Мой

Внутри меня не принадлежность "мой",
Но связанность - моя, соотносимость
Того, о чем я мыслю так, со мной -
Моя в каком-то смысле уязвимость.

Мои - работа, мама, голос, друг.
Мои "котенок", "зайка" или "Шенчик".
Мои грехи или мой "ближний круг".
Моя любовь ну и мой Бог, конечно...

Но вот когда монашеский обет -
Он тоже - мой, он тоже - мой, не так ли?
Произнесен... то связанности нет...
Иначе не обет, а часть спектакля...

Тогда свобода даже от такой
Усвоенности мной любого чувства,
Не только вещи: этот мир не мой,
Он Божий, и я медленно учусь

Передавать - и волю, как и вещь,
И даже тело - во владенье Богу.
Как это... больно... всё "моё" отсечь...
Но есть обет. И - божия - дорога.

2025-09-03

Навеяно:

"Я в 1939 году произнес монашеские обеты, через неделю попал в армию и началось армейское житие. Помню, как-то вечером я сидел и читал; рядом со мной лежал огрызок карандаша – с одной стороны подточенный, с другой подъеденный, соблазняться было действительно нечем. И вдруг краем глаза я увидел этот карандаш, и мне что-то сказало: ты никогда больше за всю жизнь не сможешь сказать: “это мой карандаш”. Ты отрекся от всего, чем имеешь право обладать... И – вам это, может, покажется совершенным бредом, но всякий соблазн, всякое такое притяжение есть своего рода бред – я два или три часа боролся с тем, чтобы сказать: да, этот карандаш не мой – и слава Богу!.. В течение нескольких часов я сидел перед этим огрызком карандаша с чувством, что я не знаю, что бы дал, лишь бы иметь право сказать: “Это мой карандаш”. Причем, практически он был мой карандаш, я им пользовался, я его грыз. И он не был мой; и вот тогда-то я почувствовал, что не иметь – одно, а быть свободным от предмета – совершенно другое дело.
Поэтому, когда мы говорим о нестяжательности, есть внешняя сторона: не копи, не покупай, не обладай; но главное: не будь связан с предметом так, что, в сущности, не он тебе, а ты ему принадлежишь, потому что всегда бывает так, что оба друг друга держат. Когда я мальчиком был, помню, бабушка мне рассказывала, как после какой-то битвы между турками и греками, где греки одержали победу, в темноте греческий солдат кричит своему офицеру: “Поручик, поручик, я взял турка в плен!”.. Тот отвечает: “Так тащи его сюда!” – “Не могу, он меня слишком крепко держит...” Понимаете, дело-то в том, что он его “взял в плен”, потому что его сторона одолела, но раз, держа его, он и сам не мог двинуться, он такой же пленник был. То же самое с карандашом: он меня держал в плену."
/митрополит Антоний Сурожский/