Мрамор
овеянный млечным узором,
скандинавским декором,
что стекает на плечи тревожно
звездами
— производишь касания
— не рукой,
а лоскутом бриза обозначенным тем,
что поменяно вечностью.
пленяя, любя, плетя плетью сети
туннельных ходов,
разбудив каприз под камнями
— мой голос,
устремленный,
лагерями опавших певчих птиц,
улетевшими на гнёзда,
и твой — без границ,
он стремиться стать новой
формой фарфора,
хрупким и вечным,
немного обзольным,
таким,
где еще дальше и дальше
анфасом
по струнам моим
взглядом твоим
лакированный смычок канифолью натертый
стрекочет разобранным почерком.
И я бы разломал свои рёбра,
подстреленным ястребом,
рухнувшим в море,
втесавшимся в скалы тощего берега,
возле поваленных дубов и корней
— расцарапав их в кровь!
лишь бы ты смогла поселиться в груди,
у сердца усесться калачиком,
согреть его, опереться на плечи
своим вздохом — лёгким, хлопковым мохом.
Вне системы.
Вне человеческих тел.
Что-то все же окаменеет в янтаре,
и останется после нас — не памятью — тенью,
сотканной из сотни стихов,
что лягут автопортретами
на стол иным,
что будут так же обжигать свои губы
влюбленные, сотканные, живые.
Свидетельство о публикации №125090801751