Помню, отец

               Я навсегда покинул этот город,
много лет тому назад,
               был он мне и мил, и дорог,
а теперь ему не рад.
               Теперь я здесь как гость случайный.
Что поделать, так бывает
               – время возвращается вспять,
тревожит сон ожившая память,
               город зовёт… И вот тогда голос отца
окликает меня среди ночи,
               и к горлу ком волною душной подступает,
щемит и душит воспоминаний череда.
               Помню дом трёхэтажный, сирень под окном,
девочка с косичками играет в «классики»,
               а я, мальчишка с ножом, подхожу к ней,
весь такой хулиганистый:
               «Слышь, Натаха, сыграем “в ножички”?»
Помню крыши на откос,
               протяжный свист и «почтарей», уходящих
в небесный простор всё выше и выше.
               Сосед дядя Гриша – заядлый был голубятник, с тех пор
не помню другого, кто был бы добрей.
               Помню окраину: бараки, сосны да небо седое,
за рекою гудок заводской,
               грохочут вагоны и воют цепные собаки.
Там тоже живут и мечтают,
               и умирают среди суеты и бесхозных цехов.
Помню высельников – «пальцы веером»,
               хмурые взгляды, все «уважаемые»,
презирающие явку с повинной.
               Помню, я шёл на рожон с арматурою,
«по самому краю».
               Просто кончилось детство, отец,
по-другому нельзя.
               Помню, был разговор:
«…а ты помнишь, отец,
               как стреляли с подхода, на перелётах…
а помнишь, на зорьке алой
               ветер тронул камыш и гуси
с криком прошли стороной,
               помню, чья-то легавая увязалась за нами…»
Что же случилось?
               Хмарная грусть одолела как-будто,
как репей подзаборный
               затаилась колючая боль…
Брось, отец,
               – вином не лечат душевные раны,
и пуля в ствол – негоже.
               Помню, сжимаю клочок бумажного листа и…
понимаю, в плену бессмысленности,
               потакая безжалостной судьбе, отец плутать по жизни
не хотел. «…а до избавления
               всего-то лишь сорок восемь коротких вёсен и
выстрел смертельный
               в холодный март…»
Мне есть за что себя винить
               (отец, мне бы вычеркнуть эту строку)
и есть за что прощать…

              Неугомонен скорого времени бег. Прошли
за зимами ранние вёсны. Снова осень
              и сухой бурьян повсюду. Не видно
следов среди старых надгробий,
              забвеньем заросла безмолвная могила,
ветер бродит от скуки,
              как пёс бездомный.
Только помню ещё…
               строки по камню бегущие,
помню прощание запоздалое,
               и в пустоту протянутую руку…
Нет, отец, мать не рыдала,
               – в её глазах было столько горя,
что им не хватило слёз…
               Что было, то прошло! Твоя душа, наверное,
уже давно на покое, а может быть,
               бродит неприкаянно в ночи
по бескрайним полям и лесам или
               парит над чахлою бездной болота,
а где-то рядом мать,
               от неба в двух шагах,
где белёсый туман
               и серая пыль под ногами…
_______________________
Не отпускает прошлых лет
               полуночная боль. Прости, отец,
за то, что мало сказано!
               Прости за то, что много лишних слов…
 
Я уже никогда не вернусь
               в этот город. Не зови, не терзай
по ночам мою душу. Не надо!