Ночные размышления

Город шепчет: живи на сдачу, бери советы, 
будь приличным — масло само всплывёт на поверхность, 
говорят голоса в витрине, где манекены молчат. 
Ночь меня перекраивает: я — новый, как вывеска, 
беру за штурвал круговорота, 
еду вслепую домой, где дом — это слово, 
а не место. И всё равно еду.

Кто-то говорит: ты похож на моего отца, 
слишком привязан к голове, как к запасному колесу, 
слишком бел, чтобы заметить хрип улиц. 
Я смеюсь и не смеюсь: экран к лицу, 
лицо к стеклу, стекло к бездне уведомлений, 
и каждому факту нужен ночлег, 
каждой ссылке — кровать.
Я скоро. Подожди. Минуту. Века.

Я не знаю, где ошибся 
(в точке входа? на мосту? между «да» и «позже»?), 
я не знаю, где ошибся, 
но поздно — пишет время, ставя эмодзи на полях, — поздно, 
и потому я останусь один, 
как лампа, оставленная в коридоре для чужой тени.

Меня учили: строй планы. Планы — это рельсы, 
и поезд послушный, и будущее пунктуально. 
Тогда я куплю дом, перееду в аккуратную тишину, 
буду любить по назначению, 
сеять смех под гирляндами в саду, 
работать до циклита глаз, 
куплю минивэн, объеду округу, 
куплю второй дом — зеркальный, на воде, 
и всё будет хорошо. 
О, боже мой, у нас всё будет хорошо, 

Тиресий говорит из лифта: я видел это раньше. 
Хор в наушниках шепчет: ещё купи, ещё отложи, 
ещё раз переложи вину в корзину для завтра. 
Колесо крутится — в нём рекламные паузы, 
песок часов хрустит на зубах, 
и голос навигации увереннее моей матери.

Не смотри вниз: там прошлогодний лёд, 
в нём спят отражения. 
Не смотри вверх: там пустые хвосты спутников. 
Смотри в ладонь: там синяя рана экрана, 
там карта путей без мест, 
там я, который всё ещё пишет: я скоро. Минуту.

Я не знаю, где ошибся. 
Я не знаю, где ошибся. 
Но поздно — говорит вода в сточных трубах, — поздно, 
и потому я останусь один.

И если это молитва, она без адреса, 
если это исповедь, в ней нечем жечь. 
Я складываю планы, как оригами лодок, 
пускаю по канаве — они упираются в листья, 
и стоит только дотронуться — расползаются в мокрую бумагу. 
А всё же у входной двери 
лежит коврик с надписью «Добро пожаловать». 
На него не ступал никто. 
И значит, кто-то ещё может прийти.

О, Боже мой — пусть это будет не пустая реплика,
а вступление к возвращению. 
О, Боже — не неловкая вежливость,
а пароль к двери, что откроется легко. 
Не беззвучная речь, а вдох, которым я войду в дом, 
из тишины я поверну руль и поверну его к свету, 
и в моей ладони оно покатится к утру,
где всё уже иначе и хорошо.