Амстердам

Мой отец стоял у зеркала, поправляя галстук. Его отражение было строгим, выточенным из сибирской лиственницы.

— Марина, мы вернемся завтра, к обеду. Ключ — один у меня, второй у тебя. Никаких самовольных выходов. Этот город… он не для одиноких девушек. Закажи ужин, почитай, посмотри кино. Договорились?

Он не спрашивал, он констатировал. Его голос, привыкший отдавать распоряжения на работе, не допускал возражений. Я смотрела на свои руки, сжатые на коленях. Восемнадцать лет, а чувствую себя на десять. Мои собственные волосы, цвета первой осенней листвы, казались сейчас не изюминкой, а бесполезным знаком, привлекающим лишь проблемы в чужом городе.

— Пап, я же не маленькая...
Он пристально посмотрел.
— Обещаешь не выходить?
— Обещаю, — выдавила я, и слова повисли в воздухе липкой, сладкой ложью.

Дверь закрылась. Тишина апартаментов оглушила меня. Я подошла к окну. Город раскинулся внизу: каналы, отражающие заходящее солнце, бесконечные потоки велосипедов, люди, сидящие на ступеньках у воды. Жизнь била ключом!
Это преступление — в восемнадцать лет сидеть взаперти в отеле, когда там, внизу, бурлил и дышал свободой Амстердам.

Я измучилась, то подходила к двери, то отходила от неё — возвращалась на балкон и снова к выходу, и, наконец, не выдержав, вышла из номера!

 Сердце колотилось где-то в горле. Я шла, вдыхая воздух, пахнущий цветущими гиацинтами, свежей выпечкой и свободой. Я шла быстрым шагом, радуясь, восхищаясь и одновременно опасаясь всего! И продолжала идти, пока ноги не стали ныть, а на коже не выступил пот. Голова была легкой от усталости и восторга. Я чувствовала себя в потоке этой незнакомой, прекрасной жизни, и это было волшебно пьяняще!

Он стоял, прислонившись к арочному проему, читая что-то на телефоне — высокий парень в темных джинсах, свободной льняной рубашке, закатанной до локтей, и в практичных кедах. На плече была перекинута тонкая ветровка. Его каштановые волосы были слегка растрепаны. Он был воплощением этого города — расслабленным, красивым, небрежным. Внутри все сжалось от смеси страха и любопытства.

Просто посмотреть на него. Просто пройти мимо.
Но ноги будто приросли к мостовой. И тогда у меня родился безумный, отчаянный план. Я достала смартфон, открыла карту, сделала вид, что иду, уставившись в экран, и стала шагать прямо по направлению к нему.

Столкновение было мягким. Я уперлась лицом в его грудь, чувствуя под щекой тонкую ткань рубашки и твердые мышцы.

— Оу, айм сори! — его голос был низким, спокойным, с легким, едва уловимым акцентом. Он мягко поддержал меня за локти.

Я отпрянула, чувствуя, как пылают мои щеки. Господи, что я сделала?

— Это я виновата, я… я не смотрела, куда иду, — пролепетала я, опуская глаза.

— Не страшно. Туристка? — он улыбнулся, и в уголках его глаз собрались лучики. — Все в порядке? Ты выглядишь немного потерянной.
Он протянул руку.
— Меня зовут Марк.
— Марина, — выдохнула я, представившись и, к своему удивлению, пожала его руку. — Я просто гуляю.

— Просто гуляешь? Хороший план. Лучший способ почувствовать город, — он кивнул, его взгляд был дружелюбным, но изучающим. Он заметил мой телефон. — Ищешь что-то конкретное? Может, я могу помочь? Я местный.

Местный. Это слово звучало как магия. Он был частью этого места, его плотью и кровью.

— Я… я не знаю. Просто иду, куда глаза глядят, — сказала я и сжала смартфон в руке, закрыв карту.

— Опасная игра в Амстердаме, — он усмехнулся, но не зло, а с долей иронии. — Можно оказаться где угодно. Хочешь выпить? Тут рядом есть хорошее место. У них отменный «эпплъеневер». Сладковатый, мягкий. Не туристическая бурда.

«Эпплъеневер». Звучало сладко и рискованно. Голос отца в голове завопил о запрете, о незнакомцах, об опасности. Но парень был так красив. А его предложение пахло яблоками и запретным плодом.

Внутри меня бушевала борьба. Страх сжимал горло, делая дыхание прерывистым. Вдруг он опасен. Уйди. Вернись в номер. Но другая часть, та, что только что нарочно на него наткнулась, кричала: Он твой шанс. Твой билет в другую жизнь. Всего лишь напиток.

Я увидела его руки — длинные пальцы, коротко остриженные ногти, легкие царапины, будто от работы с деревом или камнем. Руки творца. Не похожие на руки того мальчишки из школы…

Вспышка памяти: школьная раздевалка, запах пота и духов. Я влюблена в самого наглого мальчишку. Грубые губы, прижатые к моим, и его рука, резко залезшая мне под юбку, и я сама это позволила! Затем резкая, колющая боль, будто что-то порвалось внутри. Я оттолкнула его, расплакалась и убежала. Он потом месяц извинялся, но для меня все было кончено. Мой первый опыт оказался глупым, грубым и болезненным.

И сейчас, глядя на Марка, я боялась именно этого. Что эта внешняя красота обманчива. Что за ней скрывается такая же неумелая грубость.

Но его глаза… в них читалось не животное желание, а интерес. И терпение. Он видел мою панику.

— Всего один напиток, — сказал он мягко, как будто угадывая мои мысли. — Без давления. Обещаю.

И это «обещаю» стало решающим. Я, все еще дрожа, как осиновый лист, кивнула.

Бар был негромким, с затемненными окнами. Он заказал два бокала. «Эпплъеневер» и вправду оказался мягким и сладковатым. Марк угостил меня маленьким кексом с травянистым привкусом. Наш разговор тек легко. Под действием сладкого кекса и приятной усталости после долгой прогулки мой страх отступал, сменяясь все более сильным очарованием. Мир вокруг стал мягким и нерезким. Он говорил о том, как вырос в районе Йордан, о том, как меняется город, о своей работе графическим дизайнером. Он был умным, ироничным, настоящим.

Когда мы вышли, уже стемнело. Он проводил меня до моего отеля. Мы стояли у входа, и я понимала, что не хочу, чтобы этот вечер заканчивался. Страх вернулся, но теперь он был сладким, щекочущим нервы.

— Спасибо, — прошептала я.
— Спасибо тебе, — ответил он. — За прекрасный вечер.

Он повернулся, чтобы уйти. И снова во мне что-то надломилось.

— Марк… — он обернулся. — Хочешь... подняться на минутку? У нас есть отличный чай.

Он медленно кивнул, без удивления. Я веду его в свою нору. Я — кролик, который сам идет в пасть к хищнику.

В номере мне стало не по себе. Он был таким мужиком-глыбой на фоне аккуратной, безличной гостиничной мебели. Он подошел к балкону, выглянул, что-то сказал про архитектуру, но я уже почти не слышала. Я дрожала.

Он подошел ко мне. Совсем близко. Я чувствовала исходящее от него тепло.

— Ты дрожишь, — тихо сказал он. — Тебе холодно? Или страшно?

— Страшно, — честно выдохнула я.

— Меня?
— Этого. Всего.

Он не стал торопиться. Он поднял руку и очень медленно, давая мне время отпрянуть, коснулся моей щеки. Его пальцы были теплыми. Потом он провел по моим рыжим волосам, распуская их так, что они рассыпались по моим плечам.

— Тебе не нужно бояться, — прошептал он. — Мы не должны делать ничего.

Его слова подействовали на меня сильнее любого напора. Я потянулась к нему и сама прижалась губами к его губам. Это был мой выбор. Мой прыжок в пропасть.

Его поцелуй был бесконечно терпеливым. Он не спешил. Его руки скользнули под мое платье, легли на талию. Он медленно, так медленно, стал расстегивать пуговицы. Ткань соскользнула на пол. Я стояла перед ним в одном белье, чувствуя, как дрожь проходит по всему телу, но теперь это была не дрожь страха, а дрожь ожидания.

Он снял свою свободную льняную рубашку. Его торс был подтянутым, рельефным, дышащим здоровьем и силой. Он снова привлек меня к себе. Кожа к коже. Я вскрикнула от неожиданности и остроты ощущения. Его руки скользили по моей спине, останавливаясь на застежке бюстгальтера. Щелчок.

Он отступил на шаг, чтобы посмотреть на меня. Его взгляд был тяжелым, горячим, полным благоговения.

Он наклонился. Его лицо оказалось так близко к моей груди, что я чувствовала его теплое дыхание на коже. Я замерла, ожидая прикосновения, жду, что вот-вот его губы или пальцы коснутся соска, но он не спешил. Он просто дышал на меня, согревая, и от этого все внутри сжималось в тугой, нетерпеливый комок.

И вот, наконец, кончик его указательного пальца, чуть шершавый, коснулся не самого соска, а внешнего края ареолы. Легкое, едва ощутимое круговое движение. По моей коже побежали мурашки. Он повторил движение, приближаясь к центру миллиметр за миллиметром. Каждое новое прикосновение было подобно вспышке — яркой, ослепительной. Я чувствовала, как кожа на ареоле натягивается, становится невероятно чувствительной.

Только тогда, когда я была уже на грани, он, наконец, коснулся подушечкой пальца самого соска. Мягко, почти невесомо. И этого оказалось достаточно. Тихий стон вырвался из моих губ. Он повторил движение, уже с другой стороны, и я выгнула спину, мои руки впились в его плечи.

Он наклонился и взял сосок в рот. Нежно, губами, а затем кончик языка заиграл с ним. Ощущения были настолько яркими, острыми, новыми, что я закрыла глаза, полностью отдавшись им. Это не было похоже ни на что, что я когда-либо представляла. Это было жгучее, сладкое, пронизывающее все тело напряжение, исходящее из одной точки и растекающееся горячими волнами. Я не знала, что это, я не могла это назвать. Я просто чувствовала. Чувствовала, как таю, словно мороженое ярком на солнце!

Он был беспощаден в своей ласке. Он не останавливался, доводя меня до какого-то неведомого пика, заставляя мое тело выгибаться и трепетать, издавать звуки, которых я от себя не слышала. Я плакала от переизбытка чувств, мои пальцы путались в его волосах.

Потом его губы отправились в путь ниже, оставляя влажные следы-поцелуи на моем животе, а его пальцы зацепились за край моих трусиков. И снова эта бесконечная, мучительная медлительность. Он снимал их с меня, словно разворачивая самый ценный подарок. Его дыхание коснулось моей кожи, теперь уже в самом сокровенном месте, заставляя меня содрогнуться. Стыд пылал на моих щеках — стыд от наготы, от того, что я позволяю это незнакомцу, от предательства отцовских запретов, но предвкушение было сильнее, дикое и всепоглощающее.

И когда его язык прикоснулся ко мне там, мое сознание поплыло и полностью растворилось в океане новых чувств. Я не могла думать, могла только чувствовать. Это было настолько всепоглощающими, что я провалилась в ощущения с головой.

Он поднялся надо мной, его лицо было серьезным, глаза томными от желания. Он вошел в меня с той же невероятной нежностью и медлительностью. Не было боли. Было чувство полного, совершенного заполнения, единения. Каждое его движение было выверенным, точным, будто он читал мое тело как открытую книгу. Он нашел такой ритм, который сводил меня с ума, который заставлял то самое, только-только утихшее напряжение нарастать с новой, невероятной силой.

И когда оно достигло пика, мир перестал существовать. Не было ни звуков, ни мыслей, ни страхов. Был только ослепительный взрыв где-то в самой глубине, который выжег все лишнее, оставив только чистое, пульсирующее наслаждение. Слезы текли по моим вискам сами собой. Я не могла даже сказать «спасибо». Я могла только лежать, беспомощно вздрагивая, прижавшись к его груди, и слушать, как бешено стучит его сердце.

Он не говорил ничего. Он просто держал меня, и в этой тишине было больше понимания, чем в любых словах. За окном горел ночной Амстердам. Город, где страхи разбиваются вдребезги, уступая место чему-то бесконечно более реальному и прекрасному.

Я вернулась в Россию совершенно счастливая, а через девять месяцев стала мамой.
Поначалу это была трагедия! Мой отец рвал и метал! Я выплакала всё что могла выплакать!
Но теперь, когда я смотрю на своего уже подросшего сына и вижу в его чертах обещание той самой стати, тех рельефных предплечий, — то искренне улыбаюсь! Быть мамой — это великое счастье в любом случае.