Вещное, вещее и вечное Натальи Возжаевой

ВЕЩНОЕ, ВЕЩЕЕ И ВЕЧНОЕ НАТАЛЬИ ВОЗЖАЕВОЙ

Недавно праздновала свой день рождения Наталья Возжаева – красивая женщина, сильный, целеустремлённый, многогранный человек, серьёзный, самобытный поэт. Сравнительно недавно она буквально ворвалась в русскую литературу – и сразу обросла тысячами почитателей, поклонников, последователей, восторженных читателей и единомышленников. И всё это, конечно, благодаря своему неординарному видению мира, ярким личностным качествам, глубокому и в то же время такому узнаваемому письму, где каждой букашке и травиночке находится своё точное, выверенное, удобное место. А потому в её послужном списке уже и премия «Русский Гофман», и отдельные журналы в её честь, и – твёрдо в том убеждена! – много ещё чего замечательного, высокого и абсолютно заслуженного впереди.

Насыщенны, неожиданны, спонтанны и мазки красок, и выбираемые темы автора. А может, это не поэт находит темы, а темы сами ложатся в строку, сами просятся в рифму? При внешней их необязательности (они словно не претендуют на отображение в высоких эмпиреях) и прочной бытовой составляющей сюжеты и мотивы Возжаевой находят немедленный отклик у читателя, причём задевая сердца не только прекрасной половины человечества, но и мужчин. В чём загадка такого успеха – помимо мастерства и обширного лексического запаса? Думается, ответ лежит в плоскости чувств, в той эмоциональной составляющей, которой сильны возжаевские стихи. Автор всякий раз поворачивает тему необычным ракурсом, совершает неожиданный поворот сюжета, тонко чувствуя грань между китчем и истинной искренностью, когда поэт словно волшебник приоткрывает дверцы в свой уютный и наполненный яркими красками мир и великодушно впускает в него оробевшего и озябшего от жизненных неурядиц читателя. И вот уже читателю не хочется оттуда возвращаться, словно он на какие-то доли секунды стал самим собой, поделился и своим сокровенным, узнал в отражении себя… Здесь его не учат, не воспитывают, не упрекают – здесь с ним просто делятся своими ощущениями от жизни, раз за разом приоткрывая всё новые и новые горизонты:

;…;Лучи крадутся вдоль наискосок,
Пьянеющее солнце цвета винного.
Целую твой седеющий висок,
Моя любовь, чуть тронутая инеем.
Ты что-то о «культуре пития»,
В бокалы разливая легкотелое…
Лоза щедра на радость забытья.
Смеюсь, не помня, что сказать хотела я.
(«Осенний день ложится на крыло…»)

Возжаева как будто бы идёт от вещного – а оно у неё становится вещим и, преображённое словом, – вечным. Таково и стихотворение о мёртвой птице «Соне», где дочь героини впервые близко сталкивается со смертью. А когда возжаевские художественные приёмы выходят из темы внутреннего штиля и поднимают такие глыбы, как война, совесть, история или смерть, их подача благодаря нетривиальности эстетических решений неминуемо приводит читателя к тому особому состоянию, которое случается от столкновения с понятным, но и непостижимым одновременно:

;…;Ах, всадник, как прекрасно быть слепым,
Немым, глухим, гранитным сном опутанным.
Москва прицельно лупит по своим –
Концертами, кафешками, салютами.
(«Я умираю в центре, на Тверской…»)

Отдельный совершенно разговор – возжаевский эпитет. Смелый и яркий, он окрашивает соседние языковые единицы в новые оттенки, трансформирует мысль и строку, порой буквально устраивает культурную революцию в сознании читателя. И не только сам эпитет, но и необычное построение предложений, укрупнённая детализация, словно нарочито небрежные или «неправильные» лексические ходы тоже работают на то, чтобы максимально освежить читательское восприятие. Судите сами: «Кровавой коркой стянется внутри» – такой зримой конкретикой у поэта наделяется нечто эфемерное, а именно: речь; «Сквозь щель сухого, треснувшего рта» – рискованно-раскованная метонимия (рот – вместо губ); «Оранжевые раструбы рапанов / Шумели море» – вместо «в рапанах шумело море»; «Ослепшим глазом глянула Она» – такой внезапный оксюморон о костлявой старухе с косой; «Не рыпнуться, не продохнуть, не деться / В привычное» – вместо «не спрятаться в привычное» – и т.д.

Эта авторская дерзновенность заражает читателя, которому вдруг становится весело от таких неожиданных поворотов, словно он оказывается вовлечён в некую игру, где не бывает проигравших. А наградой – счастливое чувство сопричастности авторскому миру, ощущение, что ты сам, да и всё вокруг может быть не постно-оскоминно-приевшимся, но совершенно неземным, нереальным, пьяняще-волшебным…
И, кажется, вовсе не о Божьей Матери говорит поэтесса, а о предназначении поэта в своём таком трепетно-обнажённом стихотворении «Назовут Марией – живи Марией»:

Назовут Марией – живи Марией –
Фитильком лампадным. Терпи. Гори им.

И это высшее предназначение – светить – Наталья Возжаева выполняет в полную мощь.

–––––––––––––––––––––––––––––––––––
Стихотворения Натальи Возжаевой

ПАРУСИНА

У маленькой церквушки три калеки,
И три стакана пластиковых в ряд.
А мимо чешут недочеловеки,
На получеловеков не смотря.
С утра сегодня моросило густо,
Не дождь, не снег, а так – сырая муть.
В стаканчиках наполовину пусто –
Мир безналичен – может потому.
Нароешь затерявшуюся сотку,
Поднимешь взгляд на тусклые кресты,
Подашь на хлеб, а спустится на водку,
Да ну и чёрт с ним, господи прости.
С утра сегодня густо моросило,
Заглохший чат давно забыл админ,
И только небо влажной парусиной
Провисло между Богом и людьми.

* * *
Прими меня в свой чудный сад,
Где яблок розовые темечки
Покрыла слёзная роса.
Прими не женщиной, а семечком.
И я, возможно, прорасту
Меж тёплыми его ладонями,
Меж елей, яблонек и туй
Травинкой, колоском, бегонией.
Покоя, Господи, прошу
И тишины, в которой слышится
В саду чудесном ровный шум,
Что от небесной лейки-ижицы.
А ласточки глядят на юг,
И только я глаза закрыла и
Перед воротами стою –
Куда ж ещё идти, бескрылой, мне.

ПРАБАБУШКЕ МОЕЙ

Елене Васильевне

Повезло мне при ней родиться,
Повезло мне узнать её.
Вытрет мутный оклад тряпицей
Да окутает кисеёй.
Завернёт в полотенце тесто
И оставит в тепле дышать
«Съешь изюминку, – перекрестит, –
Желторотая ты душа».
Пионерке и комсомолке
Пасха сводится к куличу.
Улыбнётся и скажет только:
«Богородице, уврачуй».
Я к себе через годы – строже.
Отводя от иконы взгляд,
Виновато и осторожно
Протираю её оклад.
Держит что-то и не отпустит…
И не вытравить, не лишить
Этой светлой пасхальной грусти:
«На-ко луковку! Шелуши».

ТАКАЯ ОСЕНЬ

Приморской ночью низких звёзд без счёта,
Но это позже, а пока – закат.
Антоновки горят тугие щёки,
Подсвечивая снизу облака.
Мы так близки – касаемся локтями.
Цветы и хмель в лохматой голове.
Такая осень – целоваться тянет
Двоих, проживших в сумме целый век.
Чего желать? Да ничего не надо.
Вина налью и яблоко сорву.
Иди ко мне, мы будем листопадать
В уставшую, осеннюю траву.
И в мире отвлечённости понятий,
Где люди слишком много говорят,
Есть место, где трава слегка примята,
И яблоки закатные горят.

* * *
А что ты можешь, что? Гореть – и то не можешь,
Как влажная трава, коптишь в костре, коптишь.
По берегам реки в берёзовое ложе
Укладывал Господь спокойствие и тишь.

Раскрашивал Господь узорчатый наличник
Да вышивал цветы на скатертях из льна.
Всё сыпал, сыпал дождь грибной и земляничный,
И вздрагивал июль от грома Ильина.

Умрёшь от красоты почти невыносимой,
Успев подумать: жаль… как скоротечно… что ж…
Но солнце-Елисей дотронется незримо,
И ты, чихнув семь раз, задышишь, оживёшь.

Гляди, запоминай, потом споёшь, калика,
Застыв на корабле, на части носовой,
О церкви, о мостках, о тётке с земляникой,
И соль из глаз сладка от этого всего.

По берегам реки в берёзовое ложе
Укладывал Господь спокойствие и тишь,
И всё, что ты сейчас, трава сырая, можешь –
Отмаливать любовь.
Всепетая, услышь.

НЕ НАСТУПИ!

Не наступи! – хватаю за рукав. –
Смотри, какая синяя река,
Оранжевое солнце-апельсин,
А в речке рыбы – может, караси…

Я в рыбах совершенно ни бум-бум.
Презрительно выпячивать губу
Не торопись, смотри, какой цветок.
Малой седьмой рисует лепесток,
Елозя на коленках и держа
Мелок. Такая хрупкая скрижаль,
Что смоется весенним первым ливнем.
Молчи и ничего не говори мне.

И мы стоим, и все вокруг стоят,
А у мальчишки миссия своя –
Весь перепачкан разноцветным мелом,
Он занят самым важным в мире делом:
Напомнить этим взрослым дуракам,
Что мир – цветок. И рыбы. И река.

БУКАШКА

Одни воюют за тьму, другие – за свет.
И тех и других собирает в котомку смерть.
В лесную (неважно где) зайдёт полосу,
Пучком из травы почистит свою косу,
Достанет баклажку кваса и сала шмат,
Перетряхнув котомочьи закрома,
И, сытая, ляжет навзничь, примяв ромашки.
В костлявой руке стебелёк, а на нём – букашка.
Букашка ползёт в пустые её глазницы,
И смерть ухмыляется: надо же, не боится.

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Спи, моя золотая, тише,
Не осколки – то град по крыше
Ледяным барабанит пальцем.
Сон – спасение, просыпаться
Не спеши. Слышишь стук-постук
По расшатанному мосту?
То, качаясь, бредёт бычок,
Словно дуло, его зрачок.
По Донцу проплывает мяч,
Над Днепром пролетает грач.
Ахнет – стены вокруг падут,
И окажемся мы в саду,
Где висит над цветком пчела
И трава от дождя легла.
Баю-бай, засыпай, дитя!
Гуси-лебеди прилетят –
Ни под яблоньку нам, ни в печь,
Под кисельный берег не лечь,
Но накроет масксетью сон –
Тот, кто спит, тот почти спасён.
Мне же петь, шептать, бормотать –
Страх до сердца дополз, до рта.
Спи, пожалуйста, крепко-крепко,
Мишка плюшевый хрустнет веткой,
От лисы убежит колобок…
Близко-близко хлопок! Хлопок!
Не развалится теремок?
Не развалится теремок?
Не развалится теремок…

Это жук жужжит, а не дрон,
И не взрыв бабахнул, а гром.
А на жимолости пауки
Вяжут лёгкие гамаки
И ловушки для снов плетут.
Спи, малышка, я тут, я тут…

ПОЧЕРК

Всё, что казалось неразборчивым,
Ты научилась разбирать.
Ты и сама неразговорчива,
Но это древняя игра –

Читать листы кустов смородины,
Читать поэзию стрижей.
Всё это не впервые вроде бы.
Всё это в памяти уже.

Ты, подмастерье слова Божьего,
Дар превращая в ремесло,
Несёшь своё пустопорожнее,
А тут – поэзия без слов.

И в сотый раз признать приходится:
Ты пишешь тоже, только вот
Чернила лучше у шелковицы,
И почерк лучше твоего.

РЫБА НА КРАСНОМ ВЕЛОСИПЕДЕ

Рыба моя, а давай помолчим о главном.
Ветром оторванный лепесток опустился плавно.
Видишь, моя большеглазая – это чудо.
Фотай на телефон, и зимой мы будем
Сравнивать это падение с тихим белым
Снегом – нам больше нечего будет делать.

Видишь, на шейке у горлинки чёрный чокер.
Фотай и сфотай, как облако дует щёки.
Может, заплачет, а может, и обойдётся.
Рыба моя, не смотри без очков на солнце.
Сети по миру раскинуты – не попадись.
Вон в стороне удивлённый стоит нарцисс.

Сумерки эти цветы превращают в звёзды.
Рыба моя, пропускай через жабры воздух –
Жёлтый, густой и сладкий. Цветёт метельник,
Мимо которого гонишь свой красный велик,
Радостно шевеля прозрачными плавниками.
Ближе, пожалуйста, рыба, поближе к маме.

Если иссякнет память в твоём телефоне,
Просто запомни эту весну, запомни.
Тихо идя на дно, тяжело и плавно,
Видели чудо, молчали о самом главном.

ПРОСТЫЕ ВЕЩИ

Нет-нет, о смерти мысли я гоню,
Но, если вдруг – отдай меня огню.
Отпустишь, точно знаю, только с ровней.
Он схож с тобой горячечно и кровно,
И собственник, возможно, даже хлеще,
Чем ты. Я говорю простые вещи.
И ты не злись, не плюй через плечо.
Огонь, как ты, полюбит горячо.
А ревновать к нему – дурное дело.
Я вся твоя. Ему довольно тела.
Он – зыбкий блик от твоего лица,
А пепел – то цветочная пыльца,
Пчелиный хлеб, степная пыль – не боле.
Огонь не знает радости и боли.
Вот почему и только потому
Отдай, нет, отпусти меня к нему,
когда случится то, что неизбежно.
Пообещай, мой огненный, мой нежный.
А если вдруг – и эту мысль гоню…
Я тоже подарю тебя огню.