьбы.
В этом договоре никто не главный:
если печь погаснет — меч ослепнет;
если меч одичает — печь станет пеплом.
Невидимая Русь держит оба —
и потому не распадается.


---

Поэма V — Дружины-аскеты: мера удара

Воин — это не крик,
это способность остановиться.
В степи легко стать ветром,
в лесу — тенью,
но труднее всего стать мерой:
ударить ровно настолько,
чтобы не разрушить мост за собой.
До летописей были братства,
для которых подвиг — не зрелище,
а способ удержать тропу открытой.
Их обеты просты:
ночью не шуметь у чужих стен,
днём не разорять чужих колодцев,
в бою помнить, что после боя
нужно будет жить.
Так меч учился грамотности,
а сердце — тишине,
в которой различим голос дома.
И если гром и грянет,
он знает, где его предел.


---

Поэма VI — Порог имени: когда шёпот стал речью

Сначала был шёпот лестниц:
босые ноги поднимали воду,
и никто не записывал их шага.
Потом к шёпоту добавили имя —
летописец поставил дату,
и мир вздохнул: «теперь всё по-настоящему».
Но настоящим было и раньше —
там, где не ругали хлеб,
не обижали тишину,
не путали клятву с усталостью.
Порог имени — это не рождение из пустоты,
это согласие памяти
впустить в себя букву.
Невидимая Русь не исчезла —
она стала основанием видимой,
как корень, который не спорит с кроной.
И если новое слово не забудет старую песню,
дерево выдержит бурю.


---

Поэма VII — Начало невидимой Руси

Скажут: началось в год такой-то.
Мы ответим: началось, когда
женщина накрыла хлеб,
мужчина отнёс воду соседу,
а ребёнок уснул так спокойно,
что никто не побоялся молчать.
Тогда река приняла имя,
не потеряв течения;
тогда меч принял клеймо,
не потеряв совесть;
тогда дом принял закон,
не потеряв лад.
Невидимая Русь — это не тайна,
а основной слой реальности,
который виден тем,
кто умеет считать не только трофеи,
но и сохранённых.
Здесь вычисляется истинная победа:
сколько мостов не сожжено,
сколько голосов не сорвано,
сколько детей не узнали голода.
Из этого делается сила,
которую не нужно доказывать.
Это и есть начало.


---

Эпилог

Когда у истории спросили: «С чего ты началась?»
она не назвала год и не показала печать.
Она провела ладонью по столу,
на котором не осталось крошек после общего ужина,
и сказала: «С этого».
Из лада, который удержал огонь и сталь,
из тропы, что связала лес и степь,
из памяти, которая не требовала аплодисментов,
родилась держава, согласная с собой.
Её корень — внизу, где не видно,
её гром — наверху, где слышно,
между ними — дыхание,
которое ни у кого не просит позволения быть.
Назовите это Русью —
если готовы помнить,
что имени мало.
Имя держится тем,
что держит дом.
И дом — это мы,
пока умеем различать меру
и благодарить тишину.