Анна

— Не срезайте. Пусть растут, - крикнула Анна с крыльца садовнику соседнего особняка, который наклонился над белыми лилиями, держа в руке секатор и раздвигая его лезвия двумя пальцами.

Мужчина выпрямился, тревожно обернулся и начал озираться по сторонам, не сразу заметив особу, которая обращалась к нему.

Анна бросила ещё дымящуюся сигару под ноги и хладнокровно растоптала её острым мыском изящных туфелек. Потом она оценивающе осмотрела мужчину. Молодой, на вид не старше двадцати пяти. Белая рубашка на нём была до середины расстёгнута, обнажая крепкую грудь. В розовых лучах закатного солнца он выглядел романтично. Сбившиеся от пота пряди каштановых волос обрамляли лицо мужчины, ещё больше подчёркивая его юный возраст. На фоне полуразрушенных дворцов он выглядел героем постапокалиптической саги, которые Анна с упоением читала в молодости. Сейчас её больше интересовали дешёвые любовные романы.

Заметив заинтересованный взгляд незнакомца, Анна надменно улыбнулась, затем демонстративно развернулась и вошла в старую виллу, которая сокрыла её от палящего солнца в это жаркое лето.

В японской вазе возле старинного зеркала стояли полулысые павлиньи перья. В его отражении Анна увидела своё бледное лицо. Казалось, словно на неё смотрит кто-то другой – чужой, странный, неизвестный. Неумолимый луч закатного солнца спустился ниже и, достигнув витражного окна, раскрасил холл виллы в разноцветную мозаику.

Этот луч словно растворил все те страхи, которые сопровождали её последние двадцать лет.

«Бабий век короток».

«Скоро ты будешь никому не нужна».

«Красота не вечна».

Пугающие раньше фразы сегодня не имели для неё никакого значения. Но где-то в недрах её сознания, словно в пыльной, захламлённой старыми книгами комнате, свернувшись клубочком на скрипучей железной кровати тихо плакала молодая Анечка.

***

Анна подошла к зеркалу и смахнула с плеча прядь полуседых волос. Как странно: казалось, ещё вчера с отражения на неё смотрела харизматичная леди, позавчера - юная девушка, а сегодня там стоит почти бабушка. Но если раньше от осознания своего увядания Анной овладевали внутренняя истерика и отчаяние, то сегодня - лишь меланхоличная тоска. Это говорило о том, что она начала мириться с неизбежным.

Налив в бокал красного сухого вина, Анна села на диван, комфортно развалившись. Она больше не держит осанку. Зачем? Всё, что она хотела доказать этому миру, безвозвратно кануло в небытие. Сегодня её восхищают простые радости жизни: вино, сигары, вечера с молодыми мужчинами, у которых за пазухой, как правило, не завалялось даже монеты. Безродные бродяги, мелкие воришки, садовники, надеющиеся попасть на содержание к именитой даме… Как приятно было пользоваться их живостью и красотой, вдыхать запахи их тел. От кого-то пахло свежескошенной травой, от кого-то машинным маслом, но от всех, безусловно, веяло желанием. Это было не обязательно желание интимной близости. Скорее, желание взять от этой жизни всё. Такое желание нередко управляет молодыми людьми из-за обманчивого ощущения собственной бессмертности. А потом, лет этак в сорок, когда они с бледными лицами будут стоять напротив треснувших зеркал, к ним придёт понимание того, что Смерть уже скачет навстречу.

Анна приводила молодых мужчин на виллу и с упоением выслушивала хвалебные оды своему увяданию. Каждый из этих мужчин непременно рассказывал, как хорошо она выглядела. А потом добавлял: «для своих лет». Это и становилось роковой ошибкой ухажёра, которому было суждено остаться кровавым пятном на зашарпанном паркете её виллы. Одно неверное слово, один не понравившийся ей взгляд, и лёгкое танго под романсы 50-х в окружении выцветших картин знаменитых художников изящно превращалось в предсмертную агонию.

Она представляла себя вампиром из старинных фильмов – таким же манящим, красивым и опасным. Её утончённые пальцы были для бывших кавалеров произведениями искусства. О, как часто мужчины замечали их изящество! Поэтому именно пальцы стали её орудием.

Острая серебряная накладка на ноготь правого мизинца Анны аккуратно впивалась под её управлением в сонную артерию того, кому повезло дополнить коллекцию кукол в подвале обветшалой виллы. Она завершала карьеру антиквара так, как никто другой! От осознания этого по её телу проносилась лёгкая дрожь, гипертрофируя в ней чувство собственного превосходства.

Что может быть приятнее этого чувства?

Только держать за голову умирающего мужчину, осознавая себя повелительницей упадка, вершительницей судеб, самой Смертью. Держать за голову и медленно отходить назад, лишая опоры его содрогающееся тело. А потом выпускать наружу из недр больного разума ту самую Анечку, лежащую на скрипучей кровати, и плакать – плакать навзрыд, обнимая медленно холодеющее тело. Дышать вязким, приторным запахом сворачивающейся на старом паркете крови. И понимать, что ничего уже не вернуть.

Но цветы Анна никогда не срывала. Цветы должны расти, питаться солнцем и дождевой водой, радуя её своей красотой как можно дольше.

Ведь они никогда не скажут, как хорошо она сохранилась «для своих лет».