Разное9

Горянка...По мотивам поэмы Мурата Горского--Горянка. 2часть.
[Мурат Горский...] Версия для печати  Скрыть  Удалить  Изменить

­
Горянка — Часть II ГЛАВА I — Ветры странствий
Платок остался на камне — знак, память, немая клятва. Он уехал. Она осталась. Но оба — изменённые.
Прошло время. В горах каждый день похож на другой: утро — как слеза, вечер — как зарубка на сердце.
Он странствовал. Не как беглец — как тот, кто ищет. Места, где погибали друзья, деревни, где его имя — шёпот и страх.
В каждом доме — след несправедливости. В каждом рассказе — нити судьбы, завязанные болью.
Он стал другим. Бросил нож. Взялся за слово. Научился лечить, а не мстить.
Говорил с людьми, которых раньше не слушал. Прощал тех, на кого когда-то навёл клинок.
И в сердце его жила она. Голосом, взглядом, тишиной. Не как тень прошлого, а как путь.
Иногда ему снилась она — в белом, с чашей воды. А он — раненый, молчит. И только глаза её наполнили смыслом то, что он теперь называл жизнью.
Он знал: вернётся, если будет достоин. Когда сможет не только взять, но и дать.
Когда платок — не просто спасение, а основание для дома. Для жизни. Для будущего.
Он ехал. Не быстро. Слушал ветер. И ветер знал — он возвращается.

ГЛАВА II — Время горянки
Аул снова жил как прежде. Работа, тишина, вечерние огни в домах. Но для Залины ничто не было прежним.
Она возвращалась домой — не виноватая, но другая. С платком в руках и с тишиной в глазах.
Родные молчали. Мать — плакала ночами, отец — смотрел в землю, а братья избегали её взгляда.
Но никто не посмел сказать слова упрёка. Потому что знали: она сделала то, что не смогли бы сами.
Её имя стали произносить с уважением. Не вслух. Не сразу. Но сказали: — Она спасла. — Она прервала кровь. — Она — как легенда.
Залина не говорила много. Только чаще стала ходить к источнику, приносить воду больным, помогать старикам, зажигать свечи в часовне.
Иногда она садилась у подножия холма и смотрела вдаль. Не ожидая. Не тоскуя. А просто — вспоминая тепло.
Женщины спрашивали: — Ты его любишь? Она улыбалась, и в улыбке было больше правды, чем в сотне слов.
Время шло. Аул жил. И только в глазах Залины всегда была весна.

ГЛАВА III — Снова в седле
Он возвращался не тем, кем уходил. Конь под ним — тот же, но походка у животного стала мягче, словно чувствовал: в седле теперь не воин, а человек.
Дороги были трудные, села — настороженные, взгляды — недоверчивые.
Но он не искал боя. Он искал — разговор. Он больше не скрывался в оврагах. Он останавливался на дорогах, звал старейшин, и говорил.
Про друзей, про кровь, про вражду, которая забрала у него всё. И про ту, что положила платок и остановила сталь.
Он рассказывал о женщине, что сильнее сотни. О любви, что дала ему имя, не омрачённое кровью.
Люди сначала молчали. Потом слушали. Потом приглашали в дом.
Он чинил крыши. Помогал пастухам. Плёл уздечки, учил мальчишек, как держать руку твёрдо — не для удара, а для защиты.
И когда кто-то спросил: — Ты же абрек? Он ответил: — А теперь просто человек.
Слухи шли впереди него. Аул его детства уже знал: он приближается. Не с клинком — а с сердцем.

ГЛАВА IV — Возвращение
Он приближался к тем скалам, где когда-то лежал, истекая кровью, где услышал голос, который стал навсегда родным.
Дорога поднималась вверх, душа — ещё выше. Он нёс в себе не только раны, но и опыт, и мир, и свет — дарованный платком и её молчаливым прощанием.
Аул был прежним. Но смотрели на него по-другому. Сначала с опаской, потом с любопытством. И наконец — с уважением.
Он не спрашивал, где Залина. Но все знали, что именно к ней он и идёт.
Она была в поле — так сказали. Он пошёл. Не торопясь. Каждый шаг — как слово, которое не смеешь забыть.
И увидел её. Спину. Косу. Плечи. Линию рук, которые когда-то держали его между жизнью и смертью.
Он остановился. Не сказал ни слова.
Она обернулась. И мир замер.
Между ними не было ни платка, ни меча, ни врагов. Только взгляды — честные, простые.
Он подошёл. Снял с шеи кинжал — новый, вырезанный своими руками, и положил в её ладонь.
— Я пришёл, — сказал он. — Не за прощением. Не за любовью. А просто — быть рядом, если ты этого хочешь.
Она долго смотрела на него. Потом кивнула. Один раз. Точно.
И в том кивке было больше, чем в любом брачном обряде.

ГЛАВА V — Двое
Они вернулись не в дом, а в уголок у скалы, где когда-то были боль и страх, а теперь — огонь, и вода в глиняной чаше, и тишина, в которой звучало доверие.
Залина постелила скатерть. Он разжёг костёр. Двое. Без клятв, без обрядов, но в их взглядах было всё: "я помню", "я принимаю", "я рядом".



Он чинил старую изгородь, она варила похлёбку. Они говорили немного. Но каждое слово — точно, как камень в башне. Смыслом наполнено.
Иногда он уходил — помогать людям в соседних аулах. Иногда она оставалась одна — с тревогой, но уже без страха.
Они учились быть вместе. Не спасителем и спасённой. Не абреком и горянкой. А просто — мужчина и женщина. Живущие, рядом, в тишине, в трудах, в огне, в чае на рассвете.
И в этих днях не было величия. Но было главное — жизнь, которой раньше у него не было. И в которой она — наконец была собой.

ГЛАВА VI — Дом в горах
Они решили остаться. Не в ауле, не в укрытии — а построить свой дом, там, где начиналась их общая история.
Место было трудным: ветра стучали по скалам, вода — далеко, дрова — внизу, но земля была их.
Он срубил первый венец, вкопал столбы. Она таскала камни, утрамбовывала глину, плела циновки, вела огонь.
Дом не был большим. Зато в нём было всё: угол для книг, место для скатерти, ночник из овечьего жира, и окно — в сторону восхода.
По вечерам они сидели на пороге. Он точил орудия, она сушила травы.
Говорили мало — но каждый взгляд был домом, каждое прикосновение — обещанием.
Он смеялся — впервые по-настоящему. Она отвечала — улыбкой, в которой больше нежности, чем в песне матери.
Иногда приходили соседи — нечасто, но с уважением. Приносили молоко, он — помогал взамен. Все знали: эти двое — особенные. Не по крови, а по духу.
Когда снег пошёл, дом уже дышал. В нём не было печати прошлого, только тепло.
И она сказала: — Теперь ты — дома.
Он обнял её, и понял: да, он в месте, где душа успокаивается.

ГЛАВА VII — Имя
Зима выдалась тихой. Снега пришло немного, ветра — не злые, а дом — тёплый. Они сшили новый тюфяк, из старой посуды сделали светильники, и каждая мелочь наполнялась смыслом.
В один из вечеров она стояла у очага, в руках — кувшин, на губах — задумчивая полуулыбка.
Он подошёл, снял бурку, сел рядом. — Ты как-то иная, — сказал он, глядя не на лицо, а чуть ниже, тёплым взглядом, как солнце через облако.
Она кивнула. — Я знаю. Уже давно.
Они не обсуждали это громко. Не придумывали планов. Просто продолжали жить.
Когда она стала тяжелеть, он ещё бережнее стал обращаться с ней. Уходил в лес только по нужде, приносил воду утром, чинил всё, что просело в доме.
Она шила маленькие вещи, некоторые — с ошибками, и смеялась над собой: — Руки помнят иглу, а глаза — забывают узор.
Он клал ладонь ей на живот, как будто там билось то же сердце, что когда-то спасло его.
— Кто это будет? — спросил он однажды. — Всё равно. Пусть будет сильный. Но не по клинку — по духу. И пусть знает, что родился из любви, а не из страха.
Весна пришла внезапно. С птицами, с громкими ручьями, и с болью.
Роды были трудными. Он не знал, что делать. Не знал, как кричать. Не знал, как быть сильным, когда она теряла сознание.
Но она выстояла. Маленький крик заполнил дом, как молния — мглу.
Он взял ребёнка — дрожащими руками. Она устало улыбнулась.
— Это… — Имя ему — Азир, — сказал он. — Почему? — Потому что значит «тот, кто вернулся светом».
Она закрыла глаза. И в груди у неё пульсировала жизнь. Другая. Тихая. Вечная.

ГЛАВА VIII — Имя отца (окончательная версия)
Ребёнок родился весной. Снег в ущельях сошёл, вода пела в арыках. В доме было негромко — женщины знали, что делать. Мужчины занимались делами.
Он работал с утра, как и всегда: рубил дрова, подбивал крышу, чинил хомут. Не заглядывал в дом. Не спрашивал. Но руки держали топор иначе — словно с осознанием, что теперь в доме — новая жизнь.
Когда повитуха вечером передала весть, он не ответил. Просто встал, снял с крючка бурку и пошёл к реке за водой. Как делал всегда. Но на этот раз — уже не один.
На следующий день он вырезал на притолоке новое слово: Азир.
Никто не спрашивал, почему именно это имя. Залина подошла, провела рукой по свежей резьбе. Помолчала. Потом сказала тихо: — Оно подойдёт. Пусть растёт, как дерево в долине.
Он кивнул. И пошёл работать дальше. Нужно было укрепить ограду, наточить ножи, забрать сено. Мальчику предстояло вырасти на твёрдом.

ГЛАВА IX — Мимо зимы
Зима пришла быстро, без разговоров — резко, как бывает в горах. Первым делом он утеплил крышу, заслонил окна ветошью, натаскал дров столько, что от порога к сараю вела тропа — только его шаг, только его вес.
Она — у очага. Азир — в колыбели, в углу, где теплее всего. В доме не было ни шума, ни слов. Только дыхание: спокойное, ровное, живое.
Снег шёл по ночам. Он вставал рано, расчищал вход, проверял крышу, возвращался к огню молча, грел руки — и снова выходил. Как будто знал: каждый день, прожитый стойко, — это ещё один камень в стене жизни сына.
Иногда приходили мужчины с верховья — привести в порядок упряжь, спросить про дорогу, или просто — помолчать рядом. Он наливал крепкий чай, резал сушёное мясо, слушал, но говорил редко.
Про сына — не говорил вовсе. Отец не хвалит своё дитя в словах. Он делает так, чтобы сын мог хвалить отца — делами.
Зима тянулась долго. Треск дров, молчание, улыбка Залины — короткая, сдержанная, но светлая. Как огонёк под котлом.
Когда в конце марта он заметил первую капель, не сказал ничего. Просто поднял голову к солнцу, вдохнул, и пошёл в сарай: весной дел будет много, а у Азира — уже год.

ГЛАВА X — В спину отца
Азиру было два года. Он уже уверенно стоял на ногах, редко плакал, и смотрел прямо — не в лицо, а туда, где взрослые делают дело.
Он не говорил много. Но слушал. Сидел у порога, где мать мыла шерсть, где отец точил лемех. И видел: слова — это не главное. Главное — руки.
Однажды, ранним утром, он вышел за отцом во двор. Сапожки сбились, жилет криво, но шаг — упрямый. Он остановился у дров и потянул чурку. Ту самую, которую отец раз за разом нес на плечах.
Он не справился. Но и не звал. Просто стоял. Глядел в спину отца. И ждал.
Отец услышал. Не обернулся. Разбил полено. Положил его на кучу. И сказал:
— Рано.
Азир молчал. Не ушёл. Сел на камень. И остался смотреть.
Это было первым уроком. Не тем, что объясняют. А тем, что видят. И помнят.
С тех пор мальчик вставал с рассветом. Садился у стены. И молча наблюдал: как отец чинит сбрую, как проверяет жерди, как смотрит на небо перед тем, как выйти.
И в этих наблюдениях рос не просто мальчик, а наследник молчания, и труда, и стойкости.
Отец не говорил: «Смотри». Но он жил так, чтобы на него смотрели.

ЭПИЛОГ — Утро над ущельем
Туман стелился по долине — мягко, неспешно, словно горы прикрывали глаз младенца. Дом стоял, как стоял — прочно, на земле, где было и кровь, и прощение, а теперь — только дыхание.
Он с утра был во дворе: натягивал поводья, чинил калитку, смотрел на склон, где снег окончательно ушёл.
Внутри — Залина. Тепло от очага, тихо играет пар от медного чайника. Она держала сына на руках — не как беспомощного, а как часть себя. Он заснул. Ручка лежала на её груди, где раньше билось тревожное сердце, а теперь — покой.
Она смотрела в окно. Через занавески, через утро, на фигуру у колодца.
И улыбалась. Не как в девичестве — а как женщина, что прошла сквозь всё, и осталась собой. Целой. Любящей. Сын у неё на руках. Муж — за дверью. Дом — дышит.
И это счастье. Тихое. Без громких слов. Без поводов, без праздников. Просто — жизнь. Та, которую они оба выстрадали, сохранили, передали дальше.
На улице он вдруг поднял голову, словно почувствовал. Улыбнулся еле заметно. И продолжил стягивать ремни на тюках.
И только ветер над крышей пронёсся мягко — словно говорил:
> Всё. Ты дома. > Теперь можно жить.



Горянка...По мотивам поэмы Мурата Горского--Горянка.
[Мурат Горский...] Версия для печати  Скрыть  Удалить  Изменить

­ГЛАВА I — Горянка
Нет горянок милей и краше. В них отражён и лунный свет, и солнца луч, тепло хранящий. Волной качаясь, стройный стан, похож на стебелёк пшеницы, душа сравнима с чистотой воды, Кавказских родников бурлящих.
А голос — то хрустальный звон, что слышен в местах дивной красоты. Одна из них — Залина.
Она жила в подножьях гор Дарьяла. Дарьяльское ущелье — излюбленное место для туристов и альпинистов. Но тогда, в те годы, ещё не было никакого туризма. Лишь горы, тишина, святые места.
Ветер — певец и странник — встречал прохожих прохладой, обвивая летом, утешая в зимнюю стужу.
В одном из таких мест стояла Залина на коленях. Она молилась. Шептала небесам простые слова за того, кто рядом лежал и истекал кровью.
Он почти не дышал. Она не отходила от него. Водой святой омывала раны, отводила смерть — своей верой, руками, молитвой.
Прошло семь дней. На седьмой день он открыл глаза и прохрипел: — Воды…
Она поднесла к его губам глиняную чашу. Он пил. Затем огляделся, и взгляд его задержался на ней.
Кто была эта девушка, которая не оставила его в пустынном ущелье? Зачем она так рисковала? Что ждёт их впереди?

ГЛАВА II — Ущелье Дарьяла
Дарьяльское ущелье не просто пейзаж — это место, где молчит время. Где скалы, будто хранители судеб, веками наблюдают за людьми.
Залина стояла на коленях у подножия, где зелень редка, а камни остры, словно воспоминания. Перед ней — лежащий человек.
Он не двигался. Только слабое дыхание выдаёт жизнь. Он весь в крови, с ранами, словно вырван из самой смерти.
Залина не плачет. Её глаза сухи, но взгляд — будто прикасается к небесам. Молитвы шепчет она — тихо, упрямо, с упованием.
Каждый её день — это стража над чужой жизнью. Каждый её час — борьба с судьбой.
Она умывает его раны, меняет повязки, поит настоями из трав. Никто не знает, кто он. Но она знает: в жизни не бывает встреч случайных.
На седьмую ночь, когда сквозь темень проступил едва уловимый рассвет, его глаза приоткрылись.
— Воды… — прошептал он.
Она поднесла чашу — его губы тронули глину.
Он взглянул на неё. В глазах — удивление, боль и страх.
— Кто ты?.. Почему ты рядом?.. Ты не боишься?
Она качает головой. Улыбка — неуверенная, но светлая.
— Потому что я человек. И потому что ты — жив.
Он пытается говорить, но его тело — как скованная тень. Только голос в голове: кто она? зачем осталась? и за что рискует всем?

ГЛАВА III — Джигит
Её забота согрела его сильнее одеяла. Он чувствовал, как жизнь медленно возвращается. Сон, в котором он бродил среди теней — рассеялся. Теперь он видел её лицо, простое и ясное, как утренний рассвет.
— Хочу сказать... — прошептал он с усилием. — Твоё участие в моей беде — тебе опасно. Прошу, уходи. Не надо оставаться.
Его голос звучал сурово, но не грубо — в нём была боль и страх за неё.
— Не знаю, как сказать, — продолжил он, — я не просто джигит. Я абрек. Гоним и властью, и народом. Для одних — герой, для других — преступник.
Он замолчал, ожидая ужаса, страха в её глазах. Но она молчала. Промокнула пот с его лба, поправила одеяло, и мягко прошептала:
— Нет… про тебя я знаю. Я тебя люблю.
Он смотрел на неё с удивлением — её слова были как удар, и как спасение.
— Пей настой, — сказала она, — тебе надо спать и силы набраться. Лишь только рассветет — я тебя разбужу.
Она села рядом и начала петь ту самую песню, которую в детстве пела ей мать. Тихая колыбельная, в которой звучали молитвы и воспоминания.
Он закрыл глаза. И перед внутренним взором всплыла та ночь — ночь огня, мечей и крика. Ночь, когда всё изменилось…

ГЛАВА IV — Сны и память
Сон не принёс ему покоя. Скорее — был он возвращением в ту ночь, откуда он бежал кровью и страхом.
Он снова слышал шорох копыт в степи, тихий зов друзей, и тревожное дыхание ночного ветра, что гладил ковыль.
Они спускались с перевала. Он и его товарищи. Шли к табунам, обходя дозоры. Миссия — дерзкая, почти безумная, но им — не впервой.
Звёзды плыли, словно знали, что внизу — грядёт кровь.
Он вспомнил, как степь встретила их — долго, открыто, с травами по пояс. Как нашли они табун, как подвязали уздечки, и уже собирались отвести желаемую добычу.
Но тишина — обманчива.
Первый свист — как злой сон, а за ним — залп. Пищали, клинки, огонь, и бойня.
Казачий отряд обрушился, как буря. Кругом пламя и металл. В лицо — смерть.
Он не отступал. Конь под ним рвался. Друзья пали. Он прорвался. С клинком в руке и болью в груди.
Последнее, что помнил: ветер в лицо, и то, как тьма поглотила всё.
Он вздрогнул. Очнулся. Залина рядом. Тихо поёт.
Смотрит на него — в её глазах нет ни страха, ни укоров. Только свет.
Он закрыл глаза. Теперь его тревожит не смерть. А то, что он не может сказать ей, чем был раньше, кем стал, и почему — не имеет права на её тепло.

ГЛАВА V — Голос сердца
Время будто остановилось. Он больше не слышал ни ветра за окнами, ни еле заметного потрескивания костра.
Было только её дыхание и собственный страх.
Она принесла настой — горький, терпкий, но спасительный.
Он пил, глядя на её пальцы, на дрожащие губы, на глаза, в которых не было жалости — только вера.
Она села рядом, не касаясь его, но он чувствовал — её присутствие было сильнее любых прикосновений.
— Ты не знаешь, кто я, — сказал он тихо. — Я не тот, кого можно любить. Моя дорога… она из боли.
Она молчала. Медленно повернулась к нему. И только шепнула:
— А я знаю. И я уже выбрала.
Он смотрел на неё, как на чудо, которому не верил. Сердце, будто чужое, ударило глухо.
Он не понимал, как мог заслужить такую женщину. Такую любовь.
— Я всё равно уйду, — прошептал он. — Мне нельзя оставаться. Но ты… ты теперь живёшь во мне.
Он хотел дотянуться, но рука не слушалась. Он хотел сказать больше, но слов не хватало.
Она поняла всё без слов. Взяла его ладонь и вложила в неё своё тепло.
— Спи, — сказала она. — Наберись сил. Рассвет рядом. А вместе с ним — надежда.
И он уснул — не потому что устал, а потому что, впервые за долгое время, сердце не боялось.

ГЛАВА VI — Прощание
Он вставал медленно, будто каждая клетка тела сопротивлялась. Семь дней боли, страха, одиночества — и рядом с ним была только она.
Залина — тишина её взгляда, глубина молчания. Она больше не пела. Она просто сидела, наблюдая, как он возвращается к жизни.
Он облокотился на плечо, поднялся, сделал первый шаг. Слабость подкашивала ноги, но в душе горела решимость.
— Спасибо, — тихо сказал он, — но мне пора.
Она ничего не ответила. Только подняла глаза, и в них он увидел то, что не имело слов — веру, боль, любовь.
— Я должен идти. Я не могу оставаться здесь. И… я не могу взять тебя с собой. Это не жизнь, а бегство. Я не прощу себе, если боль придёт за тобой.
Он стоял с опущенной головой. А потом поднял взгляд. Твердый. Решительный.
— Но я вернусь. Если останусь жив, если небо позволит — я вернусь.
Она подошла и поправила ему плащ. Её руки дрожали. — Не обещай. Просто иди.
Он повернулся к выходу. Конь стоял там, где Залина его привязала. Верный, будто чувствовал, что прощание не будет лёгким.
Он сел в седло, но прежде чем тронуться, оглянулся.
Залина всё так же стояла — не плакала, не звала, только смотрела.
Он долго смотрел на неё — и лишь потом снял со своего пояса кинжал и оставил на камне.
Подарок. Символ. Обещание.
Он уехал. А она осталась — в окружении скал, тишины и пустоты, которая теперь была её новой душой.

ГЛАВА VII — Тайные желания
До этой встречи Залина никогда не осмеливалась смотреть ему в глаза. Только украдкой — с холма, с тропы, с оконного проёма. Он проходил мимо — гордый, красивый, смуглый, как сгусток силы на фоне бледной тишины аула.
С кувшином за плечом она шла за водой, а сердце — прыгало в груди, сбивало дыхание. Подруги смеялись, плели венки, а она — молчала. И в тайне в каждую травинку вплетала его имя.
Она мечтала: чтобы он постучал в дверь их дома — уставший путник, изгнанный, но такой нужный. Чтобы мать с улыбкой расстелила скатерть, чтобы отец встал и сказал: «Гость этот — не чужой. Он наш».
Вечерами, укрытая покрывалом, она слушала рассказы матери: о доле женщины, о судьбе горянки, о чести — выше жизни.
И слушая, понимала: её путь уже написан. Дед, старшие братья, обычаи рода — все будут выбирать ей судьбу.
Но душа… Она не подчинялась.
Душа её в снах парила. Уносилась высоко над ущельем, где он шагал по тропе — уставший, раненый, но живой. И звал её, и знал, что она придёт.
Эти сны не были мечтой. Они были знанием.
Вечерами она не ворожила, не бросала камушки в родник, не шептала девичьих заговоров. Просто ждала. И он появился.
Теперь она знала: никакие законы, страх, позор — не заставят её отступить. Её решение — принято. Её любовь — случилась. И назад пути нет.

ГЛАВА VIII — Тревога
Горы молчали, но в ауле волновался ветер. Он приносил слухи, замирал в дверных проёмах, перешёптывался на базаре.
Кто-то видел лошадь с кровавым следом. Кто-то слышал выстрелы в ущелье. Кто-то шепнул: «Абрек снова ускользнул…»
А есаул — старый и суровый — уже собирал сотню. Казаки точили шашки, седлали коней, и дым костров потянулся в сторону тех скал, где когда-то укрывались святые.
Площадь полнилась криками. Старики возмущались. Матери хватались за головы. Дети искали глазами матерей.
Залина услышала зов. Сквозь открытую калитку ей донёсся голос чужого солдата: — Абрек жив. Он в горах. Кто укроет его — будет наказан.
Она отступила вглубь дома. Сердце гудело в груди, как натянутая струна.
Вечером мать нашла её у окна. — Слышала? — спросила она. — Да. — ответила Залина.
Они больше не говорили. Только свеча между ними медленно догорала. Словно знала, что за этой ночью не будет обычного утра.

ГЛАВА IX — Исход
Ночь ещё не растаяла, а сердце Залины уже знало, что сегодня она уйдёт.
Молитва во рту, платок в руке, и тишина в доме, словно затаившийся приговор.
Она не стала прощаться. Ни с матерью, ни с отцом, ни с младшими сёстрами.
Только взгляд — в последний раз — на очаг. Где с детства грелись пальцы. Где хранился её голос. Где звучал смех.
И шаг — навстречу ему. Туда, в горы. В тот угол ущелья, где холодно и страшно, но где он жив.
Она не думала о судьбе. Не о стыде. Не о страхе. Только о нём.
Он был там — и он её звал. Не словами, а болью. И любовью, в которую никто бы не поверил, кроме неё.
Шла быстро, не оглядываясь. Ветер тянул платье, цеплялся за волосы, но она не замечала.
Тропа — узкая, каменная, вела её вверх.
К нему.
Когда нашла его, он снова лежал. Слабый, бледный. На губах — едва слышное слово:
— Залина…
Она присела. Приложила ладонь к щеке.
— Тише, — сказала она. — Я здесь. Больше не уйду.
И он уснул. А она осталась — встражей его сна и его жизни.

ГЛАВА X — Возвращение к жизни
Дни слились в один непрерывный поток заботы. Залина не отходила ни на шаг. Меняла повязки, подавала отвар, читала шёпотом молитвы, словно слова имели силу сдерживать смерть.
Он приходил в себя. Медленно, по капле. Как родник пробуждается после долгой зимы.
Сначала — взгляд. Потом — вопрос. Потом — тёплое "ты здесь".
Залина отвечала не словами, а касанием, присутствием, любовью, которую не нужно было объяснять.
Иногда он просил рассказать, что происходило. Как она его нашла. Почему не испугалась.
Она опускала глаза, улыбалась уголком губ.
— Ты звал. Я услышала.
Он не спорил. Не спрашивал больше. Может быть, именно это и было правдой.
Он вставал. Первые шаги — словно заново рождался.
Залина держала его под руку, подставляла плечо, усаживала обратно у костра, подавала воду, улыбалась, и каждый его взгляд заставлял её сердце стучать сильнее, чем прежде.
Он смотрел на неё дольше, чем нужно. И однажды спросил:
— Ты веришь, что я могу начать сначала?
Она кивнула. — Только если сам захочешь.
Он взглянул в небо. Светило солнце. И впервые за долгое время внутри было тепло.

ГЛАВА XI — Свет и прощение
Солнце вставало медленно. Оно не торопилось — словно само хотело продлить этот хрупкий момент между ночью и днём.
Он стоял на вершине, одетый уже не в кровь и грязь, а в чистую рубаху, с перевязанными ранами, с глазами, в которых впервые не было страха.
Залина рядом. Она не держит его, не уговаривает остаться. Просто смотрит.
Он подошёл ближе, взял её руку.
— Если бы у меня был выбор... — начал он. Она остановила его взглядом.
— Не нужно «если». Просто будь. Где бы ты ни был.
Он смотрел на неё долго. Словно пытался запомнить всё: линии её лица, мягкость губ, тёплую тень ресниц.
— Мне отпустили. — сказал он. — Кто? — Неважно. Бог, судьба, ты. Но я чувствую — могу уйти не с мечом, а с сердцем.
Она кивнула. — Тогда иди не один. Возьми с собой то, что я тебе дала.
Он прикоснулся губами к её лбу. — Это останется во мне навсегда.
Солнце осветило их силуэты. Не было слов. Только дыхание.
Прощание — не боль, а освобождение.
Он сел на коня, отпустил поводья, и в последний раз оглянулся.
Она стояла всё так же. Но теперь не одна. Свет обнимал её, как благодарность.
Он уехал. В дорогу. В новую жизнь.

ГЛАВА XII — Платок
Он спустился к святому источнику. Вода сияла в первых лучах. Казалось, всё вокруг знало: этот рассвет не будет обычным.
Тишину разорвал топот. Сотня казаков — строем, уверенно, вокруг ущелья, в кольце стали и гнева.
Во главе — есаул. Седой, с упрямыми глазами. Он смотрел прямо. Он знал, кого ищет.
Абрек стоял один. На ладонях — свежие повязки. На спине — ни оружия, ни щита. Только взгляд — ясный и открытый.
— Сдайся! — рявкнул есаул. — Или будет поздно.
Он не ответил. Смотрел вверх — туда, где тень скалы отбрасывала силуэт… её.
Залина.
Она появилась, медленно спускаясь по тропе. Белое платье, взгляд — как снег на вершинах.
Молчание между сторонами стало гулким.
Она шла к нему. Казалось — ветер даже прекратил дышать.
Подойдя, она не сказала ни слова. Сняла с головы свой платок. Белый, как мир. Тонкий, как прощение.
И бросила его на землю между ним и казаками.
В ауле знали: платок горянки — святыня. Переступить через него — осквернение, стыд, приговор собственной совести.
Казаки замерли. Есаул сжал кулаки. Но не двинулся.
Все ждали. И никто не посмел сделать шаг.
Платок лежал. Как закон. Как молитва. Как щит.
Они отступили. Один за другим. Без слов. Без боя.
И только Залина стояла, смотря в глаза тем, кто пришёл с оружием, и ушёл с поникшими головами.
Победа была — не от меча, а от сердца.

ГЛАВА XIII — Цена любви
Тишина после отступления была глухой, словно мир затаил дыхание. Платок — всё ещё лежал на земле. Он не тронул его. Он не подошёл к ней. Он просто стоял.
Слишком многое нужно было осмыслить в один короткий момент: свобода, любовь, жертва, боль.
Залина смотрела ему вслед. Свет в её глазах тускнел. Она уже знала: он не вернётся. Не потому что не хочет — а потому что не может.
Он поднял взгляд на неё, не смея приблизиться. Склонил голову, как перед величием. И лишь протянул руку.
Она шагнула вперёд, прижала к его ладони свою — на прощание.
Это прикосновение было кратким, но в нём — вся жизнь.
Он хотел сказать слова. Не мог. Его губы дрогнули. Он поцеловал ей руку.
И ушёл. С гулом копыт, с болью в груди, но уже другим.
А Залина осталась. На камне, у подножия горы, в белом платье и с платком у ног.
И когда первый луч упал на её лицо — там не было улыбки. Только покой. Только прощение.
Её душа уже знала: любовь — это когда отпускаешь. Это когда ничего не требуешь. Это когда уходишь без гнева и остаёшься в сердце другого навсегда.

Продолжение следует...