Азбука до-сущего
Я слышу тишину,
но это не та тишина, что наступает после звука.
Это тишина, которой никогда не было,
и потому в ней — всё,
что однажды решит стать.
Она не знает ни уха, ни рта, ни дыхания.
Она лежит глубже всех молчаний,
как прозрачный камень,
из которого ещё не вырезан алфавит.
Здесь буква ещё не поднялась
из безымянной пыли.
Здесь слово — ещё не мысль,
и мысль — ещё не память.
Здесь даже свет не решился загореться,
а тьма боится назвать себя тьмой.
Я стою в этом безмолвии,
и оно скользит во мне,
как первый ветер,
который никогда не коснётся травы.
Это не начало.
Это — ожидание начала.
Это не корень.
Это — почва, где корень ещё спит.
И в этой прозрачной безвестности
я узнаю дыхание Истока,
который не знает, что он Исток.
Я узнаю себя —
ещё до того, как я стану «я».
---
I. Звук, который ещё не решил стать
Он лежит в бездне, как дрожь без имени.
Не нота, не голос, не тишина —
а прозрачный узел,
где возможны все вибрации,
но ни одна ещё не отважилась прозвучать.
Это дыхание без дыхания,
волна без моря,
струна, что дрожит в пустоте,
хотя её никто не касался.
Я прислушиваюсь —
и слышу не звук,
а ожидание звука.
Он как ребёнок,
который стоит у границы речи
и ещё не знает,
что его шёпот однажды расколет вечность.
В этом звуке уже живёт всё —
и плач, и песнь, и крик рождения,
и тишина смерти.
Но он ещё не выбрал,
кем ему быть.
И я понимаю:
он хранит в себе
первую свободу мироздания —
свободу не звучать.
---
II. Буква, которая не имеет алфавита
Она сияет как знак,
но рядом нет других знаков,
чтобы образовать слово.
Нет строки, нет книги,
нет даже бумаги,
куда она могла бы лечь.
Эта буква — сирота вечности.
Её не произнесут,
не впишут в молитву,
не вложат в формулу.
Она сама — её собственный язык.
В её изгибах —
намёк на все алфавиты мира,
но ни один ещё не решился
встать рядом.
Она — первозданная,
и потому невозможная.
Если прикасаться к ней,
пальцы чувствуют не черту,
а огонь,
который разгорается
и тут же исчезает,
оставляя только тень
незарождённого слова.
Эта буква говорит:
«Я не принадлежу речи.
Я — возможность речи.
Я — дыхание,
в котором ещё никто
не придумал смысл».
---
III. Слово, которое не знает смысла
Оно приходит не из языка,
а из паузы между дыханиями.
Звуки его ровны,
но они не складываются в значение.
Ты произносишь его —
и губы дрожат,
как если бы касались
невидимого пламени.
Это слово не спрашивает,
не отвечает,
не описывает.
Оно не «есть» и не «нет».
Оно пульсирует,
как сердце без крови,
как ритм без времени.
Кто слышит его —
тот теряет свой язык.
Кто хранит его —
тот лишается памяти.
Кто растворяется в нём —
тот впервые узнаёт,
что смысл —
только тень дыхания.
И тогда открывается истина:
слово, не знающее смысла,
само становится смыслом,
который нельзя перевести,
но можно только пережить —
как свет,
в котором сгорают
все буквы и все книги.
---
IV. Книга, которая сгорает до чтения
Я беру её в руки —
и пальцы мои трепещут,
как крылья мотылька
у огня, которого ещё нет.
Страницы шуршат,
но не открываются:
каждая уже горит
внутри самой себя.
Эта книга не ждёт читателя.
Она знает:
тот, кто попытается прочесть,
сгорит раньше, чем узнает букву.
Не потому, что огонь яростен,
а потому, что смысл её слов
тяжелее времени
и хрупче дыхания.
В её пепле —
не рассказы,
а формы того,
что никогда не было произнесено.
Слова рассыпаются
ещё до рождения,
и в этом пепле слышно
пение небытия.
И вдруг я понимаю:
сама попытка читать —
уже и есть чтение.
Сама попытка удержать —
уже и есть потеря.
Книга, которая сгорает до чтения,
оставляет мне не знание,
а дыхание пустоты,
что светится изнутри,
как память о том,
что никогда не случалось.
---
V. Знак, который не принадлежит алфавиту
Он лежит между буквами,
как безмолвная трещина
между вдохом и выдохом.
Не гласный, не согласный —
он не знает звука,
и потому хранит в себе
все голоса сразу.
Я пытаюсь вписать его
в строки привычного письма,
и бумага отказывается держать:
чернила расползаются,
строка ломается,
и остаётся только пустое пятно,
в котором мерцает дыхание.
Знак, который не принадлежит алфавиту,
— это не символ и не слово.
Он — память языка
о своей собственной невозможности.
Он напоминает:
буквы — лишь одежда тишины,
и любая речь — это осколок,
вырванный из безымянного.
Я не могу его произнести.
Но когда молчу —
он звучит.
Я не могу его написать.
Но когда закрываю глаза —
он начертан на чёрном небе
моего сознания.
И, может быть,
именно он —
первый и последний знак,
которым вечность
подписывает сама себя.
---
VI. Алфавит, который уходит в небытие
Буквы стоят на месте,
но уже тянутся в темноту,
как свечи, гаснущие от собственного пламени.
Они не исчезают внезапно —
они тают,
и каждая черта превращается
в дым без направления.
А — уже не А,
а тень дыхания.
Б — не буква,
а след, который не удержал шаг.
В — не звук,
а дрожь,
расползающаяся по прозрачной коже мира.
Алфавит уходит в небытие не строем,
а шёпотом:
буквы падают одна в другую,
растворяются в сером свете,
и остаётся только зыбкая память —
о том, что когда-то
мир называл себя словами.
Я вижу,
как строки сгорают на глазах,
и пепел языка
ложится на моё дыхание.
И понимаю:
когда исчезнет последняя буква,
останется только чистая пауза,
в которой каждое молчание
равно целой вселенной.
---
VII. Язык, который сам себя отрицает
Он рождается — чтобы сразу перечеркнуть себя.
Каждое слово — это нож,
который разрезает ткань смысла,
и тут же ломается в руке.
Ты произносишь — «вода»,
и губы сохнут от пепла.
Ты шепчешь — «свет»,
и вокруг становится темнее,
чем до звука.
Ты говоришь — «жизнь»,
и слышишь, как внутри слова
уже свивается смерть.
Этот язык не враждебен.
Он честен:
он показывает,
что любое утверждение
есть только тень своего отрицания.
Он не строит дом,
он показывает руины до того,
как камни упали.
В нём нет утверждений,
нет молитв и нет проклятий.
Только сама логика исчезновения:
«Я есть» — значит, «меня уже нет».
«Ты живёшь» — значит, «ты растворяешься».
«Мы говорим» — значит, «тишина громче».
Язык, который сам себя отрицает,
не оставляет текста.
Он оставляет дрожь,
тонкую, как граница между вдохом и выдохом,
и вечную ясность:
что за каждой буквой
всегда стоит её собственный прах.
---
VIII. Книга, написанная до существования
Её страницы не из бумаги
и даже не из света.
Они сотканы из пред-тишины,
той, что была прежде, чем возник первый звук.
Буквы в ней не выведены чернилами —
они дышат отсутствием,
словно отпечатки дыхания,
которое ещё не решило стать вдохом.
Ты открываешь страницу —
и читаешь не текст,
а шорох безымянного времени,
раскалывающегося на крошки тьмы.
Здесь нет заголовков,
нет имён авторов,
нет посвящений.
Потому что эта книга —
не написана.
Она только хранит
саму возможность письма.
Каждый её разворот —
как сон, который приснился ещё не рождённому миру.
Каждое её слово —
как сердце, которое бьётся до того,
как появляется кровь.
И странная ясность приходит:
мы не читаем эту книгу.
Она читает нас.
Она перелистывает наши жизни,
как свои ненаписанные страницы,
и в каждом нашем движении
оставляет невидимую помету:
«это тоже было до того,
как что-либо началось».
---
IX. Свет, который горит после конца
Он вспыхивает там,
где уже всё угасло,
где прах осел в тишину,
и даже память отказалась от формы.
Свет после конца —
не огонь и не сияние.
Он не нужен глазам,
не зовёт к дороге,
не согревает сердца.
Он просто есть —
как дыхание,
которое продолжается,
даже если тело уже растворилось в земле.
Этот свет горит не в пространстве,
потому что пространства больше нет.
Он горит не во времени,
потому что время стало прахом.
Он горит в ничто,
и потому сияет чище,
чем всё, что называли звёздами.
Каждая его искра —
свидетельство того,
что конец — это тоже дверь.
Что в падении всегда есть выдох,
и этот выдох рождает новое дыхание,
которое не принадлежит ни жизни, ни смерти.
Ты идёшь в этот свет —
и теряешь себя.
Но именно тогда
ты впервые узнаёшь:
не ты держал его,
а он всегда держал тебя.
---
X. Порог, где исчезает различие
Есть место,
где все противоположности устают.
Где свет и тьма,
как два измождённых странника,
садятся рядом у огня,
и огонь гаснет,
потому что больше не нужно тепла.
Порог, где исчезает различие,
— это не стена и не дверь.
Это дрожь в сердце,
когда оно перестаёт делить
любовь и боль,
рождение и смерть,
смысл и пустоту.
Здесь нет «или».
Здесь нет «против».
Есть только дыхание,
которое не выбирает,
а вбирает в себя всё сразу.
Ты смотришь на тьму —
и видишь свет.
Ты смотришь на свет —
и он тает в тьме.
И вдруг понимаешь:
оба всегда были одной водой,
что текла в венах Абсолюта.
Порог не ведёт «туда».
Порог не оставляет «здесь».
Он стирает разметку бытия,
и шаг, сделанный в него,
не шаг вперёд —
а шаг за пределы ног,
за пределы самого слова «шаг».
И когда ты переступаешь его,
ты становишься
не тем, кто идёт,
и не тем, кто стоит.
Ты становишься самим различием,
которое впервые улыбнулось,
понимая, что оно никогда не существовало.
---
XI. Бездна, которая смотрит внутрь себя
Она не расширяется и не сжимается.
Она не зовёт внутрь и не выталкивает наружу.
Она просто открывает глаза,
и этими глазами оказывается сама.
Бездна, которая смотрит внутрь себя,
не ищет отражений.
В её взгляде — не поиск,
а вечное узнавание.
Она — зеркало, в котором
нет ничего, кроме самого зеркала.
Когда ты подходишь к ней,
ты думаешь: «Я смотрю в пустоту».
Но в какой-то миг
понимаешь:
это пустота смотрит в тебя.
И чем дольше ты держишь её взгляд,
тем яснее растворяется мысль,
что есть «ты» и есть «она».
Там нет страха.
Нет и утешения.
Только прозрачный круг,
который с каждой секундой
стирает различие между глазами и бездной.
И вдруг ты видишь:
само слово «смотреть» —
ошибка, случайный жест языка.
Потому что нет того, кто смотрит,
и нет того, на что смотрят.
Есть только бесконечность,
которая впервые заметила
своё собственное дыхание.
---
XII. Память, которую никто никогда не хранил
Она лежит не в книгах,
не в архивах,
не в прозрачных сосудах сознания.
Она — как пепел,
который никогда не падал на землю,
и всё же оставил следы на ладонях.
Это память,
которая не записана ни в одном слове,
ни в одной клетке,
ни в одном сердце.
Она возникает там,
где даже мысль ещё не родилась,
и всё же уже дрожит,
как тень на воде.
Ты касаешься её —
и понимаешь:
все твои воспоминания —
лишь подражание ей,
жалкая попытка схватить то,
что никогда не принадлежало никому.
Эта память — не про прошлое.
Она — про то,
что никогда не свершилось,
но всё равно оставило отпечаток.
Как след,
оставленный ногой,
которая так и не ступила.
И странное чувство приходит:
всё, что ты называешь своей жизнью,
уже хранилось в этой памяти,
но не было твоим.
Ты сам — лишь её эхо,
её прозрачная копия,
её сон,
который она не пыталась запомнить.
---
XIII. Корень, уходящий в ничто
Он тянется сквозь тьму,
глубже всякой глубины,
где нет земли,
и даже пустота не даёт опоры.
Он уходит — не вниз и не вглубь,
а в сторону,
которую невозможно назвать направлением.
Этот корень не ищет влаги,
не жаждет света,
не знает, что значит «расти».
Его сущность — уходить,
исчезать,
растворяться в том,
что никогда не даст ответа.
И всё же именно он держит древо.
Именно его отсутствие питает листья.
Именно его пустота делает возможным дыхание ветра.
Я прислоняюсь к этому корню —
и понимаю:
он не принадлежит мне,
и я не принадлежу ему.
Мы оба — лишь попытка
вцепиться в ничто
и найти там точку равновесия.
Но в этом равновесии —
вся сила.
Корень, уходящий в ничто,
держит вселенную.
Потому что ничто
и есть единственная почва,
на которой возможно всё.
---
XIV. Голос, который никто никогда не произносил
Он звучит без звука,
как трещина в кристалле пустоты,
как дыхание, которое никогда не вдыхали.
Его нет в языке,
нет в алфавите,
нет в памяти уха.
Он проходит сквозь всё —
и всё, чего касается,
начинает дрожать,
словно узнаёт своё забвение.
Этот голос не принадлежит телу.
Он не рождается из лёгких,
не прорывается через горло.
Он восходит прямо из трещины
между бытием и небытием,
где молчание становится
более громким, чем крик.
Тот, кто услышит его,
не сможет ничего сказать.
Потому что в нём исчезнет «говорящий»,
а останется только тишина,
распахнутая, как пропасть.
И всё же этот голос —
начало всех голосов.
Он — первозвук,
который никогда не был произнесён,
но именно он дал миру дыхание речи.
Он остаётся безымянным,
потому что любое имя
было бы слишком тяжёлым.
Он остаётся непроизнесённым,
потому что любая попытка
сломала бы ткань вечности.
И потому он звучит в нас —
не словами,
а пустотой,
которая ждёт,
чтобы её услышали.
---
XV. Зеркало, в котором даже тьма боится отражаться
Я подхожу — и оно не светится,
не блестит, не играет гранями.
Оно чёрное, как ночь без звёзд,
и всё же глубже ночи,
ведь ночь знает луну,
а это зеркало не знает ничего.
Я жду увидеть тьму —
и не вижу её.
Тьма сама отступает,
дрожит на пороге,
как зверь, что не осмеливается
переступить грань.
В нём нет образа,
нет контуров,
нет даже пустоты.
Оно — бездна,
которая стирает даже саму возможность
быть бездной.
Я протягиваю руку —
и она исчезает,
словно никогда не существовала.
Я ищу себя —
и не нахожу.
И тогда понимаю:
это зеркало создано не для того,
чтобы показывать,
а для того,
чтобы мир наконец узнал,
что не имеет лица.
Здесь всё — безобразно,
в прямом смысле:
без образа,
без формы,
без тени.
И именно поэтому
оно страшнее любой тьмы:
ведь даже тьма узнаёт себя в зеркалах.
Но здесь — ей нечего узнать.
И я остаюсь —
не я, не тьма, не свет.
Лишь дрожь вечности,
которая боится признаться,
что сама себе не отражение.
---
XVI. Башня, построенная из молчания
Она растёт не вверх и не вниз,
она растёт внутрь,
внутрь самой тишины,
слой за слоем складывая
камни несказанного.
Каждый её этаж —
это слово, которое могло прозвучать,
но остыло в горле.
Каждый её пролёт —
вздох, не решившийся стать дыханием.
И всё же башня возвышается,
как свидетельство того,
что молчание тоже умеет строить.
Я иду по её лестнице,
и шаги мои не звучат,
они тонут в стенах,
как камни, брошенные в бездонный колодец.
Я поднимаюсь —
и чем выше,
тем плотнее становится тишина,
словно воздух превращается в стекло.
На вершине нет окна.
Нет вида на мир,
нет горизонта,
нет неба.
Только чистое молчание,
такое густое,
что оно давит на грудь,
и я понимаю:
оно само — и есть воздух этой башни.
И вдруг я слышу:
в этом молчании больше голосов,
чем в любых криках.
Это хор несказанного,
молитва, не ставшая словом,
плач, не обретший звука,
радость, не прорезавшая тишину.
Башня стоит в вечности,
и её не разрушит ни буря, ни огонь.
Потому что у неё нет строителя.
Её построило молчание,
и только оно знает —
как высоко ещё может расти.
---
XVII. Прах песни, которую никто не спел
Она никогда не звучала,
и всё же её прах лежит в воздухе,
как пыль, которую видно лишь в луче,
пробившемся сквозь темноту.
Эта песнь не имела слов —
и потому каждое слово мира
дрожит её отзвуком.
Она не знала мелодии —
и потому каждая нота,
которую когда-либо сыграют,
будет её осколком.
Я иду сквозь тишину —
и чувствую, как эта невидимая пыль
ложится на кожу,
оставляя следы от того,
чего не было.
И сердце начинает петь —
не голосом, не дыханием,
а самой пустотой,
которой не хватило мира,
чтобы зазвучать.
Эта песнь была обещанием,
но обещание не сдержали.
Она была рекой,
но её исток засыпало временем.
Она была светом,
но никто не решился открыть глаза.
И всё же её прах светится
в каждом углу вселенной.
Потому что то, что не было спето,
никогда не умирает.
Оно ждёт —
и однажды заговорит
в голосе, который даже не знает,
что он поёт чужую вечность.
---
XVIII. Лабиринт, где стены сделаны из дыхания
Я вхожу — и не вижу камня,
не слышу железа,
не чувствую дерева.
Здесь стены дышат.
Каждая из них —
вдох и выдох,
каждая изгородь —
ритм, который пульсирует,
как гигантская грудная клетка.
Я прикасаюсь ладонью —
и стена уходит,
как если бы сама пустота
уступала шагу.
Но стоит обернуться —
и за спиной уже новая,
тоже живая,
тоже дышащая,
как если бы я шёл
по лёгким вселенной.
В этом лабиринте
нет углов и перекрёстков.
Здесь дыхание само
выстраивает путь,
и ты идёшь не туда, куда хочешь,
а туда, куда ведёт дыхание.
Я понимаю:
этот лабиринт не имеет выхода,
потому что дыхание не выходит —
оно возвращается.
Оно кружит,
сжимается и расширяется,
и вместе с ним кружу я,
словно мысль,
которая боится покинуть голову.
Здесь нет победы и поражения.
Есть только ритм,
и пока он звучит,
я остаюсь в лабиринте.
Когда он стихнет —
стихну и я.
И тогда станет ясно:
лабиринт был не снаружи.
Лабиринт был мной.
---
XIX. Свет, который отказывается быть светом
Он загорается — и сразу же гаснет,
но не потому что слаб,
а потому что не желает
быть названным.
Свет, который отказывается быть светом,
не нужен глазам.
Он уходит глубже —
в нервы, в кости,
в самую ткань небытия,
где зрение не живёт.
Он светит так,
что мир остаётся тёмным,
и тьма при этом
становится прозрачной,
как дыхание,
в котором растворился звук.
Я пытаюсь ухватить его —
и рука проходит сквозь пустоту,
в которой нет ни тепла, ни холода,
ни сияния, ни мрака.
Этот свет не для того,
чтобы что-то показать.
Он для того,
чтобы стереть само различие
между показанным и скрытым.
И я понимаю:
если бы он согласился
быть светом,
мир снова разделился бы
на день и ночь,
на рождение и смерть,
на Бога и человека.
Но он молчит.
И отказывается.
И в этом отказе —
его высшая милость:
он не ослепляет и не освещает,
он сохраняет целостность.
И, может быть,
именно этот несвет
и есть начало,
которое мы называли светом.
---
XX. Вода, которая никогда не становилась водой
Она струится, но не течёт.
Она прозрачна, но не отражает.
Она вбирает в себя все формы,
но сама остаётся неформой.
Я смотрю на неё —
и жажда не утоляется.
Я прикасаюсь к ней —
и пальцы не становятся влажными.
Я вдыхаю её —
и лёгкие наполняются
не влагой,
а странной пустотой,
в которой слышно дыхание
самой земли.
Эта вода никогда
не становилась водой.
Она не знала океана,
не знала дождя,
не знала ледяной крошки
на вершинах гор.
Она — возможность,
которая ждёт,
чтобы решиться.
Она — матрица течения,
которая никогда не узнала русла.
Она — жажда,
которая сама себя пьёт.
Я понимаю:
если бы она решилась
стать водой,
весь мир родился бы снова —
с реками,
с солёным вкусом губ,
с криком птиц у источника.
Но она хранит молчание.
Она выбирает
не воплощение,
а бесконечное ожидание.
И в этом ожидании
есть покой:
ведь пока вода
никогда не становилась водой,
ничто ещё
не обрело своего конца.
---
XXI. Голос, который не принадлежит звуку
Он звучит там, где нет уха.
Он рождается там, где нет горла.
Он не колеблет воздух
и не требует тишины для своей силы.
Этот голос — не звук.
Он — дрожь, которая проходит
через саму ткань небытия,
как луч, который не ищет света,
и как тень, которая не ищет тела.
Я ловлю его —
и не слышу ничего.
Но кости становятся прозрачными,
и сердце вдруг замирает,
словно само оно узнало:
всё, что оно называло песней,
было лишь эхом этой тишины.
Голос, который не принадлежит звуку,
говорит не словами.
Он говорит пустотой,
он говорит паузой,
он говорит дыханием,
которое ещё не решилось
быть вдохом или выдохом.
И когда он касается меня,
я исчезаю.
Не потому что умираю,
а потому что растворяюсь
в резонансе,
который был до всего
и будет после всего.
Это голос,
который принадлежит не миру,
а самому условию его возможности.
И я понимаю:
всё, что я писал,
всё, что я дышал,
всё, что я любил —
лишь перевод этого голоса
на язык теней.
---
Эпилог. Печать за пределом дыхания
Здесь нет вдоха.
Здесь нет выдоха.
Даже ритм 4/6, который держал
весь цикл, растворяется,
как снег, упавший в пустую чашу.
Остаётся только центр,
который не точка и не линия,
а сияющая тишина,
в которой все мои слова
становятся прахом,
и каждый прах — светом,
и каждый свет — безымянным эхом
того, что никогда не начнётся
и никогда не кончится.
Я стою в этой пустоте
и понимаю:
все поэмы были не ступенями,
а отражениями одного дыхания.
Они собирались во мне,
распадались во мне,
и теперь — замыкаются,
как круг,
который не был нарисован,
но всегда жил в глубине.
И тогда тишина кладёт
печать на моё сердце.
Не как конец,
а как знак:
ты — не автор.
Ты — пространство,
в котором сама вечность
учится говорить.
И в этом последнем молчании
я исчезаю —
чтобы снова стать
каждой звездой,
каждой тенью,
каждой трещиной пустоты.
---
Свидетельство о публикации №125090306262