Аркадий Райкин

Разные комментарии под статьёй.
...
Бесспорно, был он человеком.
И как Высоцкий- века светом!
Смеялся вместе с ним Генсек-
не Суслов, неплохой был человек,
обвешанный наградами до пупа,
на пенсию просившийся,
по слухам...
Вот так и жили в те весёлые года,
с улыбкой юность вспоминая
иногда...
...

Из интернета
.............
CRITIK7
За одну ночь у него поседела вся голова. Райкин знал, что такое страх
26 июля

Аркадий Райкин
Я не люблю сказки. В детстве — да, но потом быстро понял: настоящая жизнь — это не золушка, а скорее филиал департамента боли. Особенно, если ты артист. Особенно — если тебя зовут Аркадий Райкин.

Его имя гремело по всей стране. Народ валил в театр, как на исповедь. Он мог выйти на сцену, поднять одну бровь — и весь зал ложился. Казалось, у него всё: свой театр, жена — как из романа, сын — на сцене, слава, маски, овации. Но чем больше я копаюсь в его биографии, тем чётче понимаю — не жизнь это была, а нервный анекдот без счастливого конца. Сказка? Да. Только страшная.

17 декабря 1987 года Райкин умер. Три дня — молчание. Ни радио, ни телевизор, ни одного официального слова. Тишина, как на похоронах правды. Лишь на четвёртые сутки позволили опубликовать некролог. Не потому, что не было, что сказать. А потому что боялись. Его хоронили, как диверсанта гласности. Тихо, будто он что-то натворил.

Он ведь был слишком опасен для эпохи, где официальной идеологией считалась ложь, а настоящая сатира — почти преступлением. Он же выходил на сцену — и делал больно. Не лично, а системно. Смеялся — и в зале стыдились. Потому что узнавали себя. Потому что понимали, кто на самом деле дурак в этой стране.

Фото из открытых источников
А власти боялись одного: чтобы похороны Райкина не повторили то, что было с Высоцким. Потому что когда умирает голос эпохи — страна может вспомнить, что у неё есть сердце.

Про Райкина ходили легенды. Мол, бриллианты прятал в гробу матери, собирался сбежать в Израиль, пил с Брежневым, ссорился с Хрущёвым, сводил с ума актрис, ел устриц в эпоху дефицита... Что из этого правда, а что выдумка — уже и неважно. Важно, что все верили: этот человек — живой миф. А мифу, как известно, жить не положено.

70-е стали для него адом. Против него запускали вбросы, которые сегодня назвали бы фейками. Самый подлый — история с побегом. Якобы он собрался эмигрировать, переправил драгоценности в Израиль, спрятал их в гробу своей матери. Люди в зале смотрели на него и шептались: «А чего он всё ещё здесь? Он же бриллианты уже отправил».

А он выходил на сцену. Прямо в лицо этим шептунам. Работал, будто ничего не происходит. Шутил. Сжигал себя изнутри — но не уходил. Потому что знал: за ним — правда. А если она и хромает, то хотя бы идёт.

А теперь — поворот. История, которую не афишировали.

В 18 лет Райкин отсидел в Бутырке. Почти год. Не за убийство, не за воровство. Он... подделал контрамарки в театр. Просто хотел на спектакль. Не было денег. Подделали вместе с друзьями. Попались случайно — на концерте, где впускали всех, а выпускать забыли. Кто-то поднял шум. И всё — тюрьма.

Вот откуда у него была эта непередаваемая мимика, жесты, интонации — тюремная пластика, интуиция, ирония. Он знал тех, кого играл. Потому что был один из них. И скрывал это всю жизнь. В Советском Союзе не прощали бывших арестантов. Даже если ты всего лишь любил театр чуть сильнее, чем положено по закону.

И вот он — человек, который рисковал жизнью, чтобы выйти на сцену, — оказывается в ситуации, где за каждую шутку можно получить инфаркт. А он всё равно играл.

Потому что Райкин был не просто артист. Он был зеркало. А смотреться в зеркало больно, если ты — страна с отёчным лицом и застывшей улыбкой.

Когда Райкину было 13, он подхватил ангину. Простая, казалось бы, болезнь. Но дала осложнение — тромбоз. Его сердце стало работать через боль. И не переставало болеть всю жизнь. Аркадий лежал в постели без движения почти год, а врачи говорили родителям: «Готовьтесь к худшему». Но он выжил. Потому что хотел играть. Не в прятки — в театр.

Аркадий Райкин / Фото из открытых источников
Отец был против. Еврею — быть клоуном?! Позор семье. Однажды застал сына перед зеркалом — с париком из тряпки, с наклеенными усами — и просто всыпал ремня. «Еврей и клоун — это что за шутка?» Но Аркадий уже тогда знал, что будет выходить на сцену. Даже если это его убьёт.

И вот — 1937 год. Аресты, страх, тени на стенах. У Райкина очередной приступ ревмокардита. Он между жизнью и смертью. Лежит в палате и слышит, как врач говорит медсестре: «Ночью умрёт. Не жилец». Он не стал спать. Он боялся, что смерть придёт, пока он без сознания.

Утром медсестра заглянула — и обомлела. Он был жив. Но волосы — полностью седые. За одну ночь. Не фигурально — буквально. С тех пор он их красил. И только одна прядь — белая, как знак, как память — оставалась. Театральная легенда? Может быть. Но даже если выдумка — то потрясающая. Потому что в ней — правда про Райкина.

А правда вот в чём: он умирал много раз. И много раз воскресал. Потому что должен был выйти на сцену. Потому что публика ждала. Потому что если не он — то кто?

Но самое главное чудо в его жизни было не в зале. А дома. Рядом с ним.

Начало 50-х. Вместе с женой Руфью Марковной они прожили больше 50 лет / Фото из открытых источников
Рома. Руфь Иоффе. Та самая, в которую он влюбился в 13. Да, именно тогда. Они встретились в театральном буфете, когда были уже студентами, — и он, не думая, после кино сделал ей предложение. Без букетов, без прелюдий. Просто: «Выходи за меня».

И она вышла.

Он прожил с ней всю жизнь. Не просто «долго». А совсем. До конца. До самой последней сцены.

Семья у них была непростая. Сначала — коммуналка, раздражённая тёща, недоверие: Рома — из семьи физиков, Райкин — с фактурой пародиста. Родители считали, что дочь вышла замуж ниже класса. Типичный мезальянс. А он только выдохнул, когда им наконец дали комнату. Сказал: «Наконец-то я ухожу из её семьи и становлюсь главой своей».

Рома была актрисой. И очень умной. Она поняла главное — в тандеме с Райкиным играть на равных нельзя. Его не надо догонять, с ним надо быть. Подыгрывать — не в смысле уступать, а в смысле держать ритм. Она умела.

Он любил её. Но был не безгрешен. У него случались романы. Мимолётные. Природа артиста — экспрессивна. Но однажды всё чуть не кончилось всерьёз. Он влюбился. По-настоящему. Карен Жуковская — актриса Вахтанговского, эффектная, свободная после развода. И он разрывался между Москвой и Ленинградом. Между Ромой и этой женщиной. И Рома это почувствовала. И поняла: это уже не флирт.

Семью спасло чудо — она узнала, что беременна. Райкин, узнав, тут же порвал с Жуковской. Родился Константин. И больше никогда — ни одного реального повода волноваться. Хотя роман с Карен не закончился без следа — переписку перед смертью она сдала в архив, поставив гриф «Секретно до 2030». 27 писем и 52 телеграммы. Всё как в мелодраме, только с резиновыми масками.

А потом — удар. Не по Райкину. По ней. У Ромы случился инсульт. Она осталась лежачей, потеряла речь, не могла двигаться. Для неё — трагедия. Для него — ад. Потому что он мог играть, мог шутить, мог даже умирать под аплодисменты. Но смотреть, как уходит она — молча, без слов, без глаз — это было выше его сил.

Он возил её по лучшим врачам Европы, тратил любые деньги. Искал, цеплялся, верил. Даже Джуну привёл. В отчаянии. Но та не смогла помочь. И всё, что осталось — быть рядом. Каждый день.

Он играл. Выходил на сцену. А дома — сидел у её кровати. Говорил с ней. За двоих. Потому что она — уже не могла.

Аркадий Райкин / Фото из открытых источников
Во время войны он выступал у самой линии фронта. Читал сценки под свист снарядов, делал грим в окопе, а потом — ехал дальше. Тогда же его заметил Брежнев. Не как будущий генсек, а как лейтенант, которому было страшно и холодно. Райкин для него стал — голосом жизни.

Потом, когда Брежнев уже сидел в Кремле, это сыграло: Райкина осыпали званиями, наградами, поднимали на руки. А в Ленинграде — всё наоборот. Первый секретарь Романов не выносил его на дух. Не ходил на спектакли, но слал чиновников. Те приходили и орали: «Слишком остро, слишком много гримас, слишком мало советскости!»

После каждого такого визита Райкин ложился в больницу. Не фигурально. Буквально. Сердце не выдерживало. Но он снова выходил. И снова шутил. Потому что «слишком остро» — это значит «правдиво». А правду он говорил с интонацией шутки. И это было страшно эффективно.

1971 год. Новый год на экране. Вся страна у телевизоров. «Голубой огонёк». Райкина — нет. Ни одного номера. Люди не понимали: как так? Новый год — без Райкина?

А всё просто. Он попал в опалу. Причина? Пьеса «Плюс-минус» по текстам Ленина. Реальные цитаты, в которых вождь писал о недостатках и ошибках. Райкин читал их со сцены. Не менял ни слова. Но звучало — как бомба.

Кто-то из партфункционеров воспринял это как личное оскорбление. Пошёл донос. Из ЦК приехала комиссия. И Райкин отыграл тот же спектакль — в пустом зале. Перед кучкой людей с лицами, как у каменных истуканов. И, по словам очевидцев, сыграл так, будто перед ним — тысяча живых.

После этого его вызвали в Кремль. Заведующий отделом культуры ЦК сказал: «Доиграй оставшиеся спектакли — и вон из Москвы». И в этот момент у Райкина случился инфаркт. Прямо там, в кабинете. Его вынесли на носилках.

После этого — изгнание. Ленинград. Боль, разлука с театром, опала. Беззвучная казнь. Внутри — крик. А снаружи — снова сцена. Потому что он не мог без неё. Но и она уже не спасала.

Всё, что он строил, рушилось. Ленинград его выталкивал. Театр — уехал на гастроли без него. Он — остался. Один. С инсультной женой, с больным сердцем, с чувством, будто его выгнали из собственной жизни.

Однажды, лежа в ЦКБ, он услышал в коридоре двух крупных чиновников. Те собирались в гости к Брежневу — прямо в больницу. Райкин, в халате, с капельницей, сказал:

— Возьмите меня с собой.

Это была не просьба. Это был шанс.

И они взяли.

Брежнев, увидев Райкина, обрадовался, как ребёнок. «Райкин! Как я рад тебя видеть!»

Тот прямо у него на больничной койке — устроил мини-концерт. Гримасничал, шутил. Генсек смеялся, хлопал по коленке и позвонил Гришину:

— Тут у меня Райкин. Просится в Москву. Я за. Ты тоже будь за.

Фото из открытых источников
Через неделю Райкин получил квартиру в столице. И театру дали помещение — старый кинотеатр «Таджикистан». Он начал всё с нуля. Впервые — без сил, но всё ещё с верой. А потом — умер Брежнев. И снова всё застыло.

Он всё равно поехал в тур по Америке — летом 1987. Уже в полуразвале, с больным ухом, с постоянной тахикардией. Сердце ныло каждый день, но он выходил на сцену. А потом — возвращался в гостиницу, ложился и не мог встать. В Америке он уже знал, что возвращается не домой, а в финал.

В Москве он отказался от госпитализации. Хотел одиночества. Сбегал в Переделкино. Уходил в Дом ветеранов кино. Просил не беспокоить. Он устал. Не от жизни — от войны за право жить.

Когда его всё-таки увезли в реанимацию — он успел попрощаться с Ромой. Она уже почти не говорила. Он — почти не дышал. Они просто смотрели друг на друга. Долго. Молча.

17 декабря 1987 года Аркадий Райкин умер. Через несколько дней — ушла и она. Их похоронили рядом. Как и жили — вместе. Без лишних слов.

Фото из открытых источников
Вот так. Один из самых смешных людей этой страны — ушёл без аншлага. Без шума. Без салюта. Государство постаралось, чтобы его уход был тихим. И всё равно не вышло. Потому что таких, как он, не закапывают — их запоминают.

И знаете, что я подумал?

Он бы мог всё. Стать первым советским шоуменом, миллиардером, главой медиаимперии. Мог бы уехать. Мог бы — и, может, даже хотел. Но остался. Потому что у него была сцена. И был зритель. А ещё — прямая спина и чувство, что если не он, то кто.

Сказка?

Нет. Байка, которую рассказывает страна сама себе, чтобы не сойти с ума.

Жизнь Райкина — это не миф и не урок. Это предупреждение. Что даже с гениальностью, любовью, талантом и народной любовью — ты всё равно можешь закончить с инфарктом в коридоре, если слишком долго мешал.

Но есть финал почище аплодисментов. Когда утром медсестра входит в палату и говорит:

— Жив. Но поседел. Вся голова — белая.

Вот это — и есть слава. Без грима.