Литературный инстинкт Альманах Миражистов

 
ЛИТЕРАТУРНЫЙ ИНСТИНКТ
Альманах Миражистов
Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ,
Николай ЕРЁМИН, Ирина КАРПИНОС,
Максим СЕРГЕЕВ,
Александр МЕЛЬНИК,
2025

 
ЛИТЕРАТУРНЫЙ ИНСТИНКТ
Альманах Миражистов
Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ,
Николай ЕРЁМИН, Ирина КАРПИНОС,
Максим СЕРГЕЕВ,
Александр МЕЛЬНИК,
2025

   
 
Альманах Миражистов
Автор бренда МИРАЖИСТЫ, составитель и издатель Николай Ерёмин
адрес
nikolaier@mal.ru
телефон 8 950 401 301 7
Кошек нарисовала  Кристина Зейтунян-Белоус

© Коллектив авторов 2025г
 
Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ
Альманах Миражистов 
 

 
   
Константин Кедров Грани. ру Вокруг коня
Кедров-Челищев
Источник поэтический альманах№ 23 (83) Вольтеровское кресло
Константин Кедров

Ныряя в мир я вынырнул в себя
 
Вокруг коня
 
Вокруг коня выстраивалась вся культура

вокруг коня

а конь не знает ничего о той культуре

которая выстраивалась вокруг него

Так Конь Троянский ничего не знает о Елене

ведь он внутри пустой

деревянный

Пегас стихов не пишет

и не слышит размеров конских –

ямба и хорея

А что уж говорить о Буцефале

он вряд ли знал

что проскакал полмира

и вез в седле великого героя

Не ведал Росинант о Дон Кихоте

А тощая коняга д’Артаньяна

Дюма романов вовсе не читала

Вокруг коня выстраивалась вся культура

вокруг коня

Я думаю

что Холстомер читал Толстого

а если не читал

то Лев Толстой почитывал ночами Холстомера

Холстомер – холстомир

война и мор – Война и мир

 
2005

 
Распятие
 
Римские солдаты:

Раз пинаем

Два пинаем

Распинаем

 
Толпа:
Раз пять

распять

 
2004
 

 
Метакод ока тем
 
Мука и доз зодиак ум

Зодиак ум и мука и доз

О комета тем око

Я месяц я семя

Нуль лун

Я ин Орион о ирония

Но ирония я ин Орион

Во Геркулес сел у греков

Андромеда в аде морд на

Но Геракл каре гон

Телец целет

 
Кар Мицар цари мрак
Врет тип Юпитер в

Я я Изида пади зияя

Се Венера паре не вес

Толп Плеяд я ел плоть

Сириус у ирис

Ну Урсус у срун

Я и не я и Стожары раж от сияния

Веры соло волос и рев

Но и прок скорпион

Весы сев

Ей Диоскуры рук соитие

Он Водолей ел о давно

Я ну Дева ведуния

Великан аки лев

Кинь Овен невольник

Гор Козерог о резок рог

Ад рок а рак акорда

Но кар дракон

Нам бобырь Рыб обман

 
2006
 
Аргонавты
 
Ад Арго ограда

Мора паром

Зевс вез

Ясона нося

Медея едем

Но Колхида ад их локон

А грамота том Арго

 
2006
 
Гомер
 
Илиада
 
Йа Елене Менелай

Амур ума

Я ор Троя

Илион но или

А не лень Елена

Се вижу Менелай а Лене муж вес

Адромаха мор дна

Лиха тишь щит Ахилл

А по Лене Пенелопа
 
Одиссея
 
Иди сам Одиссей йес и дома сиди

Не риск сирен

Полк и циклоп

О спи лакомо Калипсо

Море мог Улис силу Гомером

Силу Гомером море мог Улис

Ну Зевс везун

Везет Тезей в

 
2006
 
Античная литература
 
Пидэр Эдип

Мак Евридику и пир векам

Лих се Эсхил

Орест серо

Овидий и диво

Но за Назон

Рай на Пиндар

О фас Сафо

 
2006
 

 
Ах Бах
(Пассакалия)
 
Бах шагает многоэтажно

Бах вышагивает хорал

Рядом шествует Маяковский

Он вышагивает хор ад.

Бах преобразует орган в рояль

Орган для него всегда органичен

Зато в рояле он мелодичен

Орган нужнее

Рояль нежней

Бах восходит лесенкой Маяковского

Маяковский шагает вниз

Две мелодии сходятся и расходятся

в направлении в – из

Фуги Баха кудрявы, как его парик,

изысканы, как кружева манжет

каждая нота – вздох или вскрик

музыка как сюжет

Бах в органе величайший организатор

Маяковский – интроверт

Бах – экстраверт

Стала величайшим организатором

даже Бахова смерть

Бах неистовствует в органе

Маяковский оргазмирует стих

Организм Баха нематериален

Бах в Маяковском стих

Маяковский, заткните глотку,

не переорать Баха

Но иногда достаточно одного глотка

чтобы вкушать Бога

Маяковский делает вдох

Бах выдыхает ах

Бах есть, если есть Бог

Бог есть, если есть Бах

Евангелие от Баха

не знает страха

Маяковский сжал револьвер

– Пинь-пинь, тараБах –

тараБахнул Бах-зинзивверх

 
2/IV – 2004.14 ч.50 мин.
 
Иероглиф чая
 
я всего лишь

необы-

чайный домик

где чай не пьют

но ле-

тают

от чая к чаю

аро-

матовый

па-

рок у рта

иероглиф чая

 
2001
 
* * *
 
Мои начальники хрусталь и ночь

Мои помощники печаль и пламя

Двуногий день вторгается в луну

и отраженный Бог в надежде плачет

Как радуга затачивает нож

так я молчу и думаю о Боге

Прозрачный череп исчерпал всю ночь

Избыток звезд переполняет горло

Ныряя в мир я вынырнул в себя

2000
 
* * *
 
Молитва – это корабль

плывущий сквозь наготу

молитвенная луна

и солнце из поцелуя

молитва – это корабль

с младенцами на борту

когда он плывет в любовь

кормой океан целуя

Всемирная тишина

не может все заглушить

нам кажется что мы есть

и этого очень много

У Шивы есть много рук

но он не умеет шить

у Бога есть много ног

но наша любовь двунога

Двуногая нагота

распахнута в горизонт

никто нигде не живет

все временно проживают

и только корабль любви

плывет через Геллеспонт

живые давно мертвы

но мертвые оживают

1999
 
* * *
 
Земля летела

по законам тела

а бабочка летела

как хотела

 
1997
 
Зеркальный паровоз
 
Зеркальный паровоз

шел с четырех сторон

из четырех прозрачных перспектив

он преломлялся в пятой перспективе

шел с неба к небу

от земли к земле

шел из себя к себе

из света в свет

по рельсам света
вдоль
по лунным шпалам
вдаль
шел раздвигая даль
прохладного лекала
входя в туннель зрачка Ивана Ильича

увидевшего свет в конце начала

Он вез весь свет

и вместе с ним себя

вез паровоз весь воздух

весь вокзал

все небо до последнего луча

он вез

всю высь

из звезд

он огибал край света

краями света

и мерцал

как Гектор перед битвой

доспехами зеркальными сквозь небо

 
1986
 
Невеста
 
Невеста лохматая светом

невесомые лестницы скачут

она плавную дрожь удочеряет

она петли дверные вяжет

она пальчики человечит

стругает свое отраженье

на червивом батуте пляшет

ширеет ширмой мерцает медом

под бедром топора ночного

рубит скорбную скрипку

тонет в дыре деревянной

голос сорванный с древа

держит горлом вкушает либо

белую плаху глотает

Саркофаг щебечущий вихрем

хор бедреющий саркофагом

что ты дочь обнаженная

или ты ничья

или звеня сосками месит сирень

турбобур непролазного света

дивным ладаном захлебнется

голодающий жернов – 8

перемалывающий храмы

В холеный футляр двоебедрой

секиры можно вкладывать

только себя
 
1978
 
© Константин Кедров

 

   

 
 
 
 

Николай ЕРЁМИН
 Альманах Миражистов
 
Институт, Единственный в Мире
Николай Ерёмин
ИНСТИТУТ, ЕДИНСТВЕННЫЙ В МИРЕ       Николай ЕРЁМИН

     «Нельзя оставаться врачом, пишущим стихи!» — подумал я — и поступил на заочное отделение Литературного института.
     Это был поступок!
   
 Представьте себе: Сибирь, тайга, глухомань, станция Решоты — зоны, лесоповал, станция Тинская — гари, болота, и посёлок Поймо-Тины, где за высоким деревянным забором — десяток бараков Красноярской краевой психобольницы № 1.
     И я, молодой врач-психиатр, лечу второй год острых и хронических больных и пишу стихи, восполняющие дефицит человеческого общения:
Сумасшедшие — в палатах,
В окнах — белая тайга…
Ах, палаты тесноваты.
А тайга — на тыщи га…
   
И вдруг — вызов из Литературного института!
И ты садишься в самолёт и, как в волшебной сказке, через несколько часов — в самом центре Москвы, на Тверском бульваре, 25, и Роберт Иванович Рождественский, поэт, любимый всей страной, чуть заикаясь, с доброй улыбкой читает твои стихи и предлагает студентам отметить, что в них хорошо и что — не очень.
     Роберт Рождественский въезжал во дворик Литинститута на кремовой «Волге», ставил её между памятником Герцену и крылечком, ведущим на Парнас, на Олимп то есть, запирая в машине на заднем сидении огромную коробку шоколадных конфет и шикарный букет цветов. И, расположившись за маленьким столиком — такой большой, такой высокий, такой знаменитый, что у всех у нас от волнения мурашки по коже, — говорил:
     — Д-дорогие д-друзья! Все вы — поэты, такие же, как я. Все мы равны. Просто я немного поопытнее. Так что буду рад, если вы с моей помощью станете писать лучше, чем сейчас. Но не надейтесь, что я буду помогать вам печататься. У каждого свой путь. Идите своим путём самостоятельно.
     И уезжал после семинарских занятий в неизвестном направлении, наверное, дарить своей Музе конфеты и цветы…

     Потом нашим семинаром руководили Сергей Александрович Поделков и Владимир Дмитриевич Цыбин.
     Они кропотливо разбирали произведения каждого из приехавших на сессию, но — с практическим прицелом. Например, Поделков представил большую подборку моих стихотворений читателям «Литературной России», будучи членом её редколлегии. А Цыбин написал предисловие к моей книге «Жить да жить» и дал рекомендацию в Союз писателей СССР.
     Это был кайф!
   
Я с необычайным интересом слушал лекции Богданова, Тахо-Годи, Гражданской, Дынник, Тарана-Зайченко, Кедрова, с неиссякаемым задором сдавал зачёты и экзамены.
     Жадно впитывал уроки жизненной стойкости и мужества, которые преподал нам С. А. Поделков на примере своей судьбы и судьбы поэта Павла Васильева, впоследствии подробно изложенной им в предисловии к однотомнику «Библиотеки поэта».
     Не прошли бесследно и уроки восточной эрудиции и мудрости Владимира Цыбина. Страстный библиофил, он собрал одну из замечательных коллекций редких книг в Москве. Но главное — он их все прочёл и щедро делился полученным опытом.
     Великий труженик, трезвенник («Сам не пью и вам не советую!») — он стал для меня примером литератора, который живёт и работает с полной отдачей, не жалея физических и духовных сил.

     А в это время литературная общага на улице Добролюбова по вечерам гудела от заздравных тостов. Заочники пили вино, читали стихи, веселились, радуясь ощущению свободы и избранности, и выясняли, кто из них гениальнее…
     Один из бывших московских гениев, полуослепший, перебирая ладонями по стене, переходил из комнаты в комнату, где ему щедро наливали…
     Другой, вообразив себя птицей и не в силах сдержать восторга, сигал, раскинув руки, с девятого этажа…
   
Я же с моим украинским другом Валентином Колларом, шофёром из города Николаева, зря времени не терял.
     В приёмной у ректора Литинститута Владимира Фёдоровича Пименова, ведущего театрального критика, стоял огромный старинный «многоуважаемый» шкаф. Полки его были буквально набиты пропусками во все театры Москвы.
     Владимир Фёдорович поощрял театральные увлечения студентов-заочников, и мы с другом посетили все нашумевшие спектакли театров на Таганке, «Современника», Сатиры, Ленкома, имени Маяковского, Вахтангова…
   
И сейчас, стоит мне только закрыть глаза, я легко представляю игру Владимира Высоцкого, Олега Ефремова, Инны Чуриковой…

     Мы были молоды, полны сил — работа, учёба и творчество легко сочетались.
     И, конечно, очень обрадовались, когда в 1977 году председатель выпускной экзаменационной комиссии писатель Вл. Лидин объявил, что мой друг украинский поэт Валентин Коллар и я защитили свои дипломные творческие работы с отличием.
     — Редчайший случай за всю историю Литинститута, — подметил член комиссии поэт Дмитрий Ковалёв, — чтобы в один день из одной группы двое защитились с отличием! Поздравляю!

     И вот теперь, спустя много лет, накануне юбилея, спрашиваю я себя: что это было? И отвечаю: это было нечто необыкновенное!

     А ведь периодически заочное отделение закрывали и поговаривали: мол, нужен ли вообще Литературный институт?

      Нужен, ох как нужен!
   
Нельзя быть врачом или шофёром, пишущим стихи.
     Нужно быть поэтом, умеющим водить машину и лечить людей.
   
Поэтами рождаются, но становлению их в России помогал, помогает и будет помогать московский Литературный институт — единственный в мире!

Литературный институт —
Любви и славы ожиданье…
О Муза, помнишь наше тут
С тобою первое свиданье?

Тверской бульвар. Старинный дом.
И перед ним — гранитный Герцен.
Мы собирались в доме том
Из года в год, единоверцы.

И всех встречала, Муза, ты,
И как могла дружила с нами.
Воспоминанья и мечты
Здесь становились вдруг стихами!

К преподавателям на суд
Мы их несли, не зная броду…
Литературный институт
Дарил нам рабство и свободу.

И вдохновенье — от строки
К строке таящее угрозу…
Здесь многие ученики
Недаром перешли на прозу.

Я узнаю своих друзей,
Приехавших на юбилей,
И всех, как в юности, встречаю:
— Что будешь — водки или чаю?
Красноярск (2008г)
На фотографии Слева направо в первом ряду Валентин КОЛЛАР, Николай ЕРЁМИН  и Роберт РОЖДЕСТВЕНСКИЙ


© Copyright: Николай Ерёмин, 2013
Свидетельство о публикации №213082501444
 


 

 
ВЫСОКОГОРНЫЕ МЕЧТЫ 
* * *
О, Муза, всё прими - на память!
Ведь я - без штампов и длиннот -
Побольше сочинил, чем Бальмонт...
А? - и получше, чем Бальмонт!
Слова и музыку мою
Прими - и я с тобой спою...
Пускай восторженный Бомонд
Нам непременно подпоёт!
 
СОНЕТ ПРО  ВХОД  И ВЫХОД

На сердце - то жара, то вьюга…
Ах, то любовь, то нелюбовь...
А мы зависим друг от друга
Так, что ни в чём не прекословь.
И на земле такая тишь...
Скажи, в чём дело? Что молчишь?
Что делать, если жизнь, эх-ма,
Как психбольница и тюрьма,
Где недоступна благодать...
И век свободы не видать...
А смысл лечения всего -
Увы, не делать ничего...
Где вход, увы, - через порог,
А выход только через морг...
 
ШКОЛА КАПИТАЛИЗМА

- Товар – деньги – товар…
Палач – жертва – палач…
Учись, дружок, и не плачь!
Дают – бери…бьют – беги!
И голову береги…

***
А помнишь? - время, полное значения…
В заботах обо всём честном народе
Друзья свободы жили в заточении…
Враги свободы жили на свободе…

Теперь в России всё наоборот.
Сам о себе заботится народ.

* * *
Нет, в душе моей не прервалась
С космосом и с гуслярами связь!
Слышу радость жизни, смерти злость...

Как поёт Садко - богатый гость!
И Орфей, смекая, что к чему,
Подпевает весело ему...

РУБЦОВ и БРОДСКИЙ
1.
«Как мало на земле я проживу
                Иосиф БРОДСКИЙ»
«Я умру в крещенские морозы
                Николай РУБЦОВ»

Рубцов и Бродский точно знали,   
Что каждый - Ангелом храним…
…Но, только неземными стали,
Все - позавидовали им,
Сопоставляя 35
Лет жизни и 55

2.
ПО ХОЛМАМ

«Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны…
Николай РУБЦОВ»
«Ты поскачешь во мраке по бескрайним холодным
холмам…
Иосиф БРОДСКИЙ»

Рубцов - за Бродским…
Бродский - за Рубцовым…
Скакали по холмам за новым словом…
Не ведомо, кто – Бродский ли Рубцов -
Кто дальше проскакал, в конце концов…
В округе до сих пор - холмы, холмы –
Безмолвные - от лета до зимы…
А впереди - изгнаний миражи –
Увы,
Воспоминания свежи…
Где - тут ли, там, -
Прервав крутой маршрут,
Поэты лишь в бессмертии живут…

ВЫСОКОГОРНЫЙ СОНЕТ

Рассвет светился,
Мерцая звёздно...
Я спохватился -
Но было поздно:

Ты улетела,
Взмахнув руками...
Исчезло тело
За облаками...

А я остался, и Ялта - Ах! -
Над морем Чёрным в крутых огнях,
Судьбе покорны...

И соловей
Высокогорной
Мечты моей...

МИНДАЛЬ

Меж горами – речная спираль,
Белоснежный цветущий миндаль…
Здесь когда-то мы были с тобой,

А теперь я один, сам не свой…
Не случайно, как снег, на виски,
Опадают с ветвей лепестки…


ИЗ НОВОЙ КНИГИ ЧЕТВЕРОСТИШИЙ
***
Разве можно при всём интересе
Жизнь прожить по написанной пьесе?
Нет. В любой всевозможный момент
Интереснее – эксперимент!

***
Для автора, актёра и поэта
Театр начинается с билета.
Недаром предлагал мне друг мой Рихард
Бесплатный вход, увы, и платный выход!

ПЕСНЯ

Поэт ушёл – стихи остались…
Звучали…Переиздавались…
И стали песней, наконец…
Не уходи, допой, певец!

Сентябрь 2025 г

 
 
ОПЯТЬ ПОШЛИ ГРИБЫ 

СОНЕТ ПРО СОСНОРУ И КЕДРОВА

Я был в гостях у Виктора Сосноры,
Когда Соснора в Ленинграде жил…
Когда о нём не утихали споры,
А он – ни с кем! – лишь с Музою дружил…

А я его читал - и почитал…
И рад, что после встречи ближе стал.

И радуюсь то в прозе, то в стихах,
Что был в Москве у Кедрова в гостях!
Поскольку неспроста крутой маршрут
Привёл меня к нему в Литинститут…

Отсюда, где привычно там и тут
-Ах! – сосны рядом с кедрами растут…
Где Космос Поэтический – в душе,
И мы – не гости, а друзья уже…

КрасноАдск-КрасноРайск-КрасноЯрск

***
О, влияние задорное
Всех, поющих сквозь века…
Кофе пьётся, как снотворное…
К лире тянется рука…

И опять нерукотворная
За строкой звучит строка…

МУЗА

Она –моя красавица…
И все её стихи
Привычно отражаются
В стандартах чепухи…
И  неспроста, ей-ей,
Я отражаюсь в ней,
Ну, а она во мне…
На равной глубине…

СОНЕТ ПРО ВЛАСТЬ ЛЮБВИ

Я помню власть любви
И ненависти власть…
Волнение в крови,
Похожее на страсть:

Я – тень твоих ресниц…
Ты  – отблеск глаз моих…

Мерцанье наших лиц
Входило в каждый стих:
И насладиться  всласть,
И всё же - не пропасть,

Пока не разберёшь,
Где правда, а где ложь …
Где  стали – почему? -
Разборки ни к чему.

БУДЕТ ВРЕМЯ

Будет время - сойдутся
Строить Храм на крови
Люди, чтобы вернуться
К месту первой любви…
Станут все - как родня…
Но,  увы,  без меня…

***
Был я полубог
С головы до ног…

А теперь навек –
Получеловек,

Богом – всем под стать –
Не сумевший стать…

ИЗ НОВОЙ КНИГИ ЧЕТВЕРОСТИШИЙ

СВЯТОГОРСКИЙ  МОНАСТЫРЬ

В монастыре, у речки,  под горой,
Мне показали старого поэта
И прошептали: - Это  наш  святой!
Он светит всем, хотя не видит света…

***
Когда не видишь, где добро, где зло,
Жизнь кажется прекрасною зело…
Но лишь узришь Лик Дьявола и Бога,
Как в тот же миг – в душе и вне  - тревога.

***
Был началом начал
Я  и в центре, и с краю…
Раньше  - свет излучал…
А теперь  -поглощаю…

Я НЕ ЗАМЕТИЛ

Я не заметил, как пришла зима…
И не заметил, как сошёл с ума…
Так  было в  сердце снежно…В небе звёздно…
Увы, когда заметил - стало поздно…


В ОКРУГЕ

В округе – ни гусей, ни лебедей…
Одни,  увы, сороки да вороны…
И ты вороной белой меж людей
Живёшь…Как высоки твои хоромы!

НЕРЕСТ

Глянь, перед тобой – вода и суша…
Здесь, в таёжной речке, поутру
Гибнет, отметав икру,  горбуша…
И  стихи: «Нет! Весь я не умру…»

***
Опять грибы пошли куда-то…
Откуда-то… Опять - опята…
Где ходит каждый человек
Из года в год, из века в век…

***
Я жил в Аду…Теперь живу в Раю
И радостные песенки пою…
Поскольку мне внимают, подпевая,
Две музы: слева - Ада, справа -  Рая…

 СЕНТЯБРЬ 2025года

 
 
Ирина  КАРПИНОС

Альманах Миражистов
 

   
Ирина Карпинос

ВЕНЕЦИАНСКОЕ

В Серебряном веке, коротком и ярком,
поэты любили в Венецию ездить
и с чашечкой кофе сидеть на Сан Марко
и в небе полуночном трогать созвездья.
Венеция рядом с времён Сансовино:
крылатые львы и певцы-гондольеры.
Поэты пируют, поэты пьют вина,
поэтов ещё не ведут на галеры.
И Блоку покуда не снятся двенадцать,
и пуля не скоро убьёт Гумилёва.
Поэты ещё не отвыкли смеяться
и верят в могущество вещего слова.
Не пахнет войной голубая лагуна,
собор византийский с квадригой прекрасен,
ещё не задернули занавес гунны
и хмель венецийский ещё не опасен.
И можно до слёз любоваться Джорджоне
и долго бродить по Палаццо Дукале,
стихи посвящать беглым ветреным жёнам,
катать их в гондолах, купать в Гранд-Канале...
Поэты в Венеции пьют на пьяцетте,
война мировая вдали, как цунами.
Запомните лица их в огненном цвете!
Всё кончится с ними. Всё кончено с нами.

ЛУНА И ГРОШ

Мы родились в двадцатом веке,
совки, поэточеловеки,
и пьём, не чокаясь, до дна
за участь, что на всех – одна...
Эпоха нас не закалила,
кровь ближних не опохмелила,
стоим на ледяном ветру
у края в чёрную дыру...
Повремени ещё, мгновенье,
покуда догорят поленья
всех наших помыслов и слов,
летучих золотых ослов...
Куда нас молодость водила,
каким залётным был водила!
Кто ляжет рядом – тот хорош,
вся наша жизнь – луна и грош...
Свеча горела, до упаду
плясали мы свою ламбаду
и гибли в долбаном бою
за рифму – родину свою...
В конце времён мы дали слово,
что сочиним многоголовый
молитвоблуд – наш пропуск в рай.
Пётр, кого хочешь, выбирай...


НЕОТПРАВЛЕННОЕ ПИСЬМО

Знаешь, в эпоху больших перемен,
горьких, немыслимых, немилосердных,
можно совсем не бояться измен,
слепо держаться за нежных и верных...
Знаешь, так важно кого-то любить!
Бога и кошку, дитя и мужчину...
Всё принимать и сомненья забыть,
сок бытия выжимать из кручины...
Знаешь, не в самой счастливой стране
хочется чувствовать силу былую,
как в неразбавленном крымском вине,
в перебродившем ночном поцелуе...
Мне не уехать отсюда, мой друг:
я заглянула уже в эту бездну.
Где-то судеб завершается круг...
Все мы на шарике утлом проездом.
Я повидала другие края...
Там хорошо! Но совсем не поётся
грустная странная песня моя.
А без неё... знаешь, сердце не бьётся...__

Источник
Свой вариант. Выпуск №20
Альманах Межрегионального союза писателей
 
Стихотворения
 
НОЧЬ
 
Ночь морозная, грузная, грозная,
полусны пограничные розданы,
догорает окурок в ночи,
заговаривай боль, не молчи…
 
Предают, привирают предания,
до свиданья, двойник, до свидания,
нет уже ни воды, ни вина,
я на ведьмином спуске одна…
 
На краю, на ветру, на ристалище,
в ритуальном прокуренном залище
херувимы хреново поют
про любовь, про последний приют…
 
Гарь такая, что рвётся дыхание
от убийственного полыхания,
никого не обнять, не спасти,
лишь зола золотая в горсти…
 
Не ищи меня в римах, лютециях
и в оврагах да прагах, венециях –
я уже далеко от земли,
огонёк дотлевает вдали…
 
Дряхлый мир, на крови обустроенный,
обветшавший до дыр, грубо скроенный;
беспробудно ваятель был пьян,
налепив, как блины, поселян…
 
Мы теряем, теряем, теряемся –
и уходим и не возвращаемся…
Равнодушно глядит Он с высот
на погромный программный исход…
 
 
 
НА КРАЮ
 
Сирота – вот и найдено слово,
сирота среди мира пустого,
позади – разноцветный обман,
впереди – только чёрный туман…
 
На краю провороненной жизни,
в эпицентре бродячей отчизны
сердце реже и глуше стучит,
дней, часов не осталось почти…
 
Я тебя никогда не забуду…
и никто не увидит оттуда,
как моя погорелая жизнь
на промерзшей дороге лежит…
 
И не встать, и не выразить боли
в бесприютной сиротской юдоли,
не нащупать у пропасти дна…
пей до дна… жизнь одна… смерть одна…
 
Я – невидимый призрак, когда-то
сочинявший плохие баллады
о безмерной бессмертной любви
на ветру… на краю… на крови…
 
Я неслась по болотистым кочкам,
чья-то жёнка, любовница, дочка,
и летела сквозь небо звезда
в никогда, никому, никуда…
 
 
***
 
Последнее пристанище – стихи:
приют, надежда, гибель, воскресенье,
отмоленные, наконец, грехи
и чьё-то безымянное спасенье…
 
Я – каторжник, я – полупроводник,
такая вот сизифова работа:
услышать звон и записать в дневник
потерянные разумом частоты…
 
В такую ночь ты с Богом визави
и тет-а-тет передаёшь молитвы –
и храмы вырастают на крови,
и перемирье дольше длится в битвах…
 
И можно, наконец, уже уснуть
и видеть сны, по-гамлетовски, в лицах,
и все долги, и всю вину вернуть,
и вовремя с ушедшими проститься…
 
Почто живу и что такое жизнь,
кого люблю, когда уж нет любимых?
Какие на рассвете миражи
неузнанные проплывают мимо?
 
Мне снится мама в ледяном гробу…
Нет, это я – и сон всё длится, длится…
Кому повем свою тоску-журбу?
Я просыпаюсь… иней на ресницах…


Электронный пепел писем
* * *
 
Тот въевшийся нищенский запах вокзала,
страна, что меня от себя отвязала
и месяц угрюмый над чащей лесной —
да, всё это было и будет со мной,
 
замызганный смысл изначального слова,
разбойная рваная vita nuova,
и вкус металлический тёмных времён,
и тот колокольный серебряный звон,
 
и вал эпидемий, и шквал катаклизмов
от переворотов до каннибализма…
На чёрта на чёртовом том колесе
мы оптом зависли, не в розницу — все?
 
Когда Соломон разлюбил Суламиту,
когда содомит возлюбил содомита,
казалось, ещё далеко до конца
с тюрьмой да сумой от венца до свинца.
 
Но кончилось время надежд и прелюдий,
лежит голова Олоферна на блюде,
а рядом Креститель — святой Иоанн,
накрыты столы земляничных полян.
 
Так выпьем цикуту за племя людское,
за эту лечебницу с вечным покоем,
за то, что последний живой аксакал
на розовом мерсе в астрал проскакал…
 
 
* * *
 
один роман, десятки рассказов, сотни эссе
и дожди стихов, что стихают, как ливни…
я никогда не писала верлибры
и теперь не пишу — этот пишется сам,
осень с тёмными вечерами,
листья с рыжим огненным светом…
я не люблю своё краткое имя
с твёрдым раскатистым "ра",
признаю только полное,
его переливы на альт-саксофоне
с хриплым протяжным "ри",
мне по-прежнему нравится петь,
но гитару я разлюбила,
она на стене повисла и от обиды воет,
обрывая струны одну за другой…
меня никогда не узнает "Знамя",
я — не прихожанка тусовок,
я сама по себе всю жизнь, до-жизнь и после-жизнь тоже…
мне нравились путешествия за край света,
в них ритмично мечталось
о златорунной любви,
которой не было, нет и не будет,
и всё-таки она может быть
в другом измерении,
где-то в сумерках, в просвете между мирами,
я иду к этому просвету всю жизнь,
не приближаясь и не отдаляясь…
заблудилась — и забрезжил первый верлибр,
всё оказалось просто и даже занятно,
его не опечатают в "Новом мире"
и какой-то ещё "Новой юности",
сеть ловила меня, но не поймала,
я сама по себе, сама по себе, сама по себе…
 
 
* * *
 
Просоленный мрамор Венеции
и запах лагуны морской,
как будто крепчайшие специи
рассыпаны щедрой рукой,
 
летит под созвездием Овна,
играя своей красотой,
в порфире, багровом и огненном,
в гранитной рубахе простой,
 
дворцы её, грозные в сумерки,
бредут по колено в воде,
они ещё вовсе не умерли,
они прорастают везде,
 
морской известняк, словно кружево,
агат, аметист, малахит —
Венеция вечною суженой
всех странников мира манит.
 
И даже за гранью сознанья
прапамять запомнит навек:
Венеция — стиль мирозданья,
и ею велик человек.
 
 
* * *
 
Я не поеду в южную америку
и в северную тоже не поеду,
мне эта карнавальная истерика
неведома и страх давно неведом,
 
я здесь, в своём привычном одиночестве,
без визы и без права на свободу
подмены ненавижу, мне не хочется
бежать в толпе в любое время года…
 
Мне тошно от унылых позитивчиков,
от этих гифок, чатов, хайпов, зумов,
от текстов, ненавязчивых мотивчиков,
от зуда инстаграмного и бума…
 
Вот Бродского опять отъюбилеили,
из комнаты не выходя наружу,
и где-то виртуальными аллеями
фанаты неотловленные кружат…
 
Амнистия! все ринулись на пастбища,
рога трубят, разрешено веселье…
Вокруг костры, ристалища и капища,
и нет нигде надежды на спасенье…
 
 
* * *
 
Звоните близким, пока они живы,
да будут ваши слова не лживы,
да будут тёплыми голоса,
да будет чувство сильней, чем разум,
да будет лёгкой каждая фраза,
пока ещё далеки небеса…
 
Звоните близким, когда им больно,
звоните часто, звоните вольно,
печаль бесконечна, жизнь коротка,
продлить её может звонок с вокзала,
как скорая помощь, что не опоздала,
как с миром протянутая рука…
 
Слышите, кто-то зовёт вас ночами?
Звоните отчаянно, словно случайно,
потом будет поздно, погаснет свеча,
потом будет страшно и неисправимо,
звоните из Праги, звоните из Рима,
Парижа и Питера, чтоб не молчать…
 
Их крик малахольный, как звон колокольный,
он так оглушает: мне больно, мне больно! —
сквозь все расстояния и времена,
сквозь непониманье, обиду, досаду
звоните, пока у вас есть адресаты,
и вам ещё дороги их имена.
 
 
* * *
 
я — поломанная кукла,
бесполезная, немая,
ах вы, гусли мои, гугли,
ничего не понимаю…
 
время-ночь меня накрыло
душным чёрным покрывалом,
непригожа и бескрыла,
нас на мусорке навалом…
 
раньше многих я спасала,
забавляла-веселила,
а теперь отпетой стала,
кукол сломанных — на мыло!
 
помню праздник мой бесценный,
буратин и карабасов,
я — мальвина, мне на сцену
к саксофонам, контрабасам…
 
где-то там гуляет ветер,
понт шумит под первым снегом
и смеются чьи-то дети
между альфой и омегой…
 
 
* * *
 
Вся наша жизнь — вертеп на сваях,
высокая до звёзд вода,
летим в одном ковчеге с вами
и не воротимся туда:
 
в год пограничных коридоров,
пустых и гулких площадей,
в сырое время слёз и споров,
случайных и чужих людей;
 
под Рождество, белил белее,
снег выпал, медленный, густой,
ночь у обрыва, что ж, смелее,
к надежде новой на постой.
 
Мы все теперь уже другие,
за тех, кто в небе, пьём до дна,
вертеп нас вертит — время Вия,
лишь кукольнику цель видна,
 
вертеп на сваях, рыбы, птицы,
младенец в яслях, оберег.
И в ночь рождественскую снится:
вода, гондола, ветер, снег…
 
 
* * *
 
электронный пепел писем в вотсапе,
виртуальный нож, пронзающий сердце,
кто-то в схимники ушёл, кто-то запил,
кто-то канул в электронный освенцим,
 
две недели с рождеством поздравляют,
сеть в завалах от лубочных открыток,
вифлеемская звезда догорает
и волхвам пути-дороги закрыты,
 
электронная мария с младенцем,
рядом дремлет виртуальный иосиф…
ну куда же мне, о господи, деться
в эту зиму, превращённую в осень,
 
в этом мире, потерявшем реальность,
где ни эллина нет, нИ иудея?
ты — не чудо, госпожа виртуальность,
ты — чудовище, ты — пепел помпеи;
 
после каждого исхода из жизни
остаётся лишь аккаунт в фейсбуке,
славословие пустое на тризне
и рыдающие смайлики-суки…
 
ох, не спится мне рождественской ночью,
за окном долдонит дождь до потопа,
эту чашу, этот мир, авва отче,
увези за край земли автостопом…
 
есть у времени зловещие меты,
все концы цивилизаций похожи,
стали ветхими любые заветы:
никому никто нигде не поможет.
 
 
* * *
 
я не знаю, зачем я вернулась оттуда,
там приёмный покой без надежды на чудо,
там ни боли, ни страха, ни прочей тщеты,
там сливаешься с небом заоблачным ты…
 
я не знаю, зачем, я не знаю, надолго ль,
я контракт с этим миром досрочно расторгла,
и теперь я свободна от всех и всего,
возвращаюсь без визы домой в рождество…
 
я жила на свету и скиталась по свету
беззаконной безбашенной беглой кометой,
вся в страстях, как в иголках,
где — ёлка, где — ёж,
каждый взгляд — звездопад, каждый промах — как нож…
 
всё, что было, пребудет со мною отныне,
я бреду по своей персональной пустыне,
задувает хамсин — мой каратель и страж,
и чем ближе оазис, тем ярче мираж…
 
 
* * *
 
Ну да, мешает спать Париж,
заоблачный, в снегу,
мой друг, ты тоже там не спишь
на дальнем берегу,
 
а я смотрю на Нотр-Дам,
на Люксембургский сад,
и снег струится по губам,
уходит в небеса…
 
Париж опять мешает спать
и синий снег вокруг,
и стало, в общем, наплевать,
кто враг тебе, кто друг,
 
в каких краях сейчас жара,
в каких мороз, метель,
парижским снегом до утра
мне замело постель.
 
Пока январь и новый год
и шуба на гвозде,
и снег идёт, и снег идёт,
и снег идёт везде,
 
и святки, чтобы вновь гадать:
семёрка, тройка, туз,
круговорот случайных дат
и легковесных муз,
 
прости, Париж, прощай, Монмартр,
и арки, и мосты,
кафе Де Флор, Флобер и Сартр,
и ты, мон шер, и ты.
 
Опять мешает спать Париж
и бесконечный бег,
и я не сплю, и ты не спишь,
и снег идёт, и снег…


Три города
Ирина Карпинос

Три города в душе - как три объятья,
Не разорваться, не соединить.
Хоть не похожи поступью и статью,
Но как пульсирует меж ними нить!

       Ах, Ленинград, Москва и Киев,
       Одна любовь, одна стихия,
       Крещатик, Невский и Арбат,
       Подол, Таганка, Летний сад.

Три силы, три судьбы, три откровенья,
В одном весной когда-то родилась,
В другом прожгло любви прикосновенье,
А в третьем жизнь над пропастью неслась.

       Ах, Петербург, Москва и Киев,
       Вы оказались не такие,
       Какими я любила вас
       В свой звездный мимолетный час.

Любовь к родному дому не стареет,
Она острей от множества утрат,
Но скорый поезд мчится все быстрее
Из Киева в Москву и Ленинград.

       Тверской бульвар горит, как свечка,
       Но я уже у Черной речки,
       И Медный Всадник надо мной
       Звенит подковой ледяной.

Три женщины в душе моей не ладят:
Одна на спуск Андреевский идет,
Другая пропадает на Арбате,
А третья на Фонтанке слезы льет.

       Ах, три столицы, три столицы,
       Все ваши были-небылицы,
       Обманом чувственным пьяня,
       Зовут по-прежнему меня.

       Ах, Ленинград, Москва и Киев,
       Одна любовь, одна стихия,
       Крещатик, Невский и Арбат,
       Подол, Таганка, Летний сад...


© Copyright: Ирина Карпинос, 2008



Зарисовочка
Ирина Карпинос
Хороша гостиница "Белград",
На Смоленской площади стоит.
Рядом простирается Арбат,
По нему гуляет кришнаит.
И мороз как будто небольшой -
Трубка телефонная к щеке
Не примерзла - вот и хорошо,
Можно говорить накоротке.

У него в гостинице тепло,
Водка есть и всякое ситро.
У нее - замерзшее стекло
В телефонной будке у метро.
Он смеется, хоть почти не пьян:
"Ты - смешная баба", - говорит.
У нее же в голове туман
В этот вечер на Арбате-стрит.

Спрашивает он её шутя:
"Любишь до сих пор?" - вот так вопрос!
А она, как малое дитя,
Отвечает честно и всерьёз.
Дальше виден Киевский вокзал,
Скорый поезд, ледяной перрон.
Что же он такое ей сказал,
Что не вырубишь и топором?

Дурочка! Что будешь вспоминать
И годами в памяти копить:
Как он не успел тебя обнять,
Пожалеть, а может, полюбить?
Погляди-ка, рушится страна,
Скоро с дочкой по миру пойдёшь.
Господи! Какого ж ты рожна
Кружева любовные плетёшь?

Чтобы выжить - вот и весь ответ,
Чтобы выжить, всем смертям назло,
И сказать через десяток лет:
"Мне чертовски в жизни повезло!"

...Хороша гостиница "Белград",
На Смоленской площади стоит.
Рядом простирается Арбат,
А по нему гуляет кришнаит.


© Copyright: Ирина Карпинос, 2007
Свидетельство о публикации №107061802058


На Андреевском спуске
Ирина Карпинос
 
Памяти Александра Вертинского
 и Михаила Булгакова

На Андреевском спуске царит тишина,
До утра остается лишь пару часов,
И хозяйка стоит у резного окна,
Слышен шепот и смех молодых голосов.

А когда эти мальчики выйдут в рассвет
И покинут навек золотое крыльцо,
Будет петь им Вертинский сквозь тысячу лет
Про "какую-то женщину
....................с искаженным лицом".

 Когда же кончится гражданская война?
 Все машет женщина печально из окна.
 А в бой идут не юнкера, а чьи-то дети,
 И пуля-дура самых лучших метит.

Мы когда-то мечтали о яркой судьбе,
И влюблялись смертельно, и жили грешно,
Возносили себя и друзей до небес,
Оказалось, за нас все давно решено.

И теперь мы без Родины и без руля,
И уносится ветром наш дом на песке...
За Андреевским спуском - чужая земля,
И Вертинский поет на чужом языке...

 Когда же кончится гражданская война?
 Все машет женщина печально из окна...
 А в бой идут не юнкера, а наши дети,
 И пуля-дура самых лучших метит...


© Copyright: Ирина Карпинос, 2007
Свидетельство о публикации №107061802035


Ах, как хотелось мне пройтись по Ленинграду
Ирина Карпинос
Ах, как хотелось мне пройтись по Ленинграду,
Да вдоль по Невскому, пешочком, до упаду,
И чтобы снег скрипел и цокала лошадка,
И голова кружилась весело и сладко.
Но я в гостинице сижу в холодном номере,
И набираю цифры памятного номера,
И отвечает голос женский и знакомый
Одно и то же: "Нету дома... Нету дома..."

Ах, сколько лет мне снился каждый камень Невского -
За все спасибо господину Достоевскому,
Озноб и жар, как у Настасии Филипповны,
Я заглушала коньяком и чаем липовым.
И вот в гостинице у площади Восстания
Я жду какого-то безумного свидания,
А настоение, как в "Братьях Карамазовых",
И между нами ничего еще не сказано.

Ах, как же долго я жила литературою -
И оставалась наяву последней дурою,
Но пролетело это розовое времечко,
И жизнь ударила без промаху по темечку.
И вот приходит долгожданный мой Раскольников,
И мы друг к другу прикасаемся, как школьники,
И в запоздалые бросаемся признания -
По "Преступлению /почти/ и наказанию".

Ах, почему мы расставались в дни кромешные,
Когда за окнами носились вихри снежные?
Зачем, оставив душу ветру ленинградскому,
Я все равно вернулась в жизнь свою дурацкую?
Ах, эта милая холодная гостиница!
Я в ней жила неделю, словно именинница.
Он приносил с собой морозный воздух Невского -
И было все, как в трех романах Достоевского.


© Copyright: Ирина Карпинос, 2003
Свидетельство о публикации №103090501029


Парижское
Ирина Карпинос
Ей одиноко за полуночным столом,
Ей надоели неразборчивые речи,
По льду шагая напролом,
Не поскользнуться б за углом,
Но шепчет сумрачно она: "Еще не вечер!"

Желания печать
Прожгла своею метою,
Ей хочется кричать:
"Карету мне, карету мне!"
Ей хочется с российским говорком
Промчаться ночью по Парижу с ветерком.

И вот ирония судьбы в который раз
Ее толкает на безумные причуды:
Она садится в тарантас,
И прямиком на Монпарнас,
Ей наплевать в такую ночь на пересуды!

Парижские огни
И музыка шарманщика,
Ах, если б не они,
Прекрасные обманщики,-
Ей просто бы не выжить в наши дни,
Ах, вы спасли ее, парижские огни!

Она смеется с тайным умыслом в глазах,
Ей зодиак такую силу дарит в марте!
Когда двенадцать на часах,
Звезда повисла в небесах,
Ее карета ожидает на Монмартре!

И под крылами крыш
Со скоростью неистовой
Летит ее Париж,
Желанный и немыслимый!
И, над дворцами и соборами кружа,
Поет и плачет от любви ее душа...



Я дерево не посадила
Ирина Карпинос
          *   *   *

Я дерево не посадила,
Гнездо на ветру не свила,
Врагов так и не победила,
Царевича не родила,
А тех, кого слепо любила,
Забыла без боли и зла,
Ни денег, ни чувств не скопила,
И в жизни реванш не взяла.

Я не хочу болеть душой неутоленной,
Я не хочу, чтоб меркли краски новых дней,
Я не хочу встречать у дома почтальона
И знать, что письма адресованы не мне.

Я помню лишь запах мороза,
Гостиничный вкус сигарет,
Призывный гудок паровоза
И дымный Отечества свет.
Я помню сверкание сцены
И шорох концертных одежд,
А также зловещую цену
Отчаянно смелых надежд.

Я не хочу, чтоб этот праздник забывался,
Я не хочу стоять уныло в стороне,
Я не хочу, чтобы мужчина признавался
В любви другой прекрасной даме, а не мне.

Так что же еще остается?
Судьбу свою вновь испытать,
Напиться вина из колодца,
Сто пар башмаков истоптать.
И вновь у жар-птицы Удачи
Перо золотое украсть,
Чтоб быть всех богатых богаче
И в черные дни не пропасть.

Я не хочу быть этим миром побежденной,
Я не хочу прожить с тюрьмою да сумой,
Я не хочу болеть душой неутоленной,
И знать, что праздник будет чей-то, а не мой.


© Copyright: Ирина Карпинос, 2003
Свидетельство о публикации №103090501025

 
* * *
Ну где твой хвост, цыганка муза,
одежды пёстрые твои?
Быть может, нашему союзу
остались считанные дни...
 
Я ничего не ожидаю
в промозглом времени чужом,
и дыры чёрные латаю,
безрадостнейшая из жён,
 
в плохом кино в заглавной роли
твержу постылые слова,
перекосило мир от боли...
Зачем же я ещё жива?
 
Не исчезай, моя сестрица,
нашёптывай любви слова,
чтобы оттаивали лица,
слегка кружилась голова,
 
и ухали лесные совы,
и пели ангелы во мгле,
опять вначале было Слово
на нашей выжженной земле.
 
Но если ты меня покинешь,
но если стану я немой,
я затону как древний Китеж,
покинутый когда-то мной...
 
А муза рядом полежала
и улетела на метле,
и долго языки пожара
плясали в зелье на столе...
 
5.12.2023
 
 
 
* * *
Мы брели навстречу друг другу сквозь все пустыни,
вспоминали — что было с нами и чего не было,
думали — громокипящий кубок никогда не остынет,
и дарили легко разгадки миров и ребусов...
 
Эта война ободрала с нас грубую кожу
и научила пить горький воздух горстями,
а вокруг всё громче орали жуткие рожи,
и мертвецов рыбаки ловили большими сетями.
 
Мы хватались за суку-жизнь всем, что ещё осталось,
мы спасали опять друг друга такими словами,
что рождаются редко, о которых и не мечталось,
и о них никогда мы раньше не знали сами...
 
Но к войне и той привыкают, тем паче — к людям,
и любовь притупляется, и острая ярость, жалость...
Мы с тобою были когда-то и больше уже не будем,
что-то звучало, пело, а может быть, показалось.
 
Стоит ли этот фильм досматривать до финала?
В нём хороши пейзажи и две главные роли,
вон вдали эта женщина (с кем она воевала?),
рядом с нею мужчина среди каштанов (или магнолий?)...
 
И сойдутся ли они снова в том странном фильме,
что с ними дальше будет, сны какие им снятся?
Вокруг убuвают друг друга такие добрые люди,
похожие, как индейцы или как два китайца.
 
Это они, нет, мы идём по пескам пустыни,
уже не видя ни зги, идём всё дальше и дальше...
Кто мы такие, где мы, кто наш ангел отныне?
Не прозвучит ли завтра звонкий колокол фальши?
 
Всё чаще не те слова, всё тише чистые звуки,
держаться на высоте стало ещё труднее.
Мы живы и улыбаемся, и гибнем не от разлуки —
оттого что нет выхода
в этих тёмных аллеях.
 
26.01.2024
 
 
 
* * *
Замерзают в доме три гитары,
фортепьяно стонет, пол скрипит,
шкаф ворчит потрескавшийся старый,
ветер напевает новый хит...
 
Жизнь моя закрыта на засовы,
от себя побег в один конец
в дальний лес, где оборотни-совы
и глухая ночь — всему венец.
 
О любви хотелось бы, ей-богу,
невозможно о войне и зле...
Выхожу одна я на дорогу
в вечном беспросветном феврале.
 
Выхожу и больше не вернуться
ни на этом свете, ни на том...
Как когда-то пошутил Конфуций:
наша жизнь — сплошное шапито.
 
Не привыкнуть к этому распаду,
не связать разорванную нить...
Из какого брошенного сада
солнечной живой воды испить?
 
Это, Господи, твоё похмелье.
Все на веки вечные — враги:
жить как люди так и не сумели.
Глина есть — лепи себе других.
 
07.02.2024
 
 
 
* * *
И поёт за окном Азнавур, как вокруг одиноко,
и восходит с рассветом тоска над горою высокой,
и под музыку эту о многих потерях и ранах
я не стану лить слёзы и думать я даже не стану...
 
Все слова о войне будут общим кликушеским местом,
где-то ждёт жениха молодая седая невеста,
никогда не дождётся и мир этот возненавидит,
где-то узник убит, где-то — новый изгой или лидер...
 
И зачем, Александр Николаич, кому это нужно?
Кто-то чертит в аду уж какую по счёту окружность,
и стоит Алигьери с поникшей навек головою,
а за спинами нашими ветер по-блоковски воет...
 
Эта сyка-поэзия, мать её литература,
разлетаются вдрызг, лишь кудахчут безмозглые куры,
и по шару земному рассеяны наши ошмётки,
и на всех языках зазвучали военные сводки...
 
Я не знаю, зачем и кому эти строки в тетрадке,
в нашей жизни предсмертной нелепы словесные грядки,
захочу о любви — получается только о боли,
да какое там счастье — давно ни покоя, ни воли...
 
За спиной две страны, что желают лишь смерти друг другу,
нет спасенья и выхода из подожжённого круга,
кто-то вновь заварил на крови мировую похлёбку,
разлетаются жизни вокруг, как пустые коробки...
 
Ничего не останется, лишь острова в океане,
и не вспомнит никто ворожбу наших встреч-расставаний...
Только волны вокруг и солёные ветры над ними
и звучит одинокого бога бессмертное имя...
 
21.02.2024
 
 
 
* * *
Александру Вертинскому
 
Александр Николаич, наш Киев в огне.
День поэзии нынче и ваш день рожденья,
но сегодня настолько невесело мне,
что совсем не до здравиц, застолья и пенья...
 
Александр Николаич, вы мчались в Париж,
он казался прекрасным, от встречи знобило,
был он зелен весною и осенью рыж,
(я любила его, безответно любила…)
 
Александр Николаич, куда нам без вас?
Все бродяги-артисты поют вертинетки,
оживают слова, льются слёзы из глаз,
и душа вылетает на волю из клетки...
 
Вашу родину нежную снова бомбят,
на Владимирской улице воет сирена,
дом, где вы родились, чьи-то силы хранят...
Мы как будто на римскую вышли арену,
 
где жестоки бои и не жаль никого,
нынче публика хочет лишь зрелищ и смерти,
каждый новый игрок — кровопийца и вор,
правых нет в этом проклятом мире, поверьте.
 
Александр Николаич, какой Сингапур?
От себя не уйдёшь, не сбежишь за три моря,
пальцы ладаном пахнут в ночной перекур
и кончается крахом любая лавстори...
 
Александр Николаич, не видно ни зги,
дым отечества всюду — от края до края...
Пожалей же нас, Боже, спаси, помоги!
Но мольба в наши дни никого не спасает.
 
21.03.2024
 
 
 
* * *
Здравствуй, Бог! Мне давно не хватает тебя:
ты меня заблокировал, нет больше связи.
Я не верю, что ты это сделал любя,
нас, тобою забаненных, больше чем грязи.
 
Здравствуй, Бог! Ты прости, я сегодня на «ты»,
мне сегодня всё можно, я долго терпела.
Хочешь, я подарю тебе, Боже, цветы
от души и от смертного слабого тела?
 
Чтоб задобрить тебя. Ты жесток не со зла,
ты лепил человечков из глины, играя.
Ева, правда, потом чуть с ума не сошла...
Ты зачем её выгнал с Адамом из рая?
 
Знаешь, как она Авеля страшно зовёт?
Но вокруг только Каина грешные дети...
Мы здесь на пересадке, потом перелёт —
много в космосе дыр в обезбоженном свете...
 
Мир твой рушится, Боже, как дом на песке,
смерч безумия над мировым океаном...
Я молилась тебе в запредельной тоске,
дай мне, Боже, к тебе дозвониться из бана!
 
Но тебе всё равно. Наша жизнь, наша смерть
не волнуют тебя в санаторном Эдеме.
Вечных беженцев доля — на взлёте успеть
пересесть в самолёт, отменяющий время...
 
05.04.2024
 
 
 
* * *
Печаль моя, как прежде, горяча,
и с нею, бесприютною, не сладить,
ни друга нет в округе, ни врача...
Я есть ещё? — скажите, бога ради!
 
Меня не слышат Киев и Париж,
язык мой — маг мой в жёлто-синих блёстках,
я не умею тихо жить как мышь,
и бредить о спасительных подмостках...
 
Я знаю, сцена лечит как любовь,
от времени, что вновь неизлечимо,
но как себе ни ври, ни прекословь —
у катастроф всегда одни причины.
 
Оседлой жизнью сроду не жила,
всегда открыты окна, ветер воет,
скелет в шкафу, ни ширмы, ни стола,
и чёрные квадраты на обоях.
 
Меня нельзя надолго приручить,
я в лес всегда смотрю из лап уюта,
от очага потеряны ключи,
мила лишь корабельная каюта.
 
Качает. Под ногами — океан...
Порывы ветра, крики хищных чаек...
Где берег мой? Не видно сквозь туман,
и шторм вокруг, и некуда причалить...
 
09.04.2024

Автор публикации
Ирина Карпинос ( Украина ),  ( Франция )
№ 2 (46)/ 2024
* * *

Она любила красные одежды
и красные парижские каштаны,
жила одной дурацкою надеждой
о дне весеннем, встрече долгожданной –

и не терпела дамских разговоров
и бабьей прозы о семейных склоках,
и вспоминала ветер, море, горы
и семь крутых холмов в краю далёком...

А кто-то скажет с острым сожаленьем:
неправильно жила она на свете,
вот новое её стихопаденье,
последнее, попавшееся в сети...

Из множества мужчин, вокруг блудивших,
ей мало кто отрадно вспоминался,
ну, перешли в почтенный статус бывших,
из настоящих мало кто остался,

она давно жила почти свободной,
шла напролом танцующей походкой...
А все водили дальше хороводы
и поминали даму сердца водкой...

Земную жизнь пройдя до... к чёрту Данте!
На свете счастья нет... о бедный Пушкин!
Вот только б удержаться на пуантах...
За это выпьем с горя! Где же кружка?

12.01.2024


* * *

Дышать в наши дни невозможно.
Одесса, Одесса, Одесса...
Кровавое время безбожно,
играется чёрная месса.

Прогон ежедневных трагедий:
завалы, пожарища, горе...
Смерть едет на велосипеде
по кручам своих территорий.

Здесь пляжи, здесь улицы были,
акацией пахло весною,
по морю кораблики плыли,
гонимы весёлой шпаною,

Жванецкого слышались речи...
Ни смеха давно, ни покоя,
и каждая жизнь человечья
теперь ни копейки не стоит.

Одесса неприкосновенна –
так думали добрые люди.
Но город – в крови по колено,
и нет ни законов, ни судей,

а в мире – всё те же, всё то же...
Растерзано Чёрное море.
Ты сдал всех нас, господибоже,
ты бросил детей своих в горе...

15.03.2024


* * *

Над Сеной красные каштаны –
весны напрасной главный символ...
Я больше ждать тебя не стану,
мне ожиданье не по силам.

Казался Рим непобедимым,
был тем грозней, чем мельче цезарь,
но рухнул – больше нету Рима
и правят бал головорезы.

Но люди ездят на Карибы
или на горные курорты,
ведут дела, считают прибыль
и заключают сделки с чёртом.

А я на красные каштаны
смотрю и вижу всё, что будет:
я больше звать тебя не стану.
Холодный ветер душу студит...

Меня давно уже накрыло,
бреду в огне, не зная броду,
в бреду отяжелели крылья –
мне сотни сотен лет от роду.

Но так горят цветки каштана,
что глаз не отвести под ветром...
Я больше ждать тебя не стану.
Был долог танец в стиле ретро...

Какая музыка звучала!
О, этот джаз – для тех, кто слышит!
И в долгом эхе после бала
гудели трубы, пели крыши...

21.04.2024


* * *

На сильном ветру развевались одежды,
горели, как факелы, яркие платья...
Она воскресала в чертогах надежды
и верила, что исцеляют объятья...

Но время менялось в земной круговерти,
и образ двоился на тёмных аллеях,
слова стали горькими, с привкусом смерти,
звучала гитара всё глуше и злее...

Когда-то она его слепо любила,
и было так страшно, и было так больно,
в глазах от дорог пролетавших рябило,
а ночь была жаркой, а жизнь была вольной...

Он снова возник после дальней дороги,
она поначалу его не узнала,
он долго смотрел на неё на пороге,
не в такт повторяя: начнём всё сначала...

Но образ двоился, и ей вспоминалось,
каким он был раньше – рисковым и смелым,
как много безмерно ему удавалось,
как мощно и ярко душа его пела!

Тот, прежний, был вечным, того она знала
и с тем без оглядки готовила бегство...
Но не появился король после бала,
укрывшись от бурь в зеркалах королевства.

29.04.2024


* * *

Впереди – Вальпургиева ночь,
и всё время погибают люди...
Невозможно никому помочь.
Я не знаю, что же завтра будет...

На Страстной неделе столько зла!
Ящики Пандоры все открыли...
Вот в Одессе женщина жила
молодая. И её убили.

Киев, Харьков, Днепр – там все мои.
А в прямом эфире – смерть и пламя.
Говорить пытаюсь о любви,
но любовь – запретный плод в программе.

Люди мира! Колокольный звон...
Никому никто нигде не нужен.
Переходим страшный рубикон,
ветер над развалинами кружит...

Как же мне в Вальпургиеву ночь
долететь до тех, которым страшно?
Всё смешалось, и уже невмочь
сохранять нетленным день вчерашний.

Телефон, на днях ещё живой,
замолчал, не дотянув до мая.
Мама, слышишь, я хочу домой!
Но куда, сама уже не знаю...

Где ты бродишь, близкий человек,
любящий до дна, без красных линий?
На дворе – тупой жестокий век.
И спасенья не найти отныне...

30.04.2024


* * *

Когда отнимают будущее,
человеку трудно дышать,
когда отнимают прошлое,
человек лишается зрения,
он абсолютно беспомощен,
ничего не в силах решать,
ему не хватает воздуха
для горения и парения...

Когда человеку плохо,
он хочет упасть на плечо
тому, кто не отстранится,
кому он не безразличен,
и чувствовать эти токи,
от которых так горячо,
чтоб не было обстоятельств,
всех правил и всех приличий.

Когда человек остаётся
в целом мире один,
он совершенно свободен
и совсем неприкаян,
сам себе прокурор он,
сам себе господин,
сам себе белый Авель,
сам себе чёрный Каин.

Когда человеку нужно,
вот позарез, любить,
он будет искать упрямо
того, кто ему ответит,
кто скажет: ты – это воздух,
мне без тебя не жить,
с тобою я вижу небо,
с тобою мне солнце светит...

Тогда человек отбросит
груз окаянных лет
и утолит свою жажду –
и лучшего нет призванья!
Человеку нужно так мало:
чтоб был у него этот свет,
к которому он восходит
сквозь время и расстоянья...

1 мая 2024


* * *

Снова Христос идёт
с жёлтой звездой на лбу,
мир катастрофы ждёт,
слышно везде пальбу...

И говорит Христос:
«Зря я пошёл на крест,
зря я родился, рос,
зря был распят, воскрес...

Нынче другой закон:
правит землёй пахан.
Смойте меня с икон!
Вера в меня плоха.

Странник я и изгой –
не божество из грёз.
Вот я бреду, нагой,
с теми, кто в Холокост

так же идёт в свой яр,
так же убит в упор.
Я уже очень стар,
мне надоел повтор...»

Так и ушёл во тьму,
не досказав конец.
Тяжко совсем ему,
предал его Отец...

И под церковный звон
падает человек.
Пасха. Конец времён.
Рок. Двадцать первый век.

05.05.2024
 

Максим СЕРГЕЕВ
Альманах МиражистовПоэзия метрополии
Автор публикации
Максим Сергеев ( Россия )
№ 3 (47)/ 2024

 
 
Источник * * *

Ю.

Всё больше воды, всё меньше льда.
Старше, потерянней, одиноче
Душа степенная, как вода,
Стала. И ночи теперь короче.

Тот свет притягательней для таких –
Звёздный, божественный, дальний –
Странников, путников, старцев мирских.
Взгляд всё светлей и печальней.


* * *

После поэзии и любви
Ничего или всё.
Свет, рождающийся в крови
Память души несёт.

Ветер звёздный немая мгла
Не поглотит. Потом
Пыль безвременья и зола
Станут ядром и льдом.

Так тишина во мне говорит
Чуждая и моя,
Тлеет, мерцает, мерно горит
Невыразимая.


* * *

В.

Седая прядка на виске,
Жар поцелуя на щеке,
Мороз по коже.

И на лице, как на реке,
Как речь на мёртвом языке,
Застыли, Боже! –

Черты (она сошла с холста).
И побелевшие уста
Застыли тоже.


* * *

Дерево податливо и хрупко,
Дерево неистово в молитве –
До углей и праха выгорает,
До души изнашивает тело,
И душа становится летучей.

Я сегодня тело изнуряю,
Я молюсь, молиться не умея:
Стойки, позы, асаны и образ
Журавля и дерева и присно
До дракона с розовою спинкой.

Но никак я не могу добиться
Той же красоты в своём порыве.


* * *

Памяти бабушки

Тополь, который срубили, стоит.
Свечи, лампады и гроб деревянный.
Прошлое, как сновиденье Татьяны,
Переболит.

Не география – дух и душа,
То мимолётное чувство покоя –
Ты и не веришь, и веришь – такое
Не разделить без ножа.

И обретённое время моё,
Словно степное поветрие в стужу
Опустошает и потчует душу,
Пересевает зерно на жнивьё.


* * *

Памяти бабушки

В печке растёт трава-мурава,
Огненная трава-мурава,
И керосинка горит на столе
В век электричества.

В топке шипят сырые дрова,
Прямо с мороза сырые дрова.
Тесто поспело едва-едва,
Бабушка ставит хлеб.

Смотришь вполглаза, а может, спишь,
Видишь: за печь пробежала мышь,
Маленькая пробежала мышь…
Видимо, всё-таки – спишь.


* * *

С.

Ловит туман на блесну
И тишину,
Воду слоёную режет.
Плески и скрежет.

Мальчик и мальчик молчат.
Кровоточат
Молнией тучи седые.
И молодые –
Сын, что мудрее отца –
Ловят судьбу на живца.


* * *

В ночь Шивы я уснул,
И ты пришла ко мне.
Благодарю Луну,
И равную луне.

И рушащий миры
Готов и дале ждать,
И ехать в Таборы,
Да молча там рыдать.

Чтоб снег пошёл с утра
И, как ни тяжело,
Настало на-гора
Весеннее тепло.


* * *

Харкают кровью яблони,
Через одну пустые.
Там свиристели янились
Нукерами Батыя.

Пробую это прошлое:
Сабля, колдын, улду.
Яблочко скоморошное
Сталью горчит во рту.


* * *

Светозарны снега, светоносны –
Под луною холмистая степь.
И холодные теплятся звёзды,
И стремятся на небо взлететь.
Так дорога светла и открыта,
И сквозь пальцы небесное жито
Опускается прямо на снег,
Где недавно прошёл человек.


* * *

Тень рыбы без волнений и тревог
Недвижима, потоку не мешая.
Река степенна, словно древний бог,
Сибирская, холодная, большая.

У берега по щиколотку в ней
Стою, смотрю и мёрзну всё сильней,
И мыслю мелко, однобоко, узко.
А рядом руны режет трясогузка
По мокрому песку среди камней.


* * *

Лежишь на земле, и осень тебя выбирает
Певцом своим, в голос твой ноты вплетая свои.
И рад бы забыться, но музыка эта играет,
Как луковица раскрываясь, за слоем слои

Значений и смыслов сквозь душу свою пропускаешь.
Блуждаешь? Скорее скользишь, и в густой тишине,
Сомненья отбросив, осознанно перебираешь
Страницы симфонии этой, звучащей извне.

И хочется жить. И жизнь предстаёт необычной,
И, от предвкушения встречи с неведомым, ты
Находишь в себе обновленном иные черты,
И новое видишь в простом и привычном.


* * *

Сад пожелтел, а слива уже облетела.
Листья шуршат под ногами, летают по одному.
Осенью этой душа моя вновь захотела
Остановиться, заплечную сбросив суму,
 
Корни пустить, неприкаянный разум направив
На созиданье, простым заниматься трудом.
Дело не хитрое – не оставлять на потом
Важное здесь и сейчас. И сомненья оставив,
 
Слушаю осени голос, молчу, собираю дары –
Краски и запахи, и – что осталось незримо –
То, что собой открывает другие миры,
Что твою жизнь наполняет и делает неповторимой.


* * *

Храм будет тих и пуст,
Так полагается храму,
Чтобы от смертных уст
Сквозь куполов амальгаму,

Радужных, зримых ли, нет,
Просьба, хвала ли, треба
Точно коснулась неба,
И возвращался свет.


* * *

Плачет Зуся безутешно,
скрипочка играет.
Мальчик рается и рает,
рается и рает.
Голубь сизый в луже воду пьёт.
Бог на небо мёртвых не берёт.



 
Альманах Миражистов
Александр МЕЛЬНИК
Альманах Миражистов

 
 
Проза жизни
Александр Мельник
Для Москвы Сибирь – чемодан без ручки.
Тяжело нести, а оставить жалко.
Год за годом – век, ни одной отлучки,
оттого и – дух, оттого – закалка.

По тайге не странствуют автостопом.
Чемодан укладывали веками –
потаскай его по медвежьим тропам,
по степи безбрежной с солончаками!

Хоть в мозгах с годами зияют бреши,
помню тайминг прожитого маршрута:
прилетел в Бурятию – умер Брежнев,
улетел назад – воцарился Путин.

Два десятка лет, как одна неделя –
бытие, не чья-то там Одиссея.
Этот срок теперь пополам поделим.
Там – совок, а здесь родилась Расея.

Век за веком правду не там искали,
бороздили шарик по всем широтам.
Пуп Земли извечно лежит в Байкале,
я давно нашёл его эхолотом.

Что там Шамбала! Чудо – когда с норд-вестом
ты швартуешь судно к мысам скалистым.
Прибайкалье стало сакральным местом
для меня, бродяги-геодезиста!

А потом воззвание Чингисхана
повлияло вдруг на мою натуру.
Из страны дацанов и тарбаганов
я ушёл на запад, к иным культурам.

Спору нет, с отступника взятки гладки,
но обмен безлюдья на многолюдность
навсегда оставил в сухом остатке
тягу к воле, горечь и бесприютность…

Взад-вперёд слоняешься, будто шизик,
посреди космического бедлама.
Кто-то скажет – скучная проза жизни,
а другой поправит – скорее драма.
2 ноября 2024 г.

Поцелуй на Лобном месте
Александр Мельник
Наискосок от Курского вокзала
тропинка то вела, то ускользала –
по шпалам, через рельсы, напрямик
до проходной студенческой общаги,
в которой мы, вчерашние салаги,
перерождались в мыслящий тростник.

Гранит науки, базис и надстройка,
похмелье после дружеской попойки,
театры на последние рубли.
Смешно сказать – тогда, в семидесятых,
мы все дружили, а врагов заклятых
лишь в наши дни внезапно обрели.

«В Воронеж как-то бог послал кусочек…»
Весна пришла без лишних проволочек,
но нас не сырный дух сводил с ума,
а тонкие духи и зов природы.
На штурм твердынь кидались сумасброды –
во всей Москве царила кутерьма.

Шалея, вожделея и взрослея,
однажды я стоял у Мавзолея
в компании знакомых ангелков –
сокурсниц из какого-то аула,
приехавших на смену караула.
Вот вам картина в несколько мазков:

сбежавшие от праздных ротозеев
(на самом деле просто дуралеев),
как водится, забывшие в момент
о штрафах, о прохожих и о чести,
мы целовались всласть на Лобном месте –
советские студентка и студент.

25 октября 2024 г.
Пришедший в этот мир из ниоткуда...
Александр Мельник
* * *

Пришедший в этот мир из ниоткуда,
я удивлённо щурился на свет.
Вокруг меня шумели пересуды
о том, что в тёмной жизни счастья нет.

Протестовать, по сути, не умея,
я горько плакал в мамино лицо
(возможно, был типичным Водолеем).
Потом вдвоём мы вышли на крыльцо

и разошлись с больничным захолустьем.
Февраль, позёмка, ветрено, темно…
Мы шли на свет, мне было очень грустно,
и маме тоже было не смешно.

Давным-давно, наперекор запретам,
я отогнал до срока темноту.
Теперь живу, залитый ярким светом,
но если рассказать начистоту,

пришедший в этот мир из ниоткуда,
я до сих пор не знаю, почему
огонь, в моём мерцающем сосуде,
не может навсегда рассеять тьму.

Возьми мою суму и посох забери...
Александр Мельник
* * *

Возьми мою суму и посох забери –
я буду и без них слоняться до зари
по пустоши души, бессонницей гонимой.
Всё высохло внутри, а жизнь проходит мимо,
как зыбкий караван сквозь жёлтый антураж.
Мерещится вода, присмотришься – мираж.

Исчезла в вышине потухшая звезда.
Уставшее перо скрипит не без труда,
любовь перенося на белую бумагу,
чтоб я, как бедуин, живительную влагу
пролившихся стихов накапливал в горсти
и снова оживал для дальнего пути.


© Copyright: Александр Мельник, 2023
Свидетельство о публикации №123040806011

© Copyright: Александр Мельник, 2024
Свидетельство о публикации №124032005154


© Copyright: Александр Мельник, 2025
Свидетельство о публикации №125041405318

© Copyright: Александр Мельник, 2025
Свидетельство о публикации №125042606601

 
 

 

 
Альманах Миражистов

 
ССЫЛКИ НА АЛЬМАНАХИ ДООСОВ И МИРАЖИСТОВ
Читайте в цвете на старом ЛИТСОВЕТЕ!
Пощёчина Общественной Безвкусице 182 Kb Сборник Быль ПОЩЁЧИНА ОБЩЕСТВЕННОЙ БЕЗВКУСИЦЕ ЛИТЕРАТУРНАЯ СЕНСАЦИЯ из Красноярска! Вышла в свет «ПОЩЁЧИНА ОБЩЕСТВЕННОЙ БЕЗВКУСИЦЕ» Сто лет спустя после «Пощёчины общественному вкусу»! Группа «ДООС» и «МИРАЖИСТЫ» под одной обложкой. Константин КЕДРОВ, Николай ЕРЁМИН, Марина САВВИНЫХ, Евгений МАМОНТОВ,Елена КАЦЮБА, Маргарита АЛЬ, Ольга ГУЛЯЕВА. Читайте в библиотеках Москвы, Санкт-Петербурга, Красноярска! Спрашивайте у авторов!
06.09.15 07:07

45-тка ВАМ new
КАЙФ new
КАЙФ в русском ПЕН центре https://penrus.ru/2020/01/17/literaturnoe-sobytie/
СОЛО на РОЯЛЕ
СОЛО НА РЕИНКАРНАЦИЯ
Форма: КОЛОБОК-ВАМ
Внуки Ра
Любящие Ерёмина, ВАМ
Форма: Очерк ТАЙМ-АУТ

КРУТНЯК
СЕМЕРИНКА -ВАМ
АВЕРС и РЕВЕРС

ТОЧКИ над Ё
ЗЕЛО
РОГ ИЗОБИЛИЯ  БОМОНД

ВНЕ КОНКУРСОВ И КОНКУРЕНЦИЙ


КаТаВаСиЯ

КАСТРЮЛЯ и ЗВЕЗДА, или АМФОРА НОВОГО СМЫСЛА  ЛАУРЕАТЫ ЕРЁМИНСКОЙ ПРЕМИИ


СИБИРСКАЯ

СЧАСТЛИВАЯ


АЛЬМАНАХ ЕБЖ "Если Буду Жив"

5-й УГОЛ 4-го


ВАМ ПИСЬМО на ЛИТ РЕ
https://litra.online/poems/vam-pismo-almanah-mirazhistov/
и на СТИХИ.РУ
http://stihi.ru/2025/07/02/4411
В КРУГУ ДРУЗЕЙ  на ЛИТ-РЕ
На СТИХИ.РУ
http://stihi.ru/2025/07/13/7199
ТЫСЯЧЕЛИСТНИК на ЛИТ-РЕ
на СТИХИ.РУ
http://stihi.ru/2025/07/18/918
ВЫСОКО СИЖУ ДАЛЕКО ГЛЯЖУ альманах МИРАЖИСТОВ на ЛИТ РЕ
на СТИХИ.РУ
http://stihi.ru/2025/08/02/1482

Альманах И ПРО ЭТО И ПРО ТО на ЛИТ РЕ
наСТИХИ.РУ
http://stihi.ru/2025/08/04/2021

МАТРЁШКА-МАМА на сайте ЛИТ-РА
на сайте СТИХИ.РУ
http://stihi.ru/2025/08/16/496



 
               
               
  ЛИТЕРАТУРНЫЙ ИНСТИНКТ
.               
               

 
ЛИТЕРАТУРНЫЙ ИНСТИНКТ
 

Альманах Миражистов
СОДЕРЖАНИЕ
Константин КЕДРОВ-ЧЕЛИЩЕВ,
Николай ЕРЁМИН, Ирина КАРПИНОС,
Максим СЕРГЕЕВ,
Александр МЕЛЬНИК,
2025


КрасноярсК
 

Николай Николаевич Ерёмин, составитель альманаха
Красноярск, телефон 8 950 401 301 7  nikolaier@mail.ru