Академия Чародейства и Механики Каменноград. 4

Аглая крепче сжала пальцами древнюю брошь, чувствуя её тепло. Академия Чародейства и Механики… мир, где механика Яшиных блох соседствовала с жужжанием Федоровой шкатулки и интуицией Лейлы, где обычные расчеты меркли перед лицом чудес. Она посмотрела в мозаичное окно – за ним простиралась лишь непроглядная пелена, но Аглая знала, что где-то там, впереди, среди туманов и искрящегося пара, их ждет Каменноград, готовый раскрыть свои тайны. И она была готова их принять.

Мягкий толчок утих, и вагон теперь плыл, едва слышно напевая сложным басом, который, казалось, исходил из самого пола, проходя через подошвы ботинок в кости. Золотистое свечение матовых панелей усилилось, делая оттенки бархата глубже, а тени – более мягкими. Туман за мозаичными стеклами, вместо того чтобы растворяться, стал плотнее, приобретая изумрудные и сапфировые отсветы, словно они двигались сквозь гигантский, пульсирующий драгоценный камень.

Яша, наконец, сдался со своей рубиновой искрой и, кряхтя, откинулся на спинку кресла. «Да что ж оно не работает-то? Сплошной обман!» – пробормотал он, потирая палец. Лейла лишь усмехнулась, не отрывая взгляда от своего прибора. В этот момент Николай Константинович, поправив манжеты, произнес, его голос был отчетливо слышен, несмотря на легкий гул вагона: «Прибор, господа, реагирует не на грубую силу, а на настрой. Он – зеркало ваших собственных способностей, усилитель. Попробуйте не крутить его, а почувствовать».

Лейла медленно поднесла ладонь к циферблату. Искорка на ее приборе вспыхнула ярче, мерцая, затем, словно повинуясь невидимому импульсу, она медленно повернулась. Стрелки на циферблате дернулись, и на его поверхности проступила туманная, меняющаяся голографическая проекция. Это был не город и не карта, а скорее переплетение светящихся нитей, вихрей энергии, похожих на подводные течения, но одновременно – на звездные скопления. «Это… пути», – прошептала она, и её глаза наполнились глубоким, понимающим светом.

Увидев это, Яша тут же забыл о своем разочаровании. Он подался вперед, затаив дыхание, наблюдая за проекцией Лейлы. Его собственные пальцы, тонкие и ловкие, сами потянулись к его прибору. На этот раз он не пытался его повернуть, а лишь приложил ладонь, сосредоточившись. Рубиновая искра на его циферблате вспыхнула ярким, пульсирующим малиновым светом, а затем из циферблата вырвались ослепительные голографические схемы и чертежи, крутящиеся вокруг его головы, словно рой электрических мотыльков. Это были механизмы – невероятно сложные, многослойные, с мельчайшими деталями, проработанными до атома. Он ахнул, его глаза горели восторгом, и он уже не замечал никого вокруг, погруженный в этот вихрь чистого инженерного гения.

Федор, напротив, не сделал ни движения. Шкатулка на его коленях теперь жужжала чуть громче, почти сливаясь с рокотом вагона. Он лишь спокойно смотрел на свой прибор, и Аглая заметила, как рубиновая искра на его циферблате светилась не ярко, а глубоким, почти черным огнем. Стрелки медленно, словно нехотя, двинулись, и на циферблате, вместо проекции, возникли ряды мерцающих символов, древних рун и геометрических фигур, складывающихся в сложнейшие формулы, которые менялись с головокружительной скоростью. Это было послание, код, язык, который был понятен, казалось, только ему одному. Федор, не мигая, читал эти меняющиеся строки, его лицо оставалось бесстрастным, но что-то неуловимое изменилось в его взгляде – он стал еще более отстраненным, погруженным в непостижимые глубины.

Аглая ощутила, как брошь на ее груди завибрировала сильнее, откликаясь на активность приборов. Она осторожно коснулась своего циферблата. Рубиновая искра вспыхнула неярким, но устойчивым багрянцем. Когда она сосредоточилась, перед ее глазами возникла не карта и не чертеж, а тонкая, полупрозрачная вуаль, сквозь которую проглядывали образы прошлого. Отдельные моменты из истории – силуэты людей в старинных одеждах, фрагменты архитектуры, которую она никогда не видела, но которая казалась такой знакомой. Вот мелькнул тот самый шпиль башни, что она видела при отъезде, но теперь он был целым, нетронутым временем, и вокруг не