Из идиотского. Письмом

Всеми любимая Настасья Филипповна!
Morgen, Abend - исходя, какое у Вас Zeit
И что на столе стоит: заварка ли-липовая,
Настойка с ку-кузнечиков или самосад -
Предполагаю при мышлении клиповом,
Что Вы далеко и вообще не хотите назад.

А мне, милейшие, бокалец полу-седого!
До Швейцарии в этот злосчастный раз
Не добрался, но тут рядом. В силу долга
Оповещаю в письме, расстилая матрас.
Ситуация идиотская. Какая-то каморка.
В общем, пока не признали, что князь.

Представьте, здесь повсюду белые мыши!
И они все свободны! Это некий эксперимент.
Правда, одна объявила себя гигантом мысли,
А вторая упала со стула и такая: «Я - мент!»
Не знаю, чем кончилось. Пока они вышли.
Но третья с угла: «Лови бл*ть момент!»

Сегодня, кстати, обедал с товарищем Горби -
Параноя, чувство вины и ужасный акцент.
Молвил, что Россией сейчас правит гоблин,
А его самого взяли комбайнёром в ЦЕРН.
Понравился. К обращению в остатке голом
Всегда добавляет, робея, «херр».

Потом видел тут одного - тот ещё крендель.
«Я есть, - плевался он, - der kleine Prinz!»
Ходит в папахе и всем тыкает палец средний,
Подбирая то фантик, то гнутый шприц.
«СПИД, - чешет, - уже не тот. И я последний,
Кого видит мусор среди этих серых лиц!».

К слову о лицах. Ваш благодетель Рогожин
Окстился и даже возглавил какой-то театр.
Сменил фамилию. Теперь он у них Пригожин.
Но, поговаривают, слишком высокий старт
Как для убийцы. Потому он и был стреножен
Посреди ада других. Но это дружище Сартр…

А сосед у меня - любезный господин Джокер.
Как-то рассуждая о будущем криптовалют,
Сообщил, что обыватель в полнейшей жопе.
Мания преследования. Мол, «скоро меня вальнут,
И пора давно драть из Готэма в Зажопинск,
Открыть кондитерскую и захерачить кнут».

Шарится по приёмной поэт Лёша Лифшиц.
Тянется к либералам под уклоном алкаша.
Толкует о времени, точнее, что сам он лишний
На перекличке. Жалуется, что без гроша
Поэзия кончается, когда падает лифчик.
Таких потом искал в «Жди меня» И. Кваша.

Запомнились заявления безногого Адама -
Орал в саду: «Война произошла с моего костыля!»
Разыгралась абсолютно голая драма:
Стрелял по санитарам и грозился, скуля,
Дойти до Берлина, где, якобы, его дама
Сошлась с каким-то художником у руля.

И всё бы окей, но мне доктора: «Мы Вас лечим
От вымысла личностей и от их корней!».
А мне наплевать! От этого мне не легче!
Это я ещё умолчал, как усатый рябой корнет
С бутылкой на подоконнике в белом френче
Говорил, что у Брежнева трёх пальцев нет!

Черт знает что! И, главное, снятся кошмары…
Вот так, Филипповна, бывает раскроешь слух
Среди Traum;a, спишь-ни-фига, а шрамы
Вспухают на мышечной памяти, как под плуг,
И слышишь, как старые нацистские шмары
Топят в варенье зазевавшихся мух.

Буду прощаться. Потому что, листая Shorts;ы,
Уже подплывает к окну сам Христос.
Нимб жестяной. Это светятся в банке шпроты.
Всё, что он мне, подмигнув, произнёс:
«Встретимся завтра на острове Сам-не-Против
В белых палатах. Белых насквозь...»

Всё же Nacht оперлась на альпийские груды.
Догорает на нимбе растопленный жир.
Это чудо, что я вообще на страницах погнутых
Не исчез, а, как оказалось, снова ожил.
Ps-ps…
Но сдаётся мне, что смиренный игумен Пафнутий
И к этому сука руку свою приложил.