***

ЖЕСТОКОСТЬ
РАССКАЗ
Село наше, большое, красивое, утопающее в зелени южных садов, и так далее, и тому подобное, если даже не в этом дело, каждый кулик своё болото хвалит, расположилось на высоком берегу горной речушки, которая удивляет всех своих жителей своим безрассудством. Летом она, торопясь с Тянь-Шанских отрогов, проявляет такое благородство, такую любовь к окружающему миру, что человек, не проживающий здесь, обязательно скажет следующее: не речка, а рай земной. Но это только летом. Загляни он в конце марта на этот рай, ни за что не узнал бы его.
Таяние снегов, начинающееся где-нибудь в конце марта, наполняет её доверху. Она становится пузатая, горбатая, широкая и глубокая. А капризная – боже упаси! Дорожка, ведущая вниз, к речке, исчезает под огромными ледяными волнами, подходившими вплотную к хатёнкам,, построенным ещё в прошлом веке из глины и соломы, т.е. саманные, но таким устойчивым к разрушению, что стоят они на земле милосердной до сих пор, так сказать, живучие до потери пульса.
А в них, в этих саманушках, живут люди, между прочим добрые, справедливые и приветливые. Правда, последнее время покоробило добрые устои и традиции, но только не здесь. Люди, не смотря, ни на какие издевательства жизни, остались людьми, понимающими не только друг друга, но и природу, которая является неотъемлемой их частью.
Горы здешние, богатые на разные фрукты – ягоды, не раз спасали от бед население, оказавшееся на краю гибели. А такие времена в России к сожалению, так часты, что кроме них людям нечего и вспомнить. Зато голодные, холодные, лихие, остаются в памяти на века. Было так в гражданскую войну, было в отечественную, и девяностые показали себя не с лучшей стороны. Старшее наше поколение помнит, как выживал народ, когда было невмоготу ни малым, ни старым.  Босые. Раздетые. Да ещё и есть нечего. Тридцать девятый, сорок третий, сорок седьмой!  Они так застряли в умах народа, что он, бедняга, передаёт их события из поколения в поколение, чтобы никто не забывал, как бедствовало население Руси в разные времена своего существования.  И не удивительно, когда слышишь рассказы-были, что ходят тысячелетиями по русской земле, да такие диковинные, что слушать страшно. Так давайте же ещё раз обратимся к тем временам, что прославили себя бесславием, а народ любовью к жизни и уважением друг другу.
Вот один из них. Его передала мне моя подруга из Тамбова. Зовут её Валентина. Живёт она в селе на Тамбовщине, которое называется так же, как моё, родное – Осиновое. И так – саму соль.
В сорок первом началась Великая, Отечественная Война. Осиновские жители, ещё не оправившиеся от 1939 года, когда село похоронило тридцать процентов пожилого населения и детей, пришёл сорок третий. Горячие ветры с Китая выжгли все посевы зерновых, которые были основным продуктом питания колхозников. Подсолнечник, не смотря на свою неприхотливость, даже не оторвался от земли. Кукуруза не выпустила ни одного початка, не говоря уже о картофеле. Бабы голосили, потеряв надежду на выживание. Дошло до того, что им приходилось кормить своих детей крысиной похлёбкой, тем спасая ребятишек от смерти. Надо было жить. Надо было выживать во что бы то ни стало! И мамы, молодые женщины, уходили из жизни, оставляя детишек, потому что сами крысятину не ели, не могли! Но детки не знали об этом!  И это было, было на самом деле!  Страшнее не придумаешь. Так было!
Андреевский бассейн. Места у самого подножия Тянь-Шаня. Осиновое. Дед Ползюк с ночи задумал идти в Ерёмкину щель, где глубокие подземные родники били трёхметровыми струями, угощая пришедших селян чистейшей, холодной водой.
- Наверняка там что-то да выросло, - думал он, надеясь на лучшее. Яблок в щели каждый год видимо-невидимо! А калина! А дикая груша! Заросли боярки. Неужели и там ничего нет! Не должно. Возьму винтовку. Может, какую птицу подстрелю! Семья совсем захляла.  Сноха не сёдня-завтра сляжет. Тогда – хана. Надо идти. Старый. Дойду ли? 73! А кто? Надо!
Встав до свету, насыпал в карман две горсти жареного пшена,
оставшегося с того года, снял со стены ружьё и вышел во двор. Дело было к августу. Жара стояла под сорок пять. Жены, Степаниды, дома не было. Она с вечера ушла к старшей дочери. Внук не поднимался уже с постели. А потому останавливать деда было некому. Внучата спали. Невестка легла после полуночи, потому и не услышала, как уходил. Деду было радостно. «Вырвался! Может, чем и помогу», - думал он, проверяя заряд в ружье.
К семи часам дед был уже у ключей, что еле-еле бежали по камням, сливаясь в одно русло, образуя речку, о которой я рассказывала раньше. Дорога вела вверх, на гору и дальше. Дед остановился. Посмотрел назад. Село, раскинутое в длину на три километра, было похоже на утку. Он ухмыльнулся.
- Надо же! Пришло в голову. И вправду, как утка. Глубоко вздохнув и поправив на плече ружьё, пошёл дальше. Солнце яркое, огненное, поднималось над горами, устремляясь в потерявшее синий цвет, небо.
- Да, - подумал старик, - жаркий будет денёк. Ничего. Пробьёмся. Сыны вон где воюют. Под Прагой! С боями. Бросили одного. Вот и делай теперь, что хочешь! Хоть так поверни, хоть эдак. А ничего не получается. Всё уже выгорело. Просился же! Возьмите на фронт. Стреляю. И здоровье – слава богу. И что! Военком такой грамотный. Выйди, говорит, дед! Не мешай работать. Он, видишь ли, работает. А другие, сидьма сидят. Нехорошо получается. Тут вот хуже, чем на фронте. Деток – куча. А кормить некому.
Размышления начали надоедать. Стайка куропаток вспорхнула прямо из-под ног. Дед вытащил из кармана старенького пиджака сетку. В молодости он лучше всех ловил птиц такой же сеткой. Друзья завидовали. А сейчас! Тьфу. Он сплюнул на край дороги, взглянул вперёд. Оставалось идти километра полтора. От сильной жары пожелтели осины. Берёзы ещё стояли, но кроны выглядели так, как будто их опрыскали ядовитым раствором, и теперь они, постояв на горячем солнце, потеряли зелёный цвет,
Незаметно дед подошёл к спуску в щель.
- Вот и дошёл, - произнёс он радостно, - есть ещё порох в пороховницах.
Ерёмкина щель поразила деда таким унынием, что он растерялся и стоял, как вкопанный. Деревья, пышные в прошлом, были полностью обглоданы лосями. Листва была, видимо, хорошей, и лоси здесь тырловались. А ушли совсем недавно. Их свежие следы не были ещё наполнены водой. Однако, фонтанов дед не увидел. Очнулся. Посмотрел направо. Ничего! Ни яблок, ни груш. Прошёлся туда, сюда, опять ничего. Сел на пенёк. Нагнув голову, заплакал. Слёзы, старческие, скупые, катились из глаз по одной и тут же высыхали, охваченные жаркими лучами солнца.
Дед сидел бы ещё долго, если бы не встревожила его крупная змея с красной головкой, оказавшаяся у его ног. Совсем не боясь человека, она с гордо поднятой головой, ползла через его сапог по своим делам.
Старик с какой-то брезгливостью смотрел на гадину, давая ей спокойно уползти.
Вот тварь, ползёт же, не понимая, где она находится. А я мог бы тебя прихлопнуть, и спокойно, да некогда мне с тобой возиться, - подумал он. Да и зачем? Русские змей не едят. Это китайцы! Те всё к рукам прибирают. Нехай ползёт. Кажется, не гадюка. Что-то тяжело кольнуло душу, как будто близкая опасность смотрела в неё. Дед поднял голову и замер! На склоне ущелья стояло три волка.
Впереди выделялся вожак, широкогрудый серый, с тёмными полосами по бокам. Второй – видимо, самка. Шерсть её, дымчатая, дыбилась на ухоженном теле и сияла на солнце голубым отливом. Чуть поодаль стоял молодой волк. Он постоянно менял своё местоположение. Молодость не позволяла стоять на одном месте. У ног самки копошился небольшой выводок. Волки медлили, не решаясь напасть на человека.
Старик схватил ружьё. Прицелился. Звуки выстрела полетели эхом через всё ущелье. – Чёрт! – вспылил дед, - не попал!  Надо же! Волки завертелись кругом. Дед торопился перезарядить ружьё. Одним рывком вынул нож из голенища. На всякий случай. Теперь он целился в волчицу.
Она стояла рядом с волчатами, как будто прикрывала их своим телом. Снова грянул выстрел. Дед видел, как волчица стала оседать на передние лапы. Старый волк заметался вокруг стаи. Молодой, почуяв кровь, завыл и рванул вверх по хребту. Дед встал, не отрывая глаз от волков, попятился к старой ольхе, на случай нападения. Но волк, зарычав громко и жалобно, медленно пошёл вслед за молодым, уводя выводок от беды.
Вскоре наступила тишина. Дед, оставив место пребывания, пошёл вверх. Волчица была мертва. Старику было больно. Теперь он шёл, ничего не думая. Ничего. Тропинка вела старого человека к роднику. Туда он и шёл, ни на что уже не надеясь. Через некоторое время показались родниковые заросли, а среди них блеснули на солнце жёлтые, с красными бочками, яблоки. Дед прибавил шаг, осторожно посматривая по сторонам, обошёл кусты, вглядываясь в каждый из них.
- Ушли, - решил он и начал пробираться к яблоням, ломая ветки лозника. –Ого! Да тут бричку бы, хватило бы на всех.
Быстро набрав две холщовые сумки, дед вышел на старую дорогу, покрытую сухим кураём. Присел. Надо отдохнуть. Впереди дальняя дорога.
Вдруг издалека послышался скрип телеги и покрикивающий на лошадей голос мужика.
Интересно! – подумал дед. Сюда никто не ездил. И вот – на тебе! Яблоки! Да ещё сколько!
Мужик подъехал, как будто с воды вынырнул.
- Здорово, дед!
- Здорово!
- Яблоки собирал?
- Собирал! Там их уйма! Давай, доберём! Жалко бросать.
Мужик сошёл с телеги. Вскоре бричка была наполнена доверху. Оба мужика были рады до слёз. С горы до самого её подножия они шли пешком. И только, ступив на основную дорогу, сели на бричку. Деду повезло. Мужик оказался ему дальним родственником. Он недавно пришёл с фронта без руки и теперь был на селе ещё одним мужчиной.
На этом можно бы было и закончить сказ, но тогда бы остался он куцым, не законченным. Прошло немного времени.  Люди пережили тяжелейшую для народа зиму. В селе родном не осталось даже крыс. Вымирали семьями. Многие послевоенные дети, в том числе и я, не знают своих бабушек и дедушек. Они ушли из жизни, отдавая последние крохи своим деткам, чтобы те выжили и продлили род русский.
Дед Ползюк дожил до нового лета. Силы его не покинули старческое тело. Не захотели обижать старика. И сноха, и внуки, и жена – все остались живы. Весною уже появилась кислинка, купыри, калачик. Люди, ушедшие в Сибирь, приехали оттуда с продуктами. Но другая беда, старая обида, отняла у деда радость. Но давайте, всё по порядку… 
Наступало лето. Колхозники умудрились сохранить семенной запас и отсеяться по осени. Всходы получились хорошие. Озимые выдержав все морозы, теперь стеной стояли на полях. Осиновцы не скрывали радости, надеясь на лучшее. О случае с волком дед начал забывать, а к лету совсем забыл. Однажды среди ночи он проснулся от стука за окошком. Собаки во дворе не было. Она давно ушла, куда глаза глядят и не вернулась.
Подойдя к окну, дед увидел какую-то тень, пробежавшую от дровника к дверям.
-Кому-то не спится, - выдохнул дед и пошёл к двери. Открыв засов, увидел собаку. Вернулся. Взял ружьё. Чёрное тело взвилось, перемахнув изгородь. Стало тихо.
- Волк! Неужели волк! – подумал дед, возвращаясь в хату. – Может и волк. Коварства в них хоть отбавляй. Не считаются ни с кем. Дитя могут загрызть. Бывало и такое. Надо сказать, Степаниде, чтоб были осторожны.
В следующую ночь приход волка во двор повторился. Теперь старик был убеждён, что это волк, и именно тот, прошлогодний, который потерял волчицу. Охота ночью продолжалась около недели. Но результатов никаких не дала. В воскресенье, Степанида, жена деда, поднялась по темну. Летом работы не початый край. В одном углу заканчиваешь, а в другом – голову сломить можно. Выйдя на улицу, Степанида была ошеломлена увиденным. В пяти шагах от неё сидел волк! Он медленно поднялся, потянулся, готовясь к прыжку. Женщина успела закричать.
Дед, схватив приготовленную винтовку, выскочил во двор. Но тело волка уже мелькнуло над изгородью. Степанида лежала на земле, вся в крови, с изорванными ногами и животом.
- Я убью тебя! – крикнул дед вслед убегающему волку.
Степанида долго болела. Умирать не хотелось. Пережить голод и умереть от волка! На следующий год её не стало. Дед несколько раз выходил в горы, искал своего обидчика, но так и не нашёл. Он дождался двух своих сыновей с войны и после этого прибрался сам. Уж очень ему надоело жить без Степаниды, видя перед собой образину ненавистного серого волка.
15.01.24г.
Кубань. Ловлинка.