жадно забытое

когда слова и слезы перестали,
когда лишь только музыка гудит
на инфра-ультра  –  Бог её суди! –
и волны,  подступившие к груди,
уже на милость ей  отдали…

о ком тогда мы шепчем:  «пощади»? 
о тех, кто арарат не засевали,
но в тёмном слое  марианских  глин
слагают гимны маленьких ундин,
чьи флейты пощадят едва ли…

и ты, и я…  предплечья сопрягая,
едва ли друг во друга поглядим –   
страшась того, желая,  не мигая – 
всей музыкой родимой


        * * *

милая, милая, сколько же сил
в тебе лошадиных на шпильках останкинских
вырвется на распыл…
затеваются танцы:
то с покрывалом, то с красной мулетой –
то в одночасье отбросишь всё это,
замрёшь перед первым причастьем
в ассолево алое счастье...
рыбка  великих сюжетов
просторного школьного ранца

ах, карменсита, твоя парусина,
гоняла  тебя  окоёмом  марины
без шанса когда-нибудь раздышаться –
ну,  разве по-бунински  неуловимо,
толикой оленьки выдохнешь мимо,
или в тоскующем танином  имени,
тлеющем под гипоксией малиновой,
или же двояковыпуклым камнем
встанешь замковым на своде дыхания – 
анна…
сорвешься и канешь...
а главное – Боже тебя сохрани
от достоевских заложенных агнцев
под непомерный процент окаянства –
и некого вовсе  винить…

…но –  на щеках разгорелись огни –
веет дыханьем  живого  румянца –
ах, маргарита, твоя парусина,
смехом влекомая,  солью  и сплином,
длинным-предлинным свитком
соскальзывает  со шканцев
в добытое
жадно забытое,
трещиною разбитое,
допотопное царство
фон Триера Ларса...

и далее повелось...
последней не возвращается,
рассекающая насквозь,
Бесс Марианская неотпетая,
влекомая колокольным ветром
сквозь сострадания ось