Совесть. Францишек Карпиньский

Оригинал: https://poezja.org/wz/Franciszek_Karpinski/5281/Sumienie

Franciszek Karpinski – Sumienie

Noc przyszla i z nia razem ciemna jej druzyna
Po dolach sie rozbiezy, po gorach sie wspina,
Czarnym kirem nature przykrywajac cala,
Aby slodko stworzenie zmordowane spalo.

Jeden moj nieprzyjaciel nigdy nieuspiony,
I jako do potrzeby zawsze uzbrojony,
Czuwa na mnie, sen miesza, stawia sidla w cieniu,
Zaraz mie napadajac po mym przebudzeniu.

Szczesliwy! Z ktorym rada niewinnosc przebywa,
Ona go od snow strasznych swa reka zakrywa,
A zabawne dla niego marzenia sie chwyta
I z wolna zbudzonego usmiechem swym wita.

Za lat mlodszych ja takze tak szczesliwy bylem,
Wposrod nocy glebokiej sam wesol chodzilem,
I patrzac na ten ksiezyc i na tych gwiazd zgraje,
Z pociecha-m spiewal Temu, ktory im bieg daje.

Dzisiaj je blade widze, chociaz swieca jasno;
Miedzy lzami mych oczu promienie ich gasna.
A nawet patrzyc na nie przychodzi oporem;
Wstyd mi sie pokazywac przed tym nieba dworem.

Szum wody przeszla swiata przypomina kare
I zdaje sie, ze znowu morza brzegi stare
Poddaly sie, falami zbite gwaltownemi,
Nowym grozac zalewem obwinionej Ziemi.

Ptak nocny inszym dla mnie stajac sie tyranem,
Okropny glos swoj miesza z noca i z mym stanem.
Niby mie za cos laje i cos wywoluje,
A moj mu nieprzyjaciel jeszcze potakuje.

Wezme zalosna lutnie i przez teskn e tony
Powiadam cichym scianom stan moj uprzykrzony,
Ktore, toz powtarzajac podczas tonu przerwy,
Niby sie pouczaja, com im zadal pierwej.

Prozno ogien rozniecam, co swoim plomieniem,
Co roznoscia farb swoich, co mie bawil cieniem -
Dzis mie straszy, ze wkrotce dni zemsty nastaja,
Gdzie splona suche gory, co mie otaczaja.

W takiej trwodze wygladam porankowej zorzy,
Azali mi moj smutek cokolwiek umorzy
Czas, w ktorym, powiadaja, jakas folge czuja
Ci, co slaboscia ciala zlozeni, choruja.

Juz ptaki pierwszy promien slonca przywitaly,
Gor wierzcholki ozywnym swiatlem zajasnialy,
Rolnik budzi do pracy czeladke zaspane...
I ja cokolwiek oczy przecieram splakane.

Przeciez moj nieprzyjaciel proznowac nie lubi!
Wszystkie moje rozrywki w ich poczatkach gubi,
Z gorycza miesza wszystko, co jadam i pije,
Z jego reki codziennie umierajac, zyje.

Okrutna jakas rozkosz i pocieche miewa,
Gdy widzi, jak mi czasem srogi bol dogrzewa.
Lubi jatrzyc mi rany, lubi, gdy sie trwoze,
Ale zabic mie nigdy nie chce czy nie moze.

Co mie tylko otacza, zaraza ozionol,
Boje sie slonca, chmury, wiatru, co powionol.
Smutno mrucza strumyki, ptak zalosnie spiewa,
Laka sie stala tes k na i roza niezywa.

Zaczawszy od przyjaciol, ktorych nie mam w biedzie,
Wszystko za jego wozem tryumfalnym idzie,
Wszystko grozna piorunem pooblekal chmura
I z cala mie moj tyran poklocil natura.

Sumienie! Kto ty jestes, zeby ci bezkarnie
Ujsc mialo tyle ludzi ucisnionych marnie?
Od pierwszego czlowieka, co sie w czym sis zmylil,
Prozno sie kazdy oprzec twojej broni silil.

Krwawe twoje choragwie od kolebki swiata
Rozwinawszy, wojujesz przez tysiacne lata.
Chluba nadety, lupow zwycieskich bez liku
Nawieszales po swiecie, stary najezdniku.

Czemu walczac pod haslem niezwyciezonego,
Zabiegasz az do kata ziemi ostatniego?
Strach, robiac cie bozyszczem, wspiera wielkosc twoja,
A tymes tylko mocny, ze sie ciebie boja.

Ja wydam twoj rod podly, zdejme te maszkare,
Pod ktora s dokazywal na twej slawy wiare.
Zbiore lud rozprzesch niony, dam na cie oreze,
Przynajmniej cie zawstydze, kiedy nie zwycieze.

Zmeszanie cudzo lozne wielu niecnot w ciszy
Dalo ci zycie, ktore glupstwem naszym dyszy;
Ktore, jako slabieje, gdy sie ustatkujesz,
Tak go rozbojem szlakow bitych utrzymujesz.

Kto ma mestwo poczciwe, szuka przeciwnika,
Ktory sie z nim rownymi silami potyka.
Nie zniewazaj swej broni rzezia tluszczy krwawa,
Ty napadasz bezbronnych i zowiesz to slawa.

Zyj, swieta wspanialosci! A tys ja umorzyl.
Komus kiedy darowal, choc sie upokorzyl?
Srozejesz, gdy przed toba drze ze strachu caly;
Podlys jest i dlatego w twym szczesciu zuchwaly.

A ja zlorzecze temu, ktorego sie boje!...
Sedzio, swiadku i panie, daruj glupstwo moje!
Nie przyczyniaj mi nowej do dawnych ran rany,
O grozny moj tyranie, o nieublagany!

Chcialbym zejsc z oczu twoich, moj dozorco srogi,
Ales mi do ucieczki pozalegal drogi.
Juzes mie scisnol z bliska, ziemi wywolaniec!
Zamkne sie chyba w sobie, w moj ostatni szaniec.

Tak jest, gdziem dotad jeszcze (jakbym go sie wstydzil)
Nie byl nigdy i wiernych progow nie odwiedzil;
Pojde do serca mego i tam troski moje
Na lonie przyjacielskim cokolwiek ukoje.

Pojde! Moj ten przyjaciel, moj ten zawolany,
Kiedym tak w domu jego dawno pozadany,
Nazwie to dniem szczesliwym, goscina przyjemna;
Odpoczne w sercu moim i serce me ze mna.

"Zostancie przy drzwiach, troski, tes k ne zamyslenia,
Narzekania tajemne i glosne jeczenia!
Ja sam tylko tu wnide, w te pociechy brame,
Do was juz nie powroce, zostancie tu same."

Jam to mowil - a los moj poszedl swoja droga.
Zdrada jest, w posrodku mnie oszukanym srogo!
Moj glowny nieprzyjaciel, nie wiem, jakim ksztaltem
Opanowal me serce i mieszka w nim gwaltem.

Marna moja nadziejo! Jedno miejsce bylo,
Co mi za ostateczne schronienie sluz ylo.
Moj tyran w calym swiecie jak w swoim sie krzata;
Mnie malego w mym sercu pozazdroscil kata.

Och, on tu, widze, nie sam, jakze sie rozrodzil?
Cela swoja rodzine na moj koszt pozwodzil.
Zdaja sie byc bezpieczni jak w swojej stolicy,
Maja ksztalt towarzystwa, chociaz wszyscy dzicy.

Oczy krwia zaplynionc, najezone wlosy,
Pozor wszystkim zabojczy i chrypliwe glosy.
Twarz sniada, wysuszona, kolor w ustach siny,
Podobni jak gadzina bywa do gadziny.

Wolaja sie imiony swego pokrewienstwa,
Sa miedzy nimi bracia, siostry i malzenstwa.
Plec biala, zamiast wdziekow i powabnych oczy,
Ma surowosc na twarzy, weze u warkoczy.

Wszyscy sie pilna swoja robota krzataja:
Ci brudny jakis napoj z gorycza mieszaja,
Ci na dlugim rejestrze licza jakies kryski,
Ci na mnie kreca lyka, ci ostrza pociski.

"Serce moje zdradliwe! Czyz nie ja to pierwszy
Do domu twego bylem? Czyz nie ja ci szczer szy
Niz li ci, co nastaja na dziedzine moje?
Tyrani cie obsiedli, ja u proga stoje.

Ja od ciebie wzgardzony! Ktorym sila cala
Zawsze sie o to staral, czegos tylko chcialo;
Ktorym ci tyle razy sluzyl z zdrowia strata!
Ktory sie tak szanowal." A serce mi na to:

"Gosciu moj ty niewczesny! Cozem temu winno?
Wtenczas, gdy cie wiazano pielucha dziecinna,
Usluzny kaplan ten twoj domek ochendozyl
I tron Bogu wielkiemu w posrodku polozyl.

Jam czulo, kiedy wchodzil Pan nieogarniony:
Najpierwej wskros mie przejal strach upokorzony,
Potem niewymowiona wonnosc weszla tlumem
I z nia cichosc gleboka. Bog nie idzie z szumem.

Ogien na wielu miejscach domu tego blysnie,
Potem sie nawal swiatla bialego nacisnie,
Potem mie ogarnela milosc jakas swieta
I mdle zmysly zalala slodycz niepojeta.

Boze, ktuz Cie obaczy? Jam Cie tylko czulo!
Tak jest, gosciu, mieszkal Bog, ale sie popsulo
Z czasem wszystko, nog Jego slady poscieranc
I wyszly z domku twego cnoty zaplakane.

Prawda, zem predko mego szczescia zapomnialo
I poszlo, gdzie zepsute prowadzilo cialo.
Ale ci na to rozum udzielony z gory,
Zebys nim byl hamowal zla sklonnosc natury.

Czemuz tak latwo zadzom moim pozwalales?
Jezelim bylo slepe, to ty swiatlo miales.
Teraz moje i twoje zgube widzisz jasnie;
Zla iskra i dom spali, i sama zagasnie.

Na kogoz skargi twoje rozkladasz i zale?
Tys winniejszy nade mnie, zes rzdzil niedbale.
A ci, ktorych twoimi zowiesz tyranami,
Sa wlasnym naszym plodem, naszymi synami.

Rozum zbestwionych zadzy poneta ujety,
Zapomnial stanu swego, zlaczyl sie z bydlety.
Jakaz z takiego loza pociecha byc miala?
Pomieszana natura straszydla wydala..."

Dopiero nedzne serce z wolna mie uczylo,
Jak mi sie to jaszczurcze gniazdo rozrodzilo.
Przypominalo wiernie czasy, znaki, ziemie,
Zem wreszcie przekonany uznal swoje plemie.

* * *

Boze! Jam Cie najpierwej poznal po dobroci!
Twoje niebo, chociaz sie dla czlowieka sloci,
Zablysniesz jasnym sloncem rozbiegn a sie wody.
Wyjdzie niespodziewana plennosc sposrod szkody.

Ty masz rozkosz jakas swiadczyc dla stworzenia!
Rozradzasz, uszczesliwiasz ludzkie pokolenia.
Jak gdyby dobre dzieci juz Ci sie przebrali,
Mnie sie tylko najgorsze z Twej reki dostali.

Nie mrucze na te moje najostrzejsze stroze,
Ty z posrodka tych kolcow mozesz dobyc roze.
Ale niechby powolniej, niechby z mniejsza wladza,
Niech mi cokolwiek miejsca w sercu moim dadza.

Jakby o Tobie nigdy, zes jest, nic wiedzieli,
Znencaja sie synowie nad krwia, z ktorej wzieli.
Wstyd mi przed mymi dziecmi padac na kolana
Pozwol, ja sie powroce do dawnego Pana.



Перевод выполнил Даниил Лазько с польского языка на русский язык :

Совесть.Францишек Карпиньский

Ночь пришла, и с нею вместе тёмная свита её
По долинам разбежалась, по горам ползёт,
Чёрным крепом всю природу укрывает тьма,
Чтоб уснуло сладко всё, что утомилось за день.

Лишь один мой неприятель вечно бодрствует,
Словно к битве снаряжённый, не смыкает глаз,
Надо мной стоит, мой сон тревожит, ставит сети,
И едва проснусь — уж нападает на меня.

Совесть! Кто ты есть, что безнаказанно
Столько душ измученных в плену твоём томится?
От первого, кто согрешил когда-то,
До гордеца, что счёт победам потерял.

Зачем под стягом Бога всемогущего
Ты мчишься до последних рубежей земных?
Страх возносит идолом тебя в величье,
Но силён ты лишь покуда мы боимся.

Я открою род твой низкий, сорву личину,
Под которой славу ты свою возвысил.
Соберу народ рассеянный, дам оружье в руки,
Иль стыдом покрою, коль не одолею.

Смесь прелюбодейных пороков во тьме
Тебя родила, ты кормишься безумьем нашим.
Слабеешь ты, когда мы в добродетели пребудем,
Но разбоем троп нас держишь в страхе.

Кто отвагой честной обладает — ищет равного,
Чтоб сразиться силой, где исход неведом.
Не позорь оружья своего резнёй безликой —
Безоружных мучишь и гордишься тем.

Жива ль святая красота? Но ты её сгубил.
Кого ты пощадил из тех, кто слёзно умолял?
Ты свиреп, когда дрожу я в страхе ночью;
Ты подл — и оттого в злорадстве упиваешься.

А я клену того, кого страшусь!...
О Судия, о Свидетель, о Владыка, прости!
Не прибавь к старым ранам новой боли,
О грозный мой тиран, о неумолимый страж!

Хотел бы скрыться я от глаз твоих суровых,
Но все пути к побегу ты мне преградил.
Ты сжал меня в объятьях, изгнанник проклятый!
Запрусь в себе самом — последний мой оплот.

Туда, где не ступал я никогда доселе,
Где не касался я заветных тех дверей.
Войду я в сердце, где печали утолю,
На груди у друга верного вздохну.

Иду! Мой друг желанный ждёт меня,
В обители своей, где место мне готово.
Он назовёт сей день счастливым, благостным;
Отдохну я в сердце — сердце же со мною.

«Останьтесь у порога, скорби и печали,
И жалобы, и стоны, что так долго звучали!
Один войду я в эти врата покоя,
К вам не вернусь — останьтесь за стеною».

Так молвил я — но рок пошёл иной дорогой.
Измена! Я предан изнутри жестоко!
Мой главный враг, в обличье неизвестном,
Завладел моим же сердцем полновластно.

Надежда тщетна! Лишь одно убежище осталось,
Где думал скрыться я в приюте тесном.
Мой тиран весь мир, как дом свой, обживает,
И малый угол в сердце мне не оставляет.

О, вижу — он не сам, как разросся род его!
Всю родню свою ко мне он переселил.
Вольготно им, как в стольном граде безопасном,
Сообщество держат, хоть дики все и страшны.

Глаза налиты кровью, волосы торчат,
Убийственный их вид, и голос хрипл.
Лица смуглы, иссохши, синева на устах,
Как змеи-гадюки вся родня в чертах.

Кличут друг друга именами родства,
Есть братья, сёстры и супруги в племени злом.
Жёны вместо прелестей и взоров нежных
Суровость на челе несут, змей в косах вьют.

Все заняты трудом своим усердно:
Те варят зелье горькое с отравой,
Те счёты долгие ведут моих прегрешений,
Те вьют верёвки, те точат стрелы.

Лишь сердце бедное моё поведало,
Как гнездо гадюк во мне возникло.
Оно мне верно вспомнило дни, знамёна, земли,
И, убеждённый, признал я род свой смиренно.

* * *

Боже! Знал я прежде Твою благость!
Небо Твоё, хоть для всех сияет,
Вспыхнет солнцем — воды отступают,
Из беды нежданной всходит изобилье.

Ты находишь радость в служенье тварям!
Ты даришь веселье и счастье роду людскому.
Словно добрые чада Твои иссякли,
Мне же худшие достались из руки Твоей.

Не ропщу на стражей сих суровых,
Ты из терний можешь розы извлекать.
Но помедли малость, убавь немного силы,
Дай хоть место малое в пустыне сердца.

Словно не ведая, что Ты еси, о Боже,
Чада терзают кровь, из коей сами вышли.
Стыдно мне пред детьми моими пасть на колени,
Дозволь — вернусь к Господу прежних дней.



 Анализ стихотворения

Полный текст стихотворения значительно расширяет его тематическую и эмоциональную глубину. Теперь, с учётом всех 39 строф, можно сделать более полный анализ.

 1. Тема и идея
Основная тема остаётся неизменной — совесть как неумолимый внутренний судья, но полный текст раскрывает её в более сложной и многослойной перспективе:
- Совесть как враг и божественная сила: В первых 18 строфах совесть предстаёт как "неприятель", "тиран", который мучает героя, отравляя его связь с природой и миром. В строфах 19–34 она подвергается критике: герой пытается "разоблачить" её, обвиняя в подлости и несправедливости, но это лишь усиливает его отчаяние, так как совесть непобедима.
- Попытка бегства в сердце: В строфах 25–29 герой ищет убежище в своём сердце, надеясь найти там утешение, но обнаруживает, что совесть уже "захватила" и это последнее прибежище. Это усиливает драматизм: нет спасения даже в собственной душе.
- Греховность и её последствия: Строфы 30–34 изображают совесть как порождение грехов ("гнездо ящериц", "родня" с демоническими чертами). Это метафора пер10. Религиозное искупление: В финальных строфах (35–39) герой обращается к Богу с мольбой о прощении, признавая свою вину и связь с грешным "родом" человечества. Это завершает арку от отчаяния к надежде на милость Бога.

Идея стихотворения — совесть как божественный инструмент, который, хотя и мучает человека, ведёт его к осознанию греха и возможности искупления через веру. Это глубоко христианская тема, отражающая мировоззрение Карпинского как священника и поэта.

 2. Структура и форма
- Строфика: 39 катренов с парной рифмой (AABB). Пробел ("***") перед последними четырьмя строфами обозначает переход от внутреннего конфликта к молитве.
- Язык и стиль: Язык сентиментальный, богатый метафорами ("гнездо ящериц", "змеи в косах", "розы из терний"). В новых строфах появляются более резкие образы (совесть как "идол", "разбойник"), что усиливает её демонизацию, но финал возвращает к религиозной гармонии.
- Ритм: Силлаботонический, с цезурой, создаёт эффект торжественного монолога, переходящего в молитву.

 3. Художественные средства
- Метафоры и аллегории: Совесть — "тиран", "неприятель", "идол", "разбойник"; её "родня" — грехи, изображаемые как монстры с "кровавыми глазами" и "змеями в косах". Сердце — "последний шанец" (укрепление), но и оно захвачено.
- Контраст: Невинность юности vs. греховность зрелости; внешний мир (природа) vs. внутренний (сердце); отчаяние vs. надежда на искупление.
- Религиозные образы: Бог как источник света и доброты, совесть как Его орудие, грехи как "страшила" из "смешанной природы".
- Эмоциональность: Сентиментализм проявляется в личных жалобах, слезах, мольбах. Новые строфы добавляют драматизм (попытка бунта против совести) и надежду (обращение к Богу).

 4. Контекст и значение
Полный текст подтверждает, что "Sumienie" — это шедевр польского сентиментализма XVIII века. Карпинский, вдохновлённый идеями Руссо и Янга, создаёт психологический и религиозный портрет человека, разрываемого чувством вины, но находящего путь к Богу. Новые строфы (19–34) усиливают драматизм, показывая тщетность попыток сопротивления совести, что делает финальное обращение к Богу более мощным. Это произведение предвосхищает романтизм с его акцентом на внутренний конфликт и духовный поиск.

Более подстрочный перевод сделал Даниил Лазько :

Ночь пришла, и с ней вместе тёмная её свита
По долинам разбежалась, по горам взбирается,
Чёрным крепом природу покрывая всю,
Чтоб сладко спало создание уставшее.

Один мой неприятель никогда неусыпный,
И как для нужды всегда вооружённый,
Бдит надо мной, сон мешает, ставит силки в тени,
Сразу нападает на меня после моего пробуждения.

Совесть! Кто ты есть, чтоб тебе безнаказанно
Уйти могло столько людей угнетённых жалко?
От первого человека, что в чём-то ошибся,
Гордостью надутый, трофеев победных без счёту.

Зачем под знаменем непобедимого Бога
Ты мчишься до последнего уголка земного порога?
Страх идолом тебя возвышает в величье своём,
Но силён ты лишь тем, что боятся тебя мы вдвоём.

Я выдам твой род подлый, сорву эту маску с лица,
Под которой ты славу свою возносил до конца.
Соберу я народ разбежавшийся, дам им оружье в бой,
Иль стыдом тебя покрываю, коль не победю я твой строй.

Смесь прелюбодейных пороков в тиши родила
Тебя, что живёшь от глупости нашей, дыша.
Ты слабеешь, коль мы успокаиваемся в добре,
Но разбоями троп ты держишь в своей игре.

Кто честной отвагой владеет, тот ищет врага,
Чтоб силой равной сойтись, где борьба не легка.
Не позорь своё оружие кровавой толпы резнёй,
Ты безоружных терзаешь и славишь себя той ценой.

Живи, святая краса! Но ты её погубил.
Кого ты, скажи, пощадил, хоть он слёзно молил?
Ты яришься, когда я дрожу от страха в ночи;
Ты подл, и оттого в своём счастье так горячо злишься ты.

А я проклинаю того, кого сам же страшусь!...
О Судья, Свидетель, Владыка, прости мою грусть!
Не добавь к старым ранам новым бременем боли,
О мой грозный тиран, о неумолимый в неволе!

Хотел бы я скрыться от глаз твоих, страж суровый,
Но ты все пути для побега загородил мне сурово.
Ты сжал меня близко, изгнанник земли роковой!
Запрусь я в себе, в мой последний, отчаянный бой.

Да, там, где я стыдился ступить до сих пор,
Не бывал никогда, не касался тех верных затвор.
Пойду в своё сердце, где скорби мои утолю,
На груди друга верного хоть немного вздохну.

Пойду! Мой друг, мой желанный, меня там ждёт,
В доме его, где так долго мне места оплот.
Он назовёт этот день счастливым, приютом благим;
Отдохну в сердце моём, и сердце моё — со мной им.

«Останьтесь у двери, заботы, тоски и печали,
Скрытые жалобы, стоны, что громко кричали!
Я один войду в эту браму утех и тепла,
К вам не вернусь я, останьтесь одни у крыльца».

Так говорил я — но рок мой пошёл своей тропой.
Измена! Внутри меня предан я с болью такой!
Мой главный враг, неведомо в каком он обличье,
Овладел моим сердцем и правит им с силой в величье.

Надежда моя тщетна! Одно лишь осталось мне место,
Где думал я скрыться, где было убежище тесно.
Мой тиран по миру всему, как в своём, хозяйствует он;
Малый угол в сердце моём позавидовал он.

О, вижу, он здесь не один, как же он разросся?
Всю свою родню на мой счёт он сюда перенёсся.
Они вольны, как в своей столице, в безопасности тут,
Товарищество держат, хоть дикость их всех обуяет.

Глаза их кровью налиты, волосы дыбом стоят,
Убийственный вид у всех, и хриплый их глас.
Лица смуглые, иссохшие, синь на губах,
Словно змеи гадюки, родня их в змеиных чертах.

Они кличут друг друга именами родства своего,
Есть братья, сёстры, супруги в их племени злом.
Женщины, вместо прелестей и глаз, что пленяют,
Суровость на лицах несут, змеи в косах витают.

Все заняты делом своим, трудятся с жаром они:
Те грязный напиток мешают с горечью дни,
Те счёты ведут на длинном реестре обид,
Те верёвки вьют, те стрелы на меня точат вмиг.

Лишь сердце жалкое моё меня учило,
Как это гнездо ящериц во мне разрослось.
Оно мне верно вспоминало дни, знамёна, землю,
И, убеждённый, я признал свой род смиренно.
* * *
Боже! Тебя я прежде знал по доброте твоей!
Твоё небо, хоть и сияет для людей,
Вспыхнешь солнцем ярким — воды разбегутся,
Из беды нежданно взойдёт плодов обилье.

Ты находишь радость в служении созданьям!
Ты веселишь, ты счастье даришь поколеньям.
Словно добрые дети твои уж все иссякли,
Мне же лишь худшие достались из руки твоей.

Не ропщу я на этих строгих стражей моих,
Ты из терний можешь извлечь розы цветы.
Но пусть бы помедленней, пусть бы с меньшей силой,
Дай хоть немного места в сердце мне пустынном.

Словно не зная вовсе, что Ты есть, о Боже,
Сыны терзают кровь, из коей сами вышли.
Стыдно мне перед детьми моими пасть на колени,
Позволь, вернусь я к Господу былых времён.