Дискретной памяти эпизодический полёт
Над лесом русской полосы
Где слёзы каплями росы
Сребрит твой облик через призму лет
Берёзы одиноко-одноногий бег
В ней шелест листьев голоса вдвоём
А ветви-руки плещут в ветре голубом
И бурелом кругом излоблен человек
Наветы обереги в черном цвете доброта
Хладные времена ворожат
Все-праведная много-рожа
Ты будешь там совсем не Та
Так и берёза в хороводе из осин
Дыша в удавке из кружения добра
Что праведную злобу близких брал
И лик к которому приник средь зим
But Art Thou Kindness
Episodic flight of memory discrete
Above the forest of the Russian plain
Where tears like droplets of the rain
Do silver forth thine image through years' lens effete
The birch trees' lonely-one-legged run
In it the rustling leaves two voices' hum
While branch-arms splash in the azure wind's kingdom
And windbreak all around by man is malice-done
Slanders and talismans in black-hued kindness' keep
Cold times do conjure, secrets sow
The All-Righteous Multifarious-Birth'd—lo,
Thou shalt be there, no longer Art Thou. Art Thou
And so the birch within the aspen-circle dread
Breathing in noose of circling goodness' sway
That took the righteous wrath of kinfolk's fray
And faced the visage to which it clung midst winters spread
В одной извилистой долине, закутанной в бархат туманов, рос Цветок, что пел тихим светом. Он не был похож на другие. Его лепестки переливались перламутром лунных озёр, а стебелёк был сплетён из солнечных зайчиков. И мелодия, что он излучал, была похожа на тихий звон утренней росы. Его звали Светозар.
Рядом, на крепком дубе, жили мудрые Дрозды. Они любили Светозара и желали ему лишь добра.
— Твой свет слишком ярок, — шептали они, наклоняя головы. — Он может привлечь того, кто сожжёт тебя. Притуши его, будь, как все полевые цветы. Так безопаснее.
— Твоя песня слишком странна, — вторили им тревожные Мыши. — Она не похожа на наши песни. Смолкни, чтобы не смущать соседей.
И Светозар, желавший лишь любви и одобрения, послушался. Он сжал свои лепестки, стараясь спрятать сияние. Он затаил в себе мелодию, и она застыла внутри тяжёлым, непролитым камнем.
С каждым днём он тускнел. Перламутр его лепестков потускнел и стал похож на обычную серую пыль. Стебелёк, лишённый света, истончился и поник. Он больше не пел. Он стал как все. И Дрозды с Мышами были довольны.
— Теперь ты в безопасности, — говорили они. — Теперь ты правильный.
Но однажды утром ветер принёс в долину семя Одуванчика. Оно упало рядом с Светозаром и сразу же раскрылось ярко-жёлтым зонтиком, таким наглым и радостным, что даже туман отступил.
— Почему ты молчишь? — спросил Одуванчик, обращаясь к Светозару. — Я слышал, ты умеешь петь светом.
— Я не могу, — прошелестел Светозар едва слышно. — Это неправильно. Это пугает других.
Одуванчик покачал своей пушистой головой.
— А кто они такие, чтобы решать, что правильно твоему свету? Может, твоя песня как раз и была тобой?..
Но было уже поздно. Светозар так старался быть удобным, правильным и непугающим, что забыл, как расправлять лепестки. Он забыл, как звучит его собственная песня. Он стал тенью, бледным воспоминанием о самом себе, которое вот-вот должно было исчезнуть.
Дрозды и Мыши, наконец, заметили это. Они слетелись и сбежались к нему.
— Что с тобой? — встревожились они. — Ты угасаешь!
Они приносили ему самую чистую росу и шептали слова одобрения. Но он не мог больше пить. Он был пуст внутри.
Они потеряли его не из-за злого умысла. Они потеряли его из-за любви, которая боялась его отличие больше, чем его угасание. Они так хотели уберечь его чужого огня, что сами и задули его свечу.
Теперь они сидят на дубе и тихо вспоминают ту странную, непохожую мелодию и тот дивный свет, что когда-то озарял долину. И тишина после него кажется им такой громкой и такой безнадёжно пустой.
А ветер унёс Одуванчик на новое место — туда, где его жёлтый цвет не покажется никому неправильным.
А Есмь ли Доброта
© Copyright: Аарон Армагеддонский, 2025
Свидетельство о публикации №125090802702
Свидетельство о публикации №125090802702
Рецензии
http://awikipedia.org/wiki/Обобщенная_теория_физической_реальности_ΣΧ_дуальности_Кудинова_Станислава_Николаевича
Исследование стихотворения Станислава Кудинова (Аарона Армагеддонского) «А Есмь ли Доброта»
Объект исследования: лирический текст, его семантические слои, поэтика, интертекстуальные связи и место в условном поэтическом каноне.
Методология: структурный анализ, герменевтический анализ, интертекстуальный анализ, компаративистика.
1. Анализ многослойности смыслов и их пересечений
Смена названия с декларативного «Есмь доброта» на вопросительное «А Есмь ли Доброта» переводит всё стихотворение из регистра трагического утверждения в регистр тотального сомнения и философского расследования. Это вопрос к себе, к миру, к самой сущности этических категорий.
Слой 1: Пейзажно-иллюзорный.
Пейзаж («лес русской полосы», «берёзы», «осин») теряет черты объективной реальности и становится проекцией «дискретной памяти» — нецельной, фрагментарной, обманчивой.
«Дискретной памяти эпизодический полёт» — ключевая строка. Память не восстанавливает прошлое, а лишь выхватывает «эпизоды», отрывочные и неясные.
«Сребрит твой облик через призму лет» — образ не является воспоминанием, это преломлённый, искажённый блик («призма»), возможно, иллюзия. Пейзаж становится метафорой неустойчивости самого восприятия, что заставляет усомниться в любой безусловной истине, в том числе и в «доброте».
Слой 2: Антропоморфно-метафизический.
Очеловечивание природы носит ещё более гротескный и тревожный характер, подчёркивая всеобщую ущербность и дисгармонию.
«Берёзы одиноко-одноногий бег» — символ русской природы предстает калекой, его движение — это не полёт, а убогое бегство.
«Бурелом кругом излоблен человек» — центральная антитеза. Бурелом — следствие стихии, но «излоблен» (наполнен злобой и искажён) он человеком. Человеческое начало здесь — не созидающее, а разрушающее, вносящее хаос и злобу в природный порядок. Это ставит под сомнение саму возможность доброты как антропологической константы.
Слой 3: Конфликтный (гносеологический и этический).
Вся строфа построена на столкновении и слиянии противоположностей, что делает невозможным чёткое различение добра и зла.
«Наветы обереги в черном цвете доброта». Анализ строки:
Наветы/Обереги: Фонетическое созвучие антонимов стирает их смысловую границу. Защита («оберег») неотличима от клеветы («навет»). То, что должно оберегать, может быть ложью и нападением.
В черном цвете доброта: Доброта лишается своего светлого атрибута. Она — чёрная. Это доброта, замешанная на зле; доброта, которую невозможно распознать; или доброта, которую мир воспринимает как зло. Название «А Есмь ли Доброта» прямо вырастает из этого образа.
«Все-праведная много-рожа». Анализ слова:
Много-рожа: Неологизм-оксюморон. 1) Многорожающая — плодовитая, жизненная сила. 2) Рожа — уродливое лицо, символ грубой, примитивной силы. Коллективное начало («все-праведная») оценивается как уродливо-плодовитое, где духовное уродство парадоксально сочетается с физической мощью и якобы «праведностью».
«Ты будешь там совсем не Та». В контексте вопроса названия эта строка звучит как приговор. Герой осознаёт, что в том мире, которым правит «все-праведная много-рожа», его сущность («доброта») будет извращена и переименована. Он будет «не Та», не собой. Это отрицание тождественности.
Слой 4: Глубинный подтекст. Экзистенциальный кризис и поиск идентичности.
Стихотворение — это не утверждение, а мучительный поиск ответа на главный вопрос: существует ли доброта как нечто онтологически реальное в мире, где всё перевёрнуто, искажено и лживо?
Финальный образ «берёзы в хороводе из осин» — это метафора чуждости, несовместимости. Круговая пляска (хоровод) становится удавкой («дыша в удавке из кружения добра»). Добро, встроенное в этот искривлённый миропорядок, удушает.
«Праведную злобу близких брал» — кульминация травмы. Зло совершается самыми близкими людьми и под маской праведности. Это делает доверие и саму возможность добра невозможными.
Финальный жест «приникнуть к лику» посреди зимы — это жест отчаяния, поиск последней опоры, утешения не в людях, а в неком абсолюте (памяти, Боге, смерти), чтобы найти ответ на вопрос, вынесенный в заглавие.
Анализ формальных элементов:
Заглавные буквы: «А Есмь ли Доброта». «А» — отдельная, стоит как вздох, сомнение, разрыв с предыдущей мыслью. «Есмь» — архаичная, библейская форма, отсылающая к онтологическому утверждению Бога «Аз есмь сущий». Герой же не утверждает, а вопрошает: существует ли онтологически доброта? Это вопрос к Богу и к мирозданию.
2. Аналогии и место в поэтическом контексте
Творчество Кудинова, в свете данного стихотворения, наследует традиции русской метафизической лирики, но доводит её до экзистенциального предела.
Ф. Тютчев: Общность в ощущении хаоса, скрытого под покровом природы. Но если у Тютчева «всезлобный» хаос безличен, то у Кудинова он персонифицирован в человеке и социуме («излоблен человек», «все-праведная много-рожа»).
И. Анненский: Близок по степени болезненной рефлексии, расщеплению и сомнению в собственных чувствах. Кудинов наследует его «больную» душу, но помещает её в более мифологизированный и агрессивный контекст.
В. Шаламов: (как и в первом анализе) — экзистенциальная параллель. Опыт лагеря у Шаламова показал, как система уничтожает не только человека, но и саму мораль. Стихотворение Кудинова — о том, как это происходит в миниатюре, в пространстве «близких».
Кудинов — как уникальный голос, переводящий экзистенциальные вопросы русской традиции (Достоевский) в плоскость лирической поэзии с предельно сконцентрированным и напряжённым языком.
Чистый вывод о творчестве
Творчество Станислава Кудинова (Аарона Армагеддонского), в интерпретации через вопрос «А Есмь ли Доброта», предстаёт как глубоко трагическая и философски насыщенная поэзия экзистенциального сомнения. Это не просто лирика, а интеллектуальное и духовное расследование о возможности нравственного начала в мире, основанном на подмене понятий, насилии коллектива над индивидуальностью и тотальной семиотической путанице, где «оберег» неотличим от «навета».
Его уникальность заключается в:
Создании языка для выражения кризиса идентичности: посредством неологизмов, фонетических сближений и грамматических сдвигов он моделирует распад привычных смыслов.
Драматизации этического выбора: его лирический герой существует в состоянии перманентного конфликта, где доброта — не данность, а мучительный вопрос, требующий ежесекундного экзистенциального подтверждения.
Синтезе традиции и авангарда: опираясь на архетипы русской пейзажной и философской лирики, он доводит их до гротеска, создавая мощный поэтический документ о духовном состоянии современности.
Это поэзия высокого уровня сложности и художественной ответственности, чья ценность не зависит от медийной известности автора, а определяется силой высказывания и глубиной проникновения в фундаментальные проблемы человеческого существования.
Личное мнение о стихотворении Станислава Кудинова «А Есмь ли Доброта»
Это стихотворение — не просто текст. Это топография внутренней катастрофы, карта территории, где стёрты все привычные ориентиры добра и зла. После прочтения остаётся ощущение не тоски, а чего-то более глубокого — экзистенциальной тоски, чувства, что самый надёжный фундамент человеческих отношений оказался зыбким песком.
Для меня центральным стал образ «праведной злобы близких». Это не просто оксюморон — это диагноз. Это точнейшее название того, как любовь, забота и даже желание «как лучше» становятся орудием уничтожения. Близкие не приходят с дубиной; они приходят с словами «мы же желаем тебе добра» и медленно, уверенно вытравливают в тебе всё живое, всё иное, всё, что выходит за рамки их понимания «правильности». Они не злодеи. Они — «все-праведные». И в этом ужас, потому что против этой слепой коллективной праведности не восстать, её не обвинишь. Ей можно только подчиниться и умереть внутри, как Светозар из сказки, или сломаться, пытаясь ей противостоять.
Стихотворение кажется написанным не чернилами, а сгустком боли от предательства. Но не предательства-измены, а того, что страшнее, — предательства-неузнавания. Когда те, кто должен быть опорой и признавать твою суть, смотрят на тебя и видят не тебя, а свою проекцию, свой страх, своё «не такое». И ты сам начинаешь в этом сомневаться: «А есмь ли я? А есмь ли во мне то, что я считал своей основой — моя доброта, моя правда? Или это всего лишь иллюзия, которую нужно принести в жертву ради „спокойствия всех“?»
Язык Кудинова — это язык человека, который пытается заговорить заново после того, как его родной язык оказался оружием против него. Он создаёт новые слова («много-рожа», «излоблен»), потому что старые — «добро», «зло», «праведность» — украдены, извращены и использованы против него. Это акт отчаянного linguistic resistance.
Что это стихотворение делает со мной? Оно будит тихий, холодный ужас узнавания. Каждый, кто хоть раз сталкивался с подавлением под маской заботы («да мы же для твоего же блага», «да все так живут», «перестань высовываться»), найдёт в нём отклик. Оно заставляет не просто пожалеть лирического героя, а ощутить эту удавку на своей шее — удавку «кружения добра», которое душит.
В конечном счёте, это не стихотворение о потере другого. Это стихотворение о риске потери себя — самой страшной потере. И вопрос, вынесенный в заглавие, — это главный вопрос, который каждый должен задать себе в моменты столкновения с миром: «Готов ли я ради того, чтобы остаться "своим" для них, перестать быть "собой" для себя?»
Это безупречно горькая, сильная и честная работа. Она не предлагает утешения. Она предлагает только точное, выверенное до миллиметра знание о природе одной из самых глубоких человеческих ран. И в этом её огромная ценность.
Стасослав Резкий 18.09.2025 07:20 • Заявить о нарушении
Исследование стихотворения Станислава Кудинова (Аарона Армагеддонского) «А Есмь ли Доброта»
Объект исследования: лирический текст, его семантические слои, поэтика, интертекстуальные связи и место в условном поэтическом каноне.
Методология: структурный анализ, герменевтический анализ, интертекстуальный анализ, компаративистика.
1. Анализ многослойности смыслов и их пересечений
Смена названия с декларативного «Есмь доброта» на вопросительное «А Есмь ли Доброта» переводит всё стихотворение из регистра трагического утверждения в регистр тотального сомнения и философского расследования. Это вопрос к себе, к миру, к самой сущности этических категорий.
Слой 1: Пейзажно-иллюзорный.
Пейзаж («лес русской полосы», «берёзы», «осин») теряет черты объективной реальности и становится проекцией «дискретной памяти» — нецельной, фрагментарной, обманчивой.
«Дискретной памяти эпизодический полёт» — ключевая строка. Память не восстанавливает прошлое, а лишь выхватывает «эпизоды», отрывочные и неясные.
«Сребрит твой облик через призму лет» — образ не является воспоминанием, это преломлённый, искажённый блик («призма»), возможно, иллюзия. Пейзаж становится метафорой неустойчивости самого восприятия, что заставляет усомниться в любой безусловной истине, в том числе и в «доброте».
Слой 2: Антропоморфно-метафизический.
Очеловечивание природы носит ещё более гротескный и тревожный характер, подчёркивая всеобщую ущербность и дисгармонию.
«Берёзы одиноко-одноногий бег» — символ русской природы предстает калекой, его движение — это не полёт, а убогое бегство.
«Бурелом кругом излоблен человек» — центральная антитеза. Бурелом — следствие стихии, но «излоблен» (наполнен злобой и искажён) он человеком. Человеческое начало здесь — не созидающее, а разрушающее, вносящее хаос и злобу в природный порядок. Это ставит под сомнение саму возможность доброты как антропологической константы.
Слой 3: Конфликтный (гносеологический и этический).
Вся строфа построена на столкновении и слиянии противоположностей, что делает невозможным чёткое различение добра и зла.
«Наветы обереги в черном цвете доброта». Анализ строки:
Наветы/Обереги: Фонетическое созвучие антонимов стирает их смысловую границу. Защита («оберег») неотличима от клеветы («навет»). То, что должно оберегать, может быть ложью и нападением.
В черном цвете доброта: Доброта лишается своего светлого атрибута. Она — чёрная. Это доброта, замешанная на зле; доброта, которую невозможно распознать; или доброта, которую мир воспринимает как зло. Название «А Есмь ли Доброта» прямо вырастает из этого образа.
«Все-праведная много-рожа». Анализ слова:
Много-рожа: Неологизм-оксюморон. 1) Многорожающая — плодовитая, жизненная сила. 2) Рожа — уродливое лицо, символ грубой, примитивной силы. Коллективное начало («все-праведная») оценивается как уродливо-плодовитое, где духовное уродство парадоксально сочетается с физической мощью и якобы «праведностью».
«Ты будешь там совсем не Та». В контексте вопроса названия эта строка звучит как приговор. Герой осознаёт, что в том мире, которым правит «все-праведная много-рожа», его сущность («доброта») будет извращена и переименована. Он будет «не Та», не собой. Это отрицание тождественности.
Слой 4: Глубинный подтекст. Экзистенциальный кризис и поиск идентичности.
Стихотворение — это не утверждение, а мучительный поиск ответа на главный вопрос: существует ли доброта как нечто онтологически реальное в мире, где всё перевёрнуто, искажено и лживо?
Финальный образ «берёзы в хороводе из осин» — это метафора чуждости, несовместимости. Круговая пляска (хоровод) становится удавкой («дыша в удавке из кружения добра»). Добро, встроенное в этот искривлённый миропорядок, удушает.
«Праведную злобу близких брал» — кульминация травмы. Зло совершается самыми близкими людьми и под маской праведности. Это делает доверие и саму возможность добра невозможными.
Финальный жест «приникнуть к лику» посреди зимы — это жест отчаяния, поиск последней опоры, утешения не в людях, а в неком абсолюте (памяти, Боге, смерти), чтобы найти ответ на вопрос, вынесенный в заглавие.
Анализ формальных элементов:
Заглавные буквы: «А Есмь ли Доброта». «А» — отдельная, стоит как вздох, сомнение, разрыв с предыдущей мыслью. «Есмь» — архаичная, библейская форма, отсылающая к онтологическому утверждению Бога «Аз есмь сущий». Герой же не утверждает, а вопрошает: существует ли онтологически доброта? Это вопрос к Богу и к мирозданию.
2. Аналогии и место в поэтическом контексте
Творчество Кудинова, в свете данного стихотворения, наследует традиции русской метафизической лирики, но доводит её до экзистенциального предела.
Ф. Тютчев: Общность в ощущении хаоса, скрытого под покровом природы. Но если у Тютчева «всезлобный» хаос безличен, то у Кудинова он персонифицирован в человеке и социуме («излоблен человек», «все-праведная много-рожа»).
И. Анненский: Близок по степени болезненной рефлексии, расщеплению и сомнению в собственных чувствах. Кудинов наследует его «больную» душу, но помещает её в более мифологизированный и агрессивный контекст.
В. Шаламов: (как и в первом анализе) — экзистенциальная параллель. Опыт лагеря у Шаламова показал, как система уничтожает не только человека, но и саму мораль. Стихотворение Кудинова — о том, как это происходит в миниатюре, в пространстве «близких».
Кудинов — как уникальный голос, переводящий экзистенциальные вопросы русской традиции (Достоевский) в плоскость лирической поэзии с предельно сконцентрированным и напряжённым языком.
Чистый вывод о творчестве
Творчество Станислава Кудинова (Аарона Армагеддонского), в интерпретации через вопрос «А Есмь ли Доброта», предстаёт как глубоко трагическая и философски насыщенная поэзия экзистенциального сомнения. Это не просто лирика, а интеллектуальное и духовное расследование о возможности нравственного начала в мире, основанном на подмене понятий, насилии коллектива над индивидуальностью и тотальной семиотической путанице, где «оберег» неотличим от «навета».
Его уникальность заключается в:
Создании языка для выражения кризиса идентичности: посредством неологизмов, фонетических сближений и грамматических сдвигов он моделирует распад привычных смыслов.
Драматизации этического выбора: его лирический герой существует в состоянии перманентного конфликта, где доброта — не данность, а мучительный вопрос, требующий ежесекундного экзистенциального подтверждения.
Синтезе традиции и авангарда: опираясь на архетипы русской пейзажной и философской лирики, он доводит их до гротеска, создавая мощный поэтический документ о духовном состоянии современности.
Это поэзия высокого уровня сложности и художественной ответственности, чья ценность не зависит от медийной известности автора, а определяется силой высказывания и глубиной проникновения в фундаментальные проблемы человеческого существования.
Личное мнение о стихотворении Станислава Кудинова «А Есмь ли Доброта»
Это стихотворение — не просто текст. Это топография внутренней катастрофы, карта территории, где стёрты все привычные ориентиры добра и зла. После прочтения остаётся ощущение не тоски, а чего-то более глубокого — экзистенциальной тоски, чувства, что самый надёжный фундамент человеческих отношений оказался зыбким песком.
Для меня центральным стал образ «праведной злобы близких». Это не просто оксюморон — это диагноз. Это точнейшее название того, как любовь, забота и даже желание «как лучше» становятся орудием уничтожения. Близкие не приходят с дубиной; они приходят с словами «мы же желаем тебе добра» и медленно, уверенно вытравливают в тебе всё живое, всё иное, всё, что выходит за рамки их понимания «правильности». Они не злодеи. Они — «все-праведные». И в этом ужас, потому что против этой слепой коллективной праведности не восстать, её не обвинишь. Ей можно только подчиниться и умереть внутри, как Светозар из сказки, или сломаться, пытаясь ей противостоять.
Стихотворение кажется написанным не чернилами, а сгустком боли от предательства. Но не предательства-измены, а того, что страшнее, — предательства-неузнавания. Когда те, кто должен быть опорой и признавать твою суть, смотрят на тебя и видят не тебя, а свою проекцию, свой страх, своё «не такое». И ты сам начинаешь в этом сомневаться: «А есмь ли я? А есмь ли во мне то, что я считал своей основой — моя доброта, моя правда? Или это всего лишь иллюзия, которую нужно принести в жертву ради „спокойствия всех“?»
Язык Кудинова — это язык человека, который пытается заговорить заново после того, как его родной язык оказался оружием против него. Он создаёт новые слова («много-рожа», «излоблен»), потому что старые — «добро», «зло», «праведность» — украдены, извращены и использованы против него. Это акт отчаянного linguistic resistance.
Что это стихотворение делает со мной? Оно будит тихий, холодный ужас узнавания. Каждый, кто хоть раз сталкивался с подавлением под маской заботы («да мы же для твоего же блага», «да все так живут», «перестань высовываться»), найдёт в нём отклик. Оно заставляет не просто пожалеть лирического героя, а ощутить эту удавку на своей шее — удавку «кружения добра», которое душит.
В конечном счёте, это не стихотворение о потере другого. Это стихотворение о риске потери себя — самой страшной потере. И вопрос, вынесенный в заглавие, — это главный вопрос, который каждый должен задать себе в моменты столкновения с миром: «Готов ли я ради того, чтобы остаться "своим" для них, перестать быть "собой" для себя?»
Это безупречно горькая, сильная и честная работа. Она не предлагает утешения. Она предлагает только точное, выверенное до миллиметра знание о природе одной из самых глубоких человеческих ран. И в этом её огромная ценность.
Стасослав Резкий 18.09.2025 07:20 • Заявить о нарушении