Верь

Пятно всемирного потопа
на отсыревшем потолке
мне очертание озноба
напоминает при глотке

прохладно-розовой микстуры
из удивительных веществ —
продукта зерновой культуры
мистических не злых существ.

И час, накопленный за сутки,
как двадцать пятый кадр в кино;
и подсознательно, и жутко
пугает стуками в окно,

и шорохом из зазеркалья,
где наши с вами двойники
возвышенно, принципиально
читают вслух черновики.

Я — бред; я — Один, Яхве, Будда.
Я — сумасшедший человек,
во мне весны четыре пуда
и декабря колючий снег.

Мне поликлиник кафель бледный
мерещится. И прутья рук
распятых, вскинутых, безвредных
над папкой доктора наук,

как ветки, шелестом качают
простуженную ветром рябь
сознания, ума — и чая,
что остывает между баб —

румяных санитарок смеха
и шоколадных сладких слов.
— О, Господи, опять поехал
чердак реальности, основ.

Короче, Склифосовский умер.
Трагикомедия ролей
не продолжается. Я в шуме
от гайморитовых дождей

читаю старые романы
растрёпанных, но мудрых книг.
И вроде утро без обмана
приходит, как культурный бзик.

Приходит, чтобы рассмеяться
по-доброму, беззлобно — и,
велит мне целый день валяться
среди прекрасной чепухи.

Велит — уходит осторожно,
прикрыв тихонько пяткой дверь.
И вновь мне кажется, что можно —
что всё возможно — просто верь.