Реплика о поэзии Сергея Пагына...

  Сергей Пагын живёт, кажется, всё время на границе видимого и невидимого. Это его почти постоянное, укреплённое и укрупнённое зрением и сердцем состояние. Ни у кого из современных поэтов мы не встретим такой меры развоплощения материального, метаморфоз превращения предметного в свет, дух, пустоту. Всё, чего он касается, легчает под его зрением. Нет тяжёлой лепки вещного мира, человека. Не случайно ключевыми словами его лирики являются небо, воздух, пространство, дух, свет, проём, окно, пустота, ветер, поле, даль, тень, дым, слух, зрение, бездна, тишина, высота… Его больше интересует не плоть видимого, а его дух, внутренняя сущность. Поэтому так часто он смотрит сквозь. Он собирает в поэтическом слове то, что стоит между грубым предметным и им самим. Оттого его внешне предметная поэзия обеспредмечивается, легчает, воспаряет, а внешне наполненное «глиной» готово сорваться с места и лететь, раствориться, истончиться, перейти в другое энергетическое состояние. Он словно всегда из нашего мира смотрит в мир иной, запредельный, невидимый нами. И рубаха, которая светится на верёвке, кажется ему окном в невозможное, неким открывшимся ему космическим порталом… Одновременно понятия беспредметные оживают и овеществляются в его поэзии, и мы читаем у него, как «носятся по воздуху слова», как «сквозь щели вечностью сквозит», как «время становится сердцем и светом, ход свой сквозной прекратив»… Смерть у него наполняется упругой жизнью, а жизнь, как свет, как вода, как ветер перетекает в иное бытие: «А мама в мае стала //молодой светящейся водой».

Воду льёшь, а она темна,
воду пьёшь, а она сияет.
Просыпается ото сна,
о тебе ничего не знает.

И целуешь её в уста,
и сияет она, покуда
постигаешь ты без труда:
человек – соучастник чуда.

***
В апреле воздух держится на сваях,
они прозрачны, тронешь – и поют.
И я иду меж ними, забывая
и зимний быт, и сумрачный уют.

И я иду, держа фольговый конус
с мороженым, и можно просто так
сесть в облако – в серебряный автобус,
направившись в небесный луна-парк.

А в нём стрижи катаются на горках,
и аистов кружится карусель…
И всё же, всё же - на земных задворках
звучит сильней ольховая свирель,

звучит темней,
звучит родней и горше.
Так, помнится, горчила кожура
печёных обжигающих картошин
весною из отцовского костра.

***
Всего лишь в полушаге мир иной -
жучиный, птичий, рыбий, травяной,
в неравное движенье погружённый,
в пуху, в хитине, в перьях, в чешуе,
в стихиях разных – воздухе, земле,
воде, до дна лучами осветлённой.

Спокойная разумная трава,
пронзённая стрижами синева,
и день пока что отличим от века…
Но свяжет всё в единый рай и ад
присутствие безмолвное и взгляд
присевшего на камень человека.