Ворон в Сиднее

Ты ожил, снилось мне, и уехал
в Австралию...
Все-таки это лучше, чем мягкий пепел
крематория в банке, ее залога —
эти обрывки голоса, монолога
и попытки прикинуться нелюдимым
в первый раз с той поры, как ты
обернулся дымом.
 (Иосиф Бродский, «Памяти отца (Австралия»)

Осуществляя свой высший удел,
Ворон в Австралию прилетел.
Окликал китов и коал.
На пляже Кэмп-Коув с волной играл,
Песочные куличи пек,
Невзирая на солнцепек.
Ведомый Радужным Змеем,
Поднимался высоко над Сиднеем,
На пике шаманских альчира-бдений,
Погружался в лабиринт сновидений,
Неупокоенных голосов
И хранителей тьмы – иглоногих сов.
В компании кукабары, какаду и эму
Вопрошал о судьбе аборигенов:
Почему в этой стране у них «голоса первых народов» нет,
Несмотря на то, что они живут здесь уже 60 тысяч лет?
Но на этот вопрос он не получил ответа, —
Только таинственный и прерывистый шепот ветра,
Перелистывающего книгу жизни австралийских бушменов,
Столь же удивительно долгой, как и бренной,
Похожей на судьбы многих других народов,
Живших в согласии со своей природой,
Пока люди со Старого Света не ворвались в мир их родного края. —
Его раненое сердце с тех пор неровно звучит отголоском рая,
Укором украденных поколений и их залога —
Обрывков голоса, монолога
Народа, прикинувшегося нелюдимым
С той поры, как он обернулся дымом.
Обо всем этом ворон думал,
Пока из пекла истории на него дуло,
Всему в этом мире отмеряя свой срок,
В том числе, поселившимся на Палм-Бич и The Rocks.